История и Архитектура Санкт-Петербурга 'Слеза социализма'

РАССЫЛКА 21

«СЛЕЗА СОЦИАЛИЗМА»:

Ул. Рубинштейна, 7

Особенную известность улица Рубинштейна (бывшая Троицкая), названная в 1929 в честь композитора Антона григорьевича Рубинштейна, проживавшего здесь в доме №38, приобрела в 1930-х, когда был построен, по выражению Ольги Берггольц, «самый нелепый дом в Ленинграде». Официально он назывался «Дом-коммуна инженеров и писателей», но в Ленинграде его повсеместно величали не иначе, как «Слеза социализма», а энтузиастов нового быта – «Слезинцами», которые в порядке «борьбы со старым бытом» обобществили кухни, комнаты отдыха, детские комнаты, вешалки, собственный быт и даже своё свободное время. (3)

...Вообще-то есть сведения, что в проекте этот дом именовался "Домом радости".  Он замышлялся как грандиозный прорыв в будущее, серьезный шаг в борьбе со старым бытом. Ради осуществления такой непростой задачи Ленинградский союз писателей объединил свои организационные усилия с существовавшим тогда Обществом ИТР. Будущие жильцы внесли паи; проект составил (8. Д. Шерих. 1997) один из самых виртуозных петербургских архитекторов Андрей Андреевич Оль (1883 – 1958), ученик Фёдора Лидваля. (4. №2/2002) Строили быстро, и к 1932 году дом на углу ул. Рубинштейна и Пролетарского переулка (ныне - Графский) был уже готов. Перемена свершилась так быстро, что многие ее и не заметили: путеводитель по Ленинграду 1933 года меланхолично сообщал, что стоящий тут угловой дом "представляет собой хорошо сохранившийся образец строительства конца XVIII века".

Дом построили похожим на гостиницу: маленькие двухкомнатные квартиры выходили в длинный коридор, связывавший две входные лестницы (были и квартиры побольше - в 3-4 комнаты). В одном из концов коридора находились душевые для жильцов. На крыше был солярий, где под скудным ленинградским солнцем жильцы сушили белье, выращивали цветы, а дети катались на трехколесных велосипедах.

Дом является одним из ранних памятников конструктивизма с внешними формами, доведёнными до аскетизма, и внутренней планировкой, строго подчинённой функциональному назначению: 52 квартиры с общей столовой на 200 мест (3) и детским садом на 1-м этаже. (4. №2/2002) Предназначался дом изначально для инженеров и писателей. Большинство жильцов теперь уже мало известны, тогда же они считались крупными мастерами слова: Юрий Либединский (автор «Сорок первого»), Вольф Эрлих (ему Есенин посвятил предсмертное «До свиданья, друг мой, до свиданья...»), Александр Штейн (его «Океан» с Кириллом Лавровым долго с аншлагами шел в БДТ), Михаил Чумандрин, Петр Сажин (4. №2/2002), Савва Леонов, Иоганн Зельцер, Ида Наппельбаум с мужем, поэтом Михаилом Фроманом. (8. Д. Шерих. 1997)

«В доме было шумно, весело, тепло, двери квартир не запирались, все запросто ходили друг к другу, - вспоминала позже романтическую пору этого дома Ида Наппельбаум.- Иногда внизу в столовой устраивались встречи с друзьями, с гостями, приезжали актеры после спектаклей, кто-то что-то читал, показывали сценки, пели, танцевали. В тот период впервые после суровой жизни последних лет военного коммунизма стали входить в быт советских людей развлечения, танцы, елки...»

С 1932 по 1943 в «Слезе социализма» жила и Ольга Фёдоровна Берггольц. Отсюда ее увозили в 1937-м в Большой дом, здесь умер от голода в блокаду ее муж, литературовед Николай Молчанов, а перед войной обе дочери – Майя и Ира. Здесь она стала знаменитой благодаря передачам на радио блокадного Ленинграда. (4. №2/2002)

   «Если ж кто угрюм и одинок,
вот мой адрес - может, пригодится?-
Троицкая, семь, квартира тридцать.
Постучать. Не действует звонок».  

Коммуны в городе на Неве существовали и в годы НЭПа, но тогда они были, скорее, идеей. Городские власти пока еще придерживались той точки зрения, что в зданиях привычной планировки новый коммунистический быт не построишь. Но на рубеже 1920-х и 1930-х коммуны стали архитектурной реальностью. Строящийся социализм наконец получил возможность оставить свой след на исторически сложившемся пространстве. И сделано это было в манере конструктивизма. Вначале конструктивистские строения появились на городских окраинах. Большинство архитекторов, работавших в русле этой новой манеры, понимало под домом-коммуной цельный архитектурный объем, в котором были объединены индивидуальные квартиры и коммунальные учреждения: столовые, детские сады, спортивные залы. По такому принципу в городе были спроектированы и возведены, в частности на Выборгской стороне, Бабуринский, Батенский и Кондратьевский жилмассивы. И дело это казалось Ольге Берггольц в высшей степени увлекательным и своевременным.

Несмотря на то, что родилась и выросла Ольга на питерской рабочей окраине, родители ее были людьми интеллигентными. Отец, будучи выпускником Военно-медицинской академии, служил доктором, а мать, хотя и закончившая всего 4 класса благотворительной школы принцессы Ольденбургской, много читала и всячески стремилась привить дочери хорошие манеры и сделать из нее настоящую «тургеневскую девушку». Ольге же материнские мечты казались сущей нелепицей — ей хотелось создавать новую жизнь и не только с помощью занимавших огромную часть ее души стихов.

Новая жизнь, новые отношения в новом, социалистическом Ленинграде — вот действительно достойная для нее цель. Ведь и все вокруг стремительно менялось... Буквально на глазах преображалась и малая родина Ольги — Невская застава. Именно здесь появилась первая в Ленинграде фабрика-кухня. В начале 1930-х подобные заведения общепита становились крайне популярными, поскольку они готовили и продавали большое количество пищевых полуфабрикатов из совершенно невероятных продуктов. В стране действовала карточная система. «Нормальной» еды не хватало, и поэтому в ход шли такие «ингредиенты», как одуванчики, дельфинье и тюленье мясо, широко рекламировались неоспоримые достоинства сои. К 15-й годовщине Октябрьской революции в Ленинграде было решено провести конкурс на изобретение «до сих пор не существовавших в кулинарийной номенклатуре блюд» — из воблы, тюльки и хамсы. И вот с этими задачами как нельзя лучше справлялись именно фабрики-кухни.

В то время Ольга работала в газете завода «Электросила», а потому она частенько бывала на Международном (ныне Московском) проспекте. Здесь появились достаточно яркие образцы ленинградского конструктивизма — Дома культуры имени В.В. Капранова и Ильича. Впечатляло и строительство массивного здания Московского райсовета, проект которого принадлежал архитектору И.И. Фомину. Около самого завода «Электросила» возводился жилой комплекс. Словом, это был уже совсем другой город, он становился мало похожим на блистательную парадную столицу бывшей Российской империи — Петербург. В новых районах явно улавливались черты Ленинграда. А в скором времени уже и в центре города можно было лицезреть архитектурные «автографы» социализма. Как и многие молодые люди начала 1930-х, Ольга была буквально заворожена грандиозностью планов преобразования и всей страны в целом, и родного города в частности.

В доме-коммуне на улице Рубинштейна, 7, существовали все условия для категорической борьбы со старым бытом. Ни в одной из его квартир не было кухонь — все жильцы сдавали свои продовольственные карточки в общую столовую, располагавшуюся здесь же, на 1-м этаже здания. (7. №10/2003) Столовая состояла под обслуживанием Нарпита: сдаешь администрации свои продовольственные карточки, платишь 60 рублей - и ни забот, ни хлопот. (8. Д. Шерих. 1997)

 Отсутствовали и индивидуальные вешалки — все жильцы снимали пальто там же, на 1-м этаже, рядом была обустроена и общая комната отдыха. Все это, равно как и в высшей степени убогая архитектура дома, молодым его жильцам казалось донельзя соответствующим духу времени первых пятилеток.

В квартире Берггольц и ее мужа Николая Молчанова, как и в большинстве других квартир, чай пили только из граненых стаканов — ни сервизов, ни тем более скатертей в домах не держали. Если на окнах и были занавески, то уж, конечно, без всяких там буржуазных цветочков, листочков и горошков. Благо дизайнеры-конструктивисты бесперебойно поставляли расписные «тематические» ткани: «Комсомол за работой», «Участие красноармейцев в уборке хлопка», «Коллективизация», «Военно-морской флот».

...Однако постепенно жизнь менялась. К середине 1930-х городские власти явно стали отходить от аскетических принципов времен раннего социализма. И это становилось ощутимым и для рядовых ленинградцев. Оказавшись как-то в самом начале Невского, Ольга с удивлением обнаружила, что в доме № 12 открылся новый магазин женской одежды из трикотажа, в витринах которого были выставлены весьма дорогие и кокетливые вещицы. Ленинградцы мгновенно дали магазину шутливое название «Смерть мужьям».

Свое прозвище, приписываемое иногда Ольге Фёдоровне, — «Слеза социализма» — появилось и у дома № 7 по улице Рубинштейна. И, естественно, не случайно. Звукопроницаемость в доме была настолько идеальной, что все происходящее, например, на 2-м или 3-м этаже, было превосходно слышно на 5-м. После того как в 1935-м были наконец отменены карточки на продукты, бывшая гордость дома — «общественная» столовая — оказалась никому не нужной. Постепенно стали раздражать и маленькие квартирки, гораздо больше похожие на собачьи конурки, чем на человеческое жилье. (7. №10/2003) Романтический флер коммуны начал развеиваться, и начались проблемы. Кому-то не нравилось столовское питание, кому-то не по душе оказалась жизнь на виду - и жильцы стали постепенно обособляться, обзаводиться своими импровизированными кухнями (клали большие доски на ванны, на них - примусы и плитки). (8. Д. Шерих. 1997)

По всему было видно, что столь характерный для конца 20-х — начала 30-х годов конструктивизм так и не смог стать «родным» для архитектурного облика города. А посему согласно Генплану развития города 1935 года Ленинград начал застраиваться фундаментальными ансамблями, в решении которых явно чувствовалось влияние архитектурных идей классицизма. Фрунзенский универмаг, здание «Союз пушнины», грандиозный Дом Советов в конце Московского проспекта — эти знаки эпохи довоенного сталинизма на теле города не портят его вид и поныне. Надо сказать, что в те годы в сфере строительства вообще произошло нечто парадоксальное: петербургская культура восприняла фундаментально-пафосные строения эпохи сталинизма как свою органическую часть. И этот новый Ленинград показался Ольге прекрасным.

Она от души радовалась тому, что после отмены карточек вместо закрытