Этот волшебный день в моей жизни
Париж, 3 июля 2011: хроника событий

     После веселого перелета из Хельсинки и нервной поездки в парижском метро без билета я проснулся на удивление рано и к без двадцати девять был у главного входа на Пер-Лашез. Здесь уже собрался народ – было еще закрыто. Маек и прочего с надписью the Doors на собравшихся не было особенно заметно, но цель их прихода ощущалась почти физически. Убедиться в верности этого предположения мне пришлось буквально через пятнадцать минут, когда двери главного входа кладбища неспешно раскрылись – Doors are open.

     Это был мой первый визит на Пер-Лашез, и я заранее очень внимательно изучал план захоронений и продумывал лучший маршрут – профессиональная привычка геолога. Однако то была излишняя предосторожность, мне не пришлось, как случается новичкам, разыскивать могилу Джима – все собравшиеся у входа устремились в одну сторону, и мне только оставалось идти вместе со всеми.

     Вот и скромное надгробие, застенчиво спрятавшееся было среди своих более значительных собратьев, но выдаваемое чужеродной для окружающего печального великолепия современной безликой изгородью, какой нельзя больше встретить на Пер-Лашез, наверное, нигде.
     К открытию кладбища пришло не очень много людей, но барьер оказался заполненным по всему периметру. Is everybody in? The ceremony is about to begin. За изгородь, к могиле выходит весьма импозантная дама и еще одна леди, кажется, более серьезного возраста. Дама произносит короткую эмоциональную речь по-французски, а затем по-испански. Совершенно не зная эти красивые мелодичные языки, любой настоящий поклонник Дорз может легко все понять, но ее напарница еще раз повторяет по-английски. Народ щелкает фотоаппаратами. Выступают еще две женщины, говорят по-испански и по-английски, цитируют Джима. Вся церемония длится не более двадцати минут и поражает меня своей торжественной простотой. В конце пожилая леди спрашивает по-английски: «Хочет ли кто-нибудь еще что-то добавить?». Никто не отвечает. Меня удерживает плохой английский. Впрочем, только ли он? Могу ли я выразить на родном языке все, что чувствую, чем стала для меня музыка Дорз? Надо ли говорить банальности, только чтобы небрежно упомянуть потом: «Я выступал с речью на могиле Джима Моррисона»? Нет, таких сейчас здесь нет. Может быть, о том же думают и окружающие: на пару секунд зависает молчание. «Что тут можно добавить?» - сама себе отвечает пожилая леди, - «Только, мы любим Джима!».

     Речи окончены, народ начинает броуновское движение. Вообще тут многие друг друга хорошо знают. Своей сосредоточенной многочисленностью выделяется группа итальянских фанов, но в целом больше слышна французская и английская речь. Кто-то тихо переговаривается, другие погружаются в созерцание могилы. Среди последних и я. Печальная радость наполнят душу. «Indian, Indian what did you die for?» - вертится в голове. Одна итальянская девушка сидит на земле и что-то записывает в блокнот. Вероятно, пишет отчет для своего фан-клуба или газеты. Не последовать ли мне ее примеру? Нет, ваш покорный слуга слишком ленив и неорганизован. Я прислоняюсь спиной к испещренному надписями платану над могилой Джима и задумываюсь о том, как он изменил еще до моего рождения мою жизнь - романе, который никогда не будет написан.
     Shake dreams from your hair. My pretty child, my sweet one. Подтягивается новый народ. Ну что, не буду занимать место. Приходят люди всех возрастов и обликов. Вот семейная пара с двумя дочерьми лет шестнадцати, судя по всему – из Америки. Моложавая мамаша, быть может, чуть старше меня, просит дочерей встать ближе к платану для фотографии. Ее камера едва не касается объективом моего носа. «Да куда я тут встану!» протестует одна из дочек, каблук которой соскальзывает с расписанного корня. I know I have to go now.
     Пора уходить. Перемещаюсь к Round-Point Casimir Perier – небольшой площади на кладбище, недалеко от могилы Джима. Совсем уйти не дают две причины: назначенная встреча с «генералом дорзомании» - лучезарной Ксюшей (ms Mojo), с которой нас когда-то сблизили горячие споры на страницах этого форума; а также стойкое предчувствие важных событий, подкрепляемое простыми логическими выводами. 3 июля 2011 – сорок лет со дня смерти, кто должен придти на его могилу в этот день?
     Предчувствие фантастически банально сбывается уже через пять минут после моей передислокации. На площадь в нескольких метрах от меня решительно въезжают несколько авто. Хлопают двери. Your brain seems bruised with numb surprise. Они? Конечно, они! Фанов вокруг мало, но те, кто есть, не глупее меня. Вместе с двумя парнями подхожу ближе. Прямо навстречу мне из машины выходит Рэй Манзарек. Как зомби, включаю фотоаппарат. Внутренний голос говорит: «Костя, ты же коренной ленинградец, хорошее воспитание, может быть, единственное твое достоинство, люди приехали на могилу к другу, а ты, как последний жлоб, тычишь в лицо свою мыльницу» - «Да пошел бы ты на …й» - успеваю ответить я ему, после чего на голову обрушивается шквал эмоций.

