У русского человека нет желания быть богатым

Режиссер Андрей Кончаловский посетил научный семинар «Реалистическое моделирование», который проводится на экономическом факультете МГУ, и прочитал доклад «Культурный код нации» — о взаимосвязи российской экономической модели с русским менталитетом и религиозностью. Его доклад комментировал декан экономического факультета МГУ Александр Аузан. «Сноб» приводит самые яркие тезисы Кончаловского с комментариями Аузана

1. Как культурные ценности влияют на экономику

Андрей Кончаловский: На одной из конференций, в которой участвовал уважаемый мною американский культуролог Лоуренс Харрисон и несколько нобелевских лауреатов, я слушал лекцию индийского экономиста — он сказал, что в Индии при составлении экономических прогнозов не обходится без космологии: для индусского менталитета, для их культуры движение планет необходимо держать в голове даже при решении экономических вопросов. Я в этот момент посмотрел на лицо члена китайской делегации — оно было абсолютно непроницаемым. Думая о том, насколько разные у каждой нации культурные ценности и насколько по-разному понимается такая вещь, как экономика, в разных культурах, я пытался для себя понять, как видоизменяется любая идея под влиянием культурного кода.

То, что происходит в России сегодня, — следствие того, что мы страшно боимся проанализировать собственную историю и разобраться в том, кто мы такие. До тех пор, пока мы не разберемся, какие элементы культурного кода русского человека являются доминирующими, мы будем думать о том, что экономические реформы сами образуют нашу жизнь.

Культуролог Лоуренс Харрисон сказал, что добуржуазному обществу присуще крестьянское сознание, которое чрезвычайно сильно сопротивляется любым переменам. Россия, на мой взгляд, живет в добуржуазном обществе, поскольку здесь не было предпосылок возникновения буржуазии. Наше государство предельно архаично, но накрыто тонким плащом европейской цивилизации. После «философского парохода» люди с европейской ментальностью тщательно скрывали свою европейскость, но они же при этом и производили в стране все. Остальная гигантская русская масса представляет удивительную Московию с крестьянским сознанием, которое не меняется последние полторы тысячи лет.

Александр Аузан: Влияние ментальности на отношение к экономике я могу проиллюстрировать вот таким случаем из моей жизни. В начале 90-х годов я был на конференции в Вашингтоне, где один американский экономист объяснял, что основой процветания являются конкуренция, частная собственность и индивидуальная свобода. Мы обсуждали доклад вместе с немецкой делегацией и вместе посмеялись над тем, что американский коллега не знает истории Европы. Немцы сказали: «Да, конечно, процветание складывается из частной собственности, индивидуальной свободы, но кроме них обязательна организованность, орднунг». Я ошалело отошел к англичанам, с которыми мы посмеялись уже и над американцем, и над немцами, которые добавили: «Помимо конкуренции и индивидуальной свободы не нужно забывать и о защите традиций!» Я сказал: «Вы ведь владели огромной империей — может, вы сами мне скажете, какие три кита цивилизации назовут китайские и индийские экономисты?» Они ответили: «Это-то мы скажем, но ты, Александр, лучше расскажи, как русские определяют эти три кита». Я ничего не сказал и ушел думать, как бы выявить этих китов.

Однажды в Школе бизнеса я провел опрос насчет того, в каких национальных играх можно увидеть наш национальный характер — сказали, прятки и «стенка на стенку». Американскую же ментальность наглядно показывает бейсбол – игра, которая не интересна больше никому, кроме американцев, в которой каждый игрок может сыграть против команды соперника и выиграть. Национальный характер проявляется и в лексике: есть слова, которые не переводятся на иностранные языки. Например, слово «государство» — это же не state, не authority, не government — это все вместе. Это признак надконституционных ценностей, надконституционных институтов.

2. Как религия формирует отношение к богатству

Андрей Кончаловский: Я пришел к выводу, что религия является наиболее существенным материалом для формирования культурного кода. В западной философии плохие поступки должны быть искуплены хорошими деяниями. Но сначала человек должен исповедаться, то есть, превозмогая стыд, назвать вслух свои поступки, чтобы суметь их проанализировать. В России исповедь в принципе не существовала либо практиковалась только перед смертью как последняя попытка обмануть Бога. В России искупление было в вере: верь — и тебе все простится, потому что Бог всемогущ и все прощает. Поэтому и Распутин говорит: «Не согрешишь — не покаешься», дескать, чем больше грешишь, тем больше тебе простится. Для восточной церкви вера была важнее, чем дела. Этическим эквивалентом денег стали индульгенции, которые привлекли в Ватикан огромные средства. Для бедняков плата за грехи выходила намного большей, чем для богатых, поскольку составляла куда больший процент дохода. Тогда Лютер и сказал, что грехи искупают делами, и за труд Бог даст деньги. Поэтому в протестантских церквях сегодня нет нищих, кроме цыган. Российское отношение к деньгам осталось на уровне V века: богатство — грех, бедность не порок, и скорее верблюд пройдет через игольное ушко… Религия, таким образом, формирует отношение человека к труду и к его результатам как к этическому достижению.

Александр Аузан: С католиками случилась интересная история: Второй Ватиканский собор 1962 года перетрактовал некоторые ценности, совершенно не меняя содержания католичества. А именно нищету перестали считать святой, труд — проклятием, богатство — предосудительным. И вот, через 20–25 лет это начало приносить результат, и в 90-е годы XX века происходит экономическое оживление в Польше, «кельтское экономическое чудо» в Ирландии, подъем в южных регионах Германии. Когда одного из немецких экономистов спросили, почему южные, католические земли Германии развиваются лучше, чем те, где распространен протестантизм, он ответил: «Просто католики теперь больше протестанты, чем мы». Если мы продолжаем считать, что нищета священна, а богатство предосудительно, то у нас будут какие угодно успехи, только не экономические.

3. Как перековать экономическое сознание

Андрей Кончаловский: Российский славист Живов в одном из своих трудов «Русский грех и русское спасение» писал, что русский человек не склонен анализировать свои поступки и уверен, что Бог все простит. Отличная иллюстрация этого — «новые русские», которые в 90-е ходили с огромными крестами и церкви строили. В русской ментальности укоренилось понимание того, что предпринимательство — это что-то плохое. Чехов говорил, что у русского человека нет желания желать. Добавлю, что и нет желания быть богатым, потому что быть богатым — значит украсть. Поэтому и буржуазии никогда не было. Буржуазные ценности — это, конечно, не потребительская корзина, а неотъемлемое право человека, заработавшего честным трудом, получить политическую независимость. В России богатые люди никогда не имели независимости от царя.

Экономическая реформа неизбежна. Это понимают и граждане, и власти предержащие. Однако куда направить политическую волю? Мое убеждение: российскому народу, который живет в добуржуазном обществе, необходимо создать предпосылки для формирования буржуазии и требования политической независимости, которая основана на частной собственности, которой русский человек никогда не имел. Для того чтобы это сделать, необходимо воспитать поколение учителей и родителей — сделать так, чтобы человек думал не о правах, а об обязанностях.

Александр Аузан: Существуют разные по длине культурные волны. Недавно на экономическом факультете МГУ читал лекцию Альберто Бизин, профессор Нью-Йоркского университета. Он приводил пример длинных культурных волн: в 40-е годы евреев выдавали фашистам в тех итальянских деревнях, где во время эпидемии черной оспы их считали распространителями чумных ядов и убивали. При этом в соседних деревнях, где в разгар эпидемии евреев не уничтожали, не выдавали их и фашистам. На Украине признаки длинных культурных волн видны в различиях между регионами, которые были в черте оседлости и которые были за чертой. Длинные культурные волны могут иметь длительность и 100, и 200 лет, пример Бизина — 500 лет.

Короткие культурные волны мы можем увидеть, рассмотрев социокультурные изменения, произошедшие в Южной Корее, Японии, Гонконге и Сингапуре во время колоссального экономического скачка в этих странах. Возросла ценность самореализации, секулярных, нерелигиозных ценностей, вырос индивидуализм, долгосрочная ориентация, сократилась «дистанция власти» (ощущение невозможности воздействовать на власть). На распространение коротких волн можно воздействовать. Образование — фабрика культуры, правда, скорее ею являются университеты, чем школы, потому что ценности кристаллизуются в период ранней взрослости, в 18-25 лет. Образовательное воздействие оказывают на человека и налоги: он начинает понимать многое тогда, когда налоговым рублем голосует за строительство парковки или школы.

4. Рынок или государство? Кому доверить управление обществом

Андрей Кончаловский: Чуть ли не чаще, чем Евангелие, люди сегодня цитируют Маркса — я имею в виду его мысль о том, что человеческую жадность может ограничить только государство. Маркс, придумавший идею мирового правительства, считал, что управление будет осуществляться пролетариатом, однако оно будет осуществляться другими людьми — тем самым 1% населения планеты, который держит в руках 60% мирового капитала. 20 лет назад этим капиталом владели 8% людей. Процесс концентрации капитала — самый наглядный пример того, что своя рубашка ближе к телу и о себе человек будет думать всегда больше, чем о других. Рынок не доказал, что его законы гармонически регулируют отношения между людьми. Для этого нужно большое участие государства.

Александр Аузан: Джозеф Стиглиц (американский экономист, лауреат Нобелевской премии. — «Сноб») сказал, что, выбирая между рынком и государством, мы поступили подобно римскому императору, который должен был судить состязание двух певцов и, услышав первого певца, немедленно отдал приз второму. Рынок плохо справляется с регулированием отношений между людьми, но государство — еще хуже. Я бы сказал, что и само общество делает это плохо. В этом мире нет совершенства, но есть разнообразие: рынок, государство, общественная самоорганизация — это разные способы достижения оптимума, который недостижим. Мы можем плохо воздействовать на культурный код и первым, и вторым, и третьим способом, но зато всеми тремя способами, в принципе, можем на него влиять.

5. Как извлечь выгоду из особенностей русского культурного кода

Андрей Кончаловский: На сегодняшний день нет такой смежной профессии, которая бы представляла собой некий фьюжн из экономики, социологии и антропологии. До тех пор, пока мы будем думать, что культуру можно регулировать экономическими законами, мы будем заблуждаться. Например, правительство предложило даром раздавать земли на востоке страны, видимо, предполагая, что люди побегут туда, возьмут ее и начнут сами обрабатывать. Правительство тем самым продемонстрировало незнание русского культурного кода - люди возьмут и продадут землю китайцам! Та же марксистская идея, поднятая на щит в нашей стране, привела к тому, что коммунисты сожгли все иконы и расстреляли царя, в Камбодже та же марксистская идея привела к тому, что в течение пяти лет были уничтожены несколько миллионов человек, но в Англии таких эксцессов не было и случиться не может — эту идею по-прежнему обсуждают в Оксфорде, с трубочками, у камина. Меня страшно занимает, почему одни и те же семена дают на разных почвах противоположный результат.

Пока мы не поймем, кто мы, что нами движет и как можно модернизировать сознание русского человека, никакие экономические законы и никакая основанная на них модернизация невозможна. Нужно заниматься изучением составных частей русского характера, русского менталитета, нужно буквально заниматься генами.

Александр Аузан: Вот уже более 40 лет наука под названием социометрия позволяет нарисовать портрет наций, и за это время накопилась приличная база ценностных и поведенческих национальных черт. Что же у нас получается с нашим культурным кодом, а что нет? Во-первых, не получается инновационная экономика. Сочетание таких характеристик, как высокая дистанцированность от власти (то есть представление о том, что на власть повлиять нельзя), низкая договороспособность и высокое избегание неопределенности приводит к эффекту блокировки. На Гайдаровском форуме я это сочетание назвал «русской ловушкой». Но значит ли это, что мы ничего не можем сделать? Можем — чтобы эту ловушку разблокировать, достаточно убрать хотя бы один компонент, например, избегание неопределенности, страх перед будущим.

Но, кроме «русской ловушки», существует и «русский секрет». Наша страна за XX век не смогла сделать конкурентоспособный автомобиль, холодильник и телевизор, но смогла сделать космический корабль, атомную бомбу и гидротурбину. Я утверждаю, что при этом наборе характеристик можно успешно производить уникальные продукты малыми сериями — быть этаким общемировым Левшой — и невозможно производить массовые серии. Мы можем вколачивать сколько угодно денег в автопром и загораживать его таможенными пошлинами. При нынешних условиях наш путь модернизации на ближайшие десять лет — вложение в опытные производства и креативные индустрии. Пример успеха работы креативных индустрий: к 2013 году выручка от экспорта игры World of tanks превзошла выручку от экспорта российских танков. Мне, например, это нравится, потому что это демонстрирует нам наши пути и показывает, что мы — можем.

Автор - журнал Snob.ru