     Крепкие пацаны вокруг Манзарека не дают подходящим фанам совсем перейти рамки приличий. Однако их пока немного, народ в основном тусуется у могилы. «Спасибо за музыку!» - не своим голосом говорю я Рею. Он в трех шагах от меня – узнаваем и сосредоточен, отвечает подобием улыбки. Его габариты мешают мне заметить маленького седого старикашку в дурацкой кепке – моего любимого Кригера.
     Делегация идет в известном направлении. Словно крыса за дудочкой Нильса я иду за ними. «Хреновый из тебя фоторепортер» не унимается внутренний голос. Манзарек в двух шагах через охранника, но в кадр попадает только лысина. Новость опережает нас на десяток метров. Подобно волне на пляже люди отхлынивают от могилы. «Манзарек и Кригер» - разносится над Пер-Лашез. «Кригер-то где?» недоумеваю я, только позже заметивший, что шибздик в оранжевой майке – это и есть легендарный гитарист the Doors. Возле могилы людская трясина поглощает процессию. Плотность народа – куда там нашей Василеостровской в час пик. Даже не пытаюсь проникнуть внутрь. Без потери самоуважения это сделать невозможно. Внутренний голос довольно хмыкает, скотина.
     Мне не видно и не слышно происходящее у могилы, но запах благовоний еще долго после этого разносится по Пер-Лашез. Кто-то из экс-дорз зажигает поминальные свечи. «Мы могли бы основать новую религию». Святой Манзарек среди паствы. Апостол Павел в кругу первых христиан отмечает сорокалетие вознесения Христа. Семьдесят третий год нашей эры. Пыль от развалин иерусалимского храма еще не успела осесть. Вихрь этих мыслей проносится в моей, похоже, окончательно сбрендившей, голове. Однако с циничной расчетливостью я встаю в засаде, чтобы встретить музыкантов на обратном пути.
     Жду. Проходит минут пять. Волна отходит от могилы. Коварные экс-дорз просачиваются между надгробий другим путем. Как фоторепортер я полностью провалился. Под щелканье затворов музыканты идут обратно. Въезд Иисуса в Иерусалим. Девушка, мимо которой проходит Манзарек и Кригер, садится на землю и плачет. У меня в горле начинает першить.
     Надо отдать фанам должное, на грудь к музыкантам никто не бросается. Охранники почти без работы, нужно только просить расступиться стоявших на пути и поглядывать на счастливчиков, идущих к паре ближе остальных. При подходе к автомобилям «энтузиазм» преследователей немного спадает. Все слишком ошарашены и, видимо, понимая, что сейчас все закончится, отстают. Раздается отдельное «Thank you», звучат нестройные аплодисменты: у многих руки заняты фотоаппаратами. Дорз садятся в машину. Наиболее неугомонные фанаты бросаются к окнам. Через щель в окне музыканты подписывают несколько автографов. Ну, уж до такого мы не опустимся - внутренний голос берет власть в свои руки. Однако, удивительным образом, не прикладывая никаких усилий, я оказываюсь рядом с авто, которое уже немного продвинулось, но окружающая толпа пока не позволяет уехать совсем. Или что-то еще. Да какая разница, передо мной в нескольких сантиметрах за стеклом сидит живой Робби Кригер! Рядом Рэй, но его видно хуже – стекло с небольшим затемнением. Дотрагиваюсь рукой до окна, как Эдмон Дантес до сокровищ аббата Фариа. Робби смотрит в другую сторону. «Скорей бы уехать, достали уже эти козлы» - может быть, думает он, а может, просто устал.

     Кортеж под аплодисменты уезжает. Народ выдыхает и садится рассматривать «добычу» в камерах. Звоню домой: если этой информацией сейчас же не поделиться, она может стать опасной для моего здоровья. Рядом парень, опять из Италии, говорит по телефону. «Мама мия, Рей Манзарек, Роби Кригер гитаристо зе Дорз» – улавливаю я. Выдыхаю вместе с остальными.
     К могиле продолжают идти люди. Пишу смс запаздывающей ms Mojo, «их превосходительство» все пропустил. Впрочем, может, Ксения и не сильно расстроится. Она из другой конфессии дорзоманов – «Дорз и Моррисон», а не из моей «просто Дорз». Кто выше – Бог-Отец или Бог-Сын? Едина ли Святая Троица? До дорзоманского «никейского собора» еще больше двухсот лет, так что, можно надеяться, серьезно поругаться мы не успеем.
     Телефон мстит за звонок на родину разряженным аккумулятором. Ну да ладно. Делаю круг по Пер-Лашез. Я слишком взволнован и неподготовлен, чтобы отыскивать могилы знаменитостей. Пробую в колумбарии найти прах Нестора Махно, но без шпаргалки быстро это сделать не получается. Часов у меня нет, телефон умер, по-французски я не говорю, а надо еще получить билет на вечерний концерт Манзарека и Кригера. Возвращаюсь к могиле Джима.
     Только теперь я начинаю потихоньку осознавать размеры дорзомании. Конечно, я знал, что музыку Дорз любят тысячи, а слушают миллионы. Но одно дело знать, а другое видеть, как почти непрерывным потоком идут люди: молодые пацаны и старые леди, родители с детьми, элегантные дамы и странные личности в неописуемых нарядах; говорящие по-французски, -английски, -испански и еще на бог знает каких языках. Какая неведомая сила собрала вместе этих разных людей? Ответить на этот вопрос, возможно, смог бы Джим Моррисон, имевший к этой силе непосредственный доступ, он лежит недалеко под небольшим камнем, но чтобы подойти к нему поближе, теперь надо запастись большим терпением: могила плотно окружена поклонниками.
     Начинаю волноваться за неполученный билет. Уже почти час по парижскому времени, а Ксюши все нет. Напрасно нарезаю круги вокруг могилы. Надо уходить.
     Елисейские Поля встречают умопомрачительной толпой. Выросший на первомайских и октябрьских демонстрациях, я все же глубоко поражен. Переход через улицу закрыт, повсюду жандармы. Вероятно, будет какое-то шествие. Неужто поклонников the Doors?
     Чтобы пройти, иногда приходится буквально протискиваться сквозь толпу. Тут же в открытых кафе и ресторанах народ наслаждается жизнью, ловко бегают официанты. Мне нужен магазин FNAC - почти единственное место в Париже, где в воскресенье можно получить купленный через интернет билет на концерт. Чудовищная жара, какую мне доводилось испытывать лишь в тропических джунглях Южной Америки. Молодая женщина падает в обморок. К ней бегут врачи и полицейские. Голова соображает совсем плохо. Ошибочно думаю, что мне надо на другую сторону Елисейских Полей. Не в силах сделать элементарный вывод, обращаюсь к группе полицейских: «Excusez-moi, monsieur». Язык еле поворачивается. Молодой красивый полицейский в черных очках поначалу очень любезно слушает мой чудовищный французский, но как только я перехожу на английский, начинает форменно издеваться: «Че ты там лепечешь? Блю, блю, блю. Я ничего не понимаю, говори нормальным языком» - нетрудно понять, о чем он мне говорит. В отупении рассматриваю свое отражение в его модных очках. Вот мент поганый! Наконец он все же знаками показывает мне, что надо-то всего-навсего перейти через подземный переход. Mercy! Welcome to Russia, mon cher. Последние слова стараюсь произнести максимально аутентично, и пока он не оценил мой сарказм по достоинству и не переквалифицировал его в оскорбление официального лица, спешу удалиться. Настроение слегка подпорчено. Вот зараза, у него в центре города Мак-Дональдс стоит (захожу туда выпить стакан сока), а он, гаденыш, выпендривается. Теряю еще полчаса, чтобы убедиться в своей ошибке: я находился на нужной стороне улицы. В конце концов, очень любезная и элегантная дама из FNAC, наверное, настоящая парижанка, выдает мне мой несчастный билет. Мой скверный английский ее не смущает, ну и слава богу.
     До начала концерта еще несколько часов. Вернуться на Пер-Лашез? Опять толпа. Нет, увольте! Отправляюсь по мемориальным местам Джима Моррисона. Первое, естественно, Rue Beautreillis, 17 – его последнее жилище.
     Узкая улочка залита солнцем. После суетливой площади Бастилии (не говоря уже о Елисейских Полях) с ее постоянными туристами, от которой сюда пешком всего несколько минут, Rue Beautreillis кажется эталоном умиротворения. Она настолько короткая, что я было прохожу мимо семнадцатого дома, меня сбивает его двойная нумерация. Однако события, происходящие на противоположенной стороне улицы, позволяют убедиться, что место, которое я ищу, находится именно здесь.

     Маленькое кафе, каких в Париже тысячи, расположено прямо напротив дома с двумя номерами: 17 и 19. Вроде все как обычно, только люди, сидящие за столиками возле кафе, ведут себя немного неестественно: большинство пристально рассматривают окна третьего этажа, в которых ничего не происходит. Дом – парижский красавец, наглухо застегнут на все форточки. От него исходит непроницаемое равнодушие на грани высокомерия. Однако собравшихся в кафе это ничуть не смущает. Слышна оживленная английская речь. Приземляюсь за маленьким столиком и почти одновременно из недр кафе раздаются до боли знакомые звуки. Я едва не плачу. She lives on Love Street – голос Джима, словно аромат от изысканного блюда, растекается над солнечными фасадами. Кажется, что эта песня специально написана для Rue Beautreillis. Экскурсия по моррисоновским местам сорвана, пожалуй, я здесь немного задержусь.

     Это кафе (ресторан) существует здесь более сорока лет. Когда-то сюда часто заглядывал Джим с Памелой, для чего им надо было просто спуститься и перейти улицу. С тех пор у кафе поменялось несколько хозяев. В 90-е его приобрел один парень из Югославии и устроил там что-то вроде музея: на стенах висели фотографии, так или иначе относившееся к Дорз и Джиму и т.п В конце девяностых кафе пришлось продать. Фотографии исчезли. Оно очень сильно изменилось с тех пор, так, во всяком случае, говорят старые фаны.
     Рядом со мной компания – человек шесть, оживленно беседуют по-английски на разные темы. В центре компании девушка, судя по обрывкам разговора, из Испании, окружающие молодые люди ей явно хотят понравиться. Эх, ребята, попали бы вы к нам в Россию. Основная цель их прихода сюда понятна не только по отдельным майкам с надписью the Doors.
     Потягивая холодное пиво, всматриваюсь в окна третьего этажа. Небольшой отряд дорзоманов получает подкрепление: трое парней, довольно залихватского вида, подсаживаются за единственный пустующий на улице столик, но явно не в состоянии за ним поместиться. С пуза одного из них, через черные очки прямо мне в глаза, в упор смотрит Король Ящериц, дымя нарисованной сигаретой. Тут же обладатель пуза без особых церемоний затягивает настоящую и, положа рядом с моим стаканом пачку, говорит по-английски: «Пусть немного здесь полежит, ладно. Угощайся, если хочешь». Хорошо заметно, что для хозяина сигарет и его друзей это явно не первая остановка на маршруте мемориальных мест Джима Моррисона. I light another cigarette, learn to forget. Без лишних вопросов достаю у него из пачки сигарету и долго пытаюсь ее закурить прилагающейся скверной зажигалкой. Come on baby, light my fire - разносится над Rue Beautreillis, стремительно теряющей свою умиротворенность. Вообще-то я не курю.
     Вновь пришедшие – жители Манчестера, что выясняется почти сразу, после их знакомства со «старожилами». Встретив земляка, они приходят в полный восторг. Я совершенно не удивляюсь, когда вдруг разговор поворачивается на футбольную тему. «Да, Барселона в настоящий момент - сильнейшая команда в мире, разве может хоть один английский клуб сейчас с ней сравниться» - говорит их земляк, явно поглядывая в сторону испанской девушки. Его соотечественники согласно кивают – вопросов нет. Понимая, что за еще один «yes» не англичанин может запросто схлопотать по морде, дипломатично молчу.
     Break on through to the other side – рвется из недр бара. «Да сделай ты немного погромче» - просит официанта один из пришедших, тот делает мину, но все-таки немного прибавляет звук.
     Из стаканов, в которых нам приносят пиво, в Сибири постеснялись бы даже и водку пить, но их стремительная смена и жара делают свое дело. For the music is your special friend - dance on fire as it intends! Не подпеть невозможно! Официант выскакивать на улицу, боязливо заглядывает наверх и умоляюще прикладывает палец к губам. «Ладно, ладно, мы больше не будем»,- успокаивают его манчестерцы, немного сбавляя мощь глоток. Мое участие не остается незамеченным. – Ты француз? - Нет, русский. - Здесь из-за Джима? - Ну, а то! Знакомимся. Компания с испанской девушкой собирается идти в другое кафе. Долго прощаемся и обнимаемся. Are you a lucky little lady in The City of Light – несется из динамиков. Англичане неистовствуют. City of Night, City of Night, City of Night – подхватываем мы. Официанту лишь на пару секунд удается приглушить нестройный хор. «Да, пошел бы он» - резюмирует Грегори (если я правильно запомнил его имя), тот самый с курящим Джимом на футболке, он у нас запевала. Мне почему-то слышится I see your light - и я действительно начинаю видеть какой-то свет. Знакомая с юности песня становится откровением. «Мы были четырьмя простыми пацанами из Лос-Анджелеса, на которых снизошло» - вспоминаю я интервью Джима. Кажется, я сейчас близок к просветлению как никогда.
     Несчастный служащий кафе не находит себе места - красивый молодой парень с аккуратной бородой, он, вероятно, здесь просто подрабатывает. В Сорбоне он смотрелся бы органичнее. Может, кто его знает, действительно там и учится в свободное от работы время. Он то выскакивает на улицу, то прикладывает палец к губам, делая невозможные гримасы. Наконец он решительно подходит к нам: «Господа, дело сейчас закончится полицией. Наверху очень строгие жильцы. Я вас прошу, пожалуйста, перейдите внутрь, там и прохладнее, и петь можно». Ладно, приятель, видно, что ты хороший парень и любишь Дорз, не будем тебя разорять. Перемещаемся в кафе. Ребята знакомятся и обнимаются с официантом. В благодарность он, слегка притворив двери, делает музыку немного погромче. Внутри действительно комфортнее, но вдохновение отступает. Беседуем на разные темы. «Ты вечером на концерт собираешься? И билет у тебя есть?! Хм… Может, уступишь?» – без всякой надежды спрашивает Майк, он выделяется большими интеллигентными очками. - Ну, у меня ведь всего один-единственный. Был бы лишний – отдал бы без вопросов. Все понимающе кивают. Come on baby, light my fire – вырывается из динамиков, в кафе явно не самая богатая коллекция записей Дорз. Это мы уже сегодня слышали. «Парни, идем в бар Lizard King, это неподалеку», - говорит кто-то, и мы начинаем собираться, - ты с нами?» Русские никогда от выпивки не отказывались - А то!

          англичане и питерец (третий слева) в Париже

     Well, show me the way to the next whiskey bar! После долгого фотографирования на фоне дома номер семнадцать, мы наконец, выходим, распевая песни Дорз. Кому тут еще английский язык не нравится? Сейчас вам будет и Ватерлоо и битва при Пуатье в одном флаконе. По счастью, беспечные французы и туристы, кто их сейчас разберет, реагируют на нашу четверку вполне благодушно, а жандармы не попадаются. Господи, может этим самым путем шел когда-то в компании случайных знакомых Джим Моррисон – мозг опять начинает плавиться, то ли от осознания сего факта, то ли от не спадающей жары.
     “Lizard King” встречает нас наглухо закрытой дверью. For if we don't find the next whiskey bar, I tell you we must die! Ладно, площадь Бастилии буквально за углом, жаль - саму Бастилию уже разрушили до нас, в восемнадцатом веке. Найти там заведение – не проблема, но мои спутники неожиданно начинают суетиться и прощаются. Что там у них случилось?

     Может оно и к лучшему, до концерта совсем немного времени. Еду на станцию Oberkamf. Здесь на бульваре Вольтера, 50 находится Le Bataclan – небольшой, вместимостью, наверное, две-три тысячи человек, концертный зал. Хорошо, что я не стал задерживаться, на входе очередь - вытягивается за угол метров на триста. Вдоль очереди ходят подозрительные личности с табличками «Cherche places» - то ли действительно спрашивают лишний билетик, то ли предлагают его купить. Немного ошарашенный, встаю в конец. Ну, к такому советским людям не привыкать, и побольше видали. Однако очередь движется довольно быстро и минут через пятнадцать я уже внутри.

     На сцене французская группа греет народ до начала основного действия. Видно, что местные ребята ее знают и любят. Однако я предпочитаю другие методы. В переполненном баре, он сделан так, что в принципе и сцену можно видеть, беру пару пива. Зал небольшой, но достаточно вместительный. Кресла, кажется, есть только на балконе, куда можно свободно подняться, а так партер и бельэтаж. Отовсюду сцену видно довольно хорошо, несмотря на скопление народа. Мест нет, иди куда хочешь. Меня приятно изумляет такая демократичность. Походив по залу, решаю угнездиться на бельэтаже.
     Французская группа уходит. Потихоньку зал наполняется под завязку. Отдельная группа фанов распевает: «Get together one more time!», слышны крики «Doors». Наконец свет меркнет.

     Концерт производит на меня просто ошеломляющее впечатление.
     Открывающее шоу вступление к Carmina Burana настолько созвучно моим утренним мыслям и всему действию на Пер-Лашез, что мне становится немного страшновато. Мистическая музыкальная тема подчеркивается неизвестной мне картиной, изображающей лицо Христа – коллаж, составленный из несущих крест двух учеников, поддерживаемых соратниками. Вот они уже и выходят на сцену – Святой Кригер и Святой Манзарек в окружении музыкантов.
     Приветствуют зал, который захлебывается овацией. Под продолжающую звучать «O Fortune» занимают свои места. Композиция Карла Орфа еще не успевает закончиться, а невидимый диктор уже оглашает слова будущего Писания: «Ladies and gentlemen! From Los Angeles, California…Ray Manzarek and Robby Kriger!»

     Keep your eyes on the road, your hands upon the wheel – без перерыва начинается Roadhouse Bluse. Затем сразу Break On Through.
     В зале отличный звук! Кригер играет - как в последний раз: трудно поверить, что эти звуки исходят от гитары, кажется, едва стоящего на ногах старика! Отличный свет короткими мощными вспышками выхватывающий пульсирующий в такт музыке зал! Сюрреалистическое видео на заднике! Мощная спина Манзарека (я нахожусь в левой стороне бельэтажа, поэтому мне его видно немого сбоку), вынимающего из своего синтезатора душу! Голос солиста настолько похож, что начинаешь верить в перевоплощение после смерти. Остальные музыканты ни на секунду не дают усомниться в том, что на сцене единый организм. Черт побери, почему только на сцене? Я чувствую себя не просто зрителем, а участником некоего мистического действия, частью огромного взволнованного животного!
     Кажется, круче быть просто не может, но они прибавляют еще! Когда начинается Strange days, публика уже находится в непрерывающемся экстазе.
     Замечаю за собой предательское спокойствие. Похоже, организм включает защитные механизмы, без которых меня просто унесут после концерта в ближайшую психбольницу. Боже, а это ведь еще не совсем настоящие Дорз! Как их слушатели в шестидесятые вообще не сходили с ума?!
     When the music's over зал поет хором. Во всяком случае, вступление. Все, концерт, в принципе, можно заканчивать – публика уже готова. Но это еще даже не середина!
     Короткая передышка, за время которой Манзарек представляет вокалиста: «за Джима Моррисона песни поет Дэйв Брок» и … Робби Кригера. Робби начинает играть вступление к Peace Froge.
     «Подождите минутку», - говорит Брок, «давайте поприветствуем и Рея».
     Манзарек, словно Папа Римский, расправляет руки над ликующей толпой. «Ну-ка, Робби, давай еще разок», - обращается он к Кригеру.
     Звучит Peace Froge, плавно переходящая в Blue Sunday. Потом Манзарек представляет остальных музыкантов, ласково называя их: то монстром, то чупакаброй. «Специально к сорокалетию смерти Джима мы подготовили программу из песен с альбома LA Women. Господь любит Париж!»
     Начинается The Changeling, вживую, по понятным причинам, до этого момента никогда не исполнявшаяся. Впрочем, как и остальные песни этого альбома. Затем «специально для меня» звучит Love Her Madly – песня, с которой когда-то началась моя личная дорзомания. Смахиваю со щеки пьяную слезу и подпеваю вместе с залом: «All your love is gone, so sing a lonely song». Автор песни своей гитарой задает нам и музыкантам ритм. Остановись мгновенье!
     Для видео следующей Been Down So Long использовались кадры утреннего посещения музыкантами Пер-Лашез. Когда только успели? Хотя, о чем это я. Теперь я увидел, что они делали у могилы, пока я напрасно « караулил» их на выходе. Манзарек зажигает свечи. Моя бедная «крыша», вроде бы зафиксировавшаяся на некоторое время, поехала окончательно.

     Cars Hiss By My Window – похоже с порядком песен экс-дорз решили не заморачиваться.
     Наконец, LA Women, так и застрявшая у меня в голове еще с Rue Beautrellis. Это невозможно, это прозвучит кощунственно, но новая версия мне понравилась больше. City of Light. Вспышки софитов останутся в моей памяти до гробовой доски.
     Попытаюсь вспомнить, какую песню с этого альбома они не сыграли. Кажется, все.
     Признаться, мой буфер впечатлений был уже забит к этому времени под завязку; но, конечно, Riders on the Storm навсегда выжгли в моей голове скачущих через сцену неоседланных мустангов. Я не могу это описать! Я слышал эту песню, наверное, тысячу раз, но в тот вечер – как будто впервые! Into this house we're born, into this world we're thrown…
     Как в горах, когда кажется, что вот эта вершина перед тобой - самая высокая, но, поднявшись, ты обнаруживаешь за ней еще одну – еще выше, а потом еще и еще… так же проходил и этот концерт музыкантов the Doors. Почти каждая следующая песня была откровением, хотя они и не сыграли ни одной новой.
     Музыка закончилась. Глубоко поклонившись, музыканты уходят со сцены, но публика даже и не пробует разойтись.
     Нет, ребята, мы слишком долго слушали записи с ваших концертов, и мы знаем свой текст. «Дорз! Дорз! Дорз! Дорз!» - деревянные внутренности Le Bataclan сводит судорогой от одного-единственного голоса сказочного великана, опоздавшего на концерт и теперь могучим рыком требующего песен. Вокруг все ходит ходуном. Еще минута промедления обойдется устроителям как минимум в цену концертного зала в центре Парижа.
     Однако те, что по другую сторону кулис, знают законы жанра лучше нас. Возвращаясь под оглушительные крики, Брок сообщает: «Ладно, ребята, мы исполним еще пару песен, но не больше». Исполняют три.
     Совсем уже обалдевший зал, понимая, что сейчас все закончится, практически скандирует Love Me To Time. Голос солиста почти не слышен, да он и не пытается перекричать опоздавшего великана, периодически разворачивая к нему микрофон. Зато прекрасно слышна гитара Робби, которую он, кажется, сейчас закрутит в узел. С отчаяньем уходящих на вьетнамскую войну мы ревем: « Love me two times, girl, I'm goin' away». Из партера на сцену лезут люди. Строгие охранники (одного с «хвостом» я запомнил по Пер-Лашез) скидывают их обратно. Толпа на руках несет сброшенных к середине зала.
     В это невозможно поверить, но Five To One повышает градусы. Вообще в зале, несмотря на вентиляцию, жарковато и немного душно. Народ уже лезет на сцену целыми отрядами. Понимая, что сбрасывать фанатов назад бесполезно, охрана начинает их крутить прямо под гитарой Кригера, невозмутимо добавляющего атмосферы в этом адском котле.
     Нависающий над ними Брок (а может уже и сам Джим) утробным голосом возвещает: «No one here gets out alive!». Кого-то волокут за сцену. «Да уж не в сговоре ли они?» - оказывается, в моей голове осталось еще что-то от рационального мышления. Призрак Майями тоже решил зайти сегодня в Le Bataclan. «Как же они закончат концерт на этой песне? Сейчас в Париже повторится 1968 год!» - мой внутренний голос все-таки трусливая интеллигентская тварь. Сейчас мы покажем местным ментам, как разговаривать с иностранцами!
     К удовольствию многих концерт заканчивается исполнением Light My Fire. После предыдущей песни мне она кажется стаканом воды после спирта – безвкусная, но необходимая. Впрочем, «людям нравится», да и играют ее просто здорово. Манзарек так даже ногой по синтезатору. Народ понемногу успокаивается. Скрученных фанатов, во всяком случае, некоторых, отпускают. В конце Манзарек с бутылкой пива подходит к краю сцены и что-то говорит. Я уже почти ничего не соображаю. Выхожу на улицу без эмоций. У меня их не осталось. Даже не пробую принимать алкоголь, сейчас это уже лишнее. Понимаю, что тогда опоздаю не только на метро, но и на завтрашний самолет.
Опустошенный еду домой.
     Парижское утро. Солнечные зайчики бегают по стенам моего крохотного номера. You can't remember where it was, had this dream stopped? Что это было, вчера?
     Самолет еще только в четыре, я еду на Rue Beautreillis. Бросаю последний взгляд на дом номер семнадцать, с улыбкой оглядываю кафе на противоположенной стороне улицы.
     Оно манит темнотой приоткрытой двери. «Поэзия только приоткрывает двери, а в какую войти – выбор читателя» - вспоминаю я Джима. Нет, не сейчас. Прохожу по Rue Beautreillis мимо магазинчика «Wins des Pyrenees», в котором Джим частенько покупал бутылочку Бордо.

     Говорят, он совершенно не изменился за все эти годы. Все-таки в этом мире есть вечные ценности. Впрочем, нет, теперь здесь, кажется, еще и ресторан. Недопитая бутылка виски не дает перешагнуть порог этого почти святого для дорзомана места.
     Двигаюсь дальше, перехожу шумную Rue Saint Antoine и по крохотной Rue Birague вхожу на Place des Vosges. Весь путь занимает не больше десяти минут.

     Как здесь хорошо! Сквер, разбитый на месте средневекового ристалища. Где-то здесь король Генрих II получил щепкой в глаз, как это и предсказывал Нострадамус. Любимое место отдыха Джима. Здесь им были написаны «Пустыня» и «Американская ночь».
     Сажусь на аккуратную лавочку. До самолета еще есть время, но Париж слишком велик и прекрасен, чтобы суетно метаться по нему. Я достаю небольшой блокнот и начинаю записывать впечатления от прошедшего дня. Пишется удивительно легко. Маленький блокнот быстро заканчивается, и я пишу на случайных листах. Словно чья-то рука водит моим карандашом. Уж не заскучавший ли без работы дух Джима Моррисона, увидевший зеваку с записной книжкой, решил вспомнить старое? Я улыбаюсь своим мыслям и, продолжая записывать, украдкой (вокруг гуляют дети) прикладываюсь к бутылке виски.
     Пишу, пока не заканчивается последнее свободное пространство между строк в моих счетах и планах, на полях рекламных проспектов.
Мне так хочется сохранить в мельчайших подробностях память об этом волшебном дне в моей жизни.

Le Bataclan, Paris 3.07.2011 (3:22)

     4-11июля
Площадь Вогезов, Париж- пос.Саблино, Ленинградская область - Санкт-Петербург.

АвторКонстантин Борисенков (TC Boy)

Об авторе: Константин Борисенков - геолог, сторожил форума Doorsmania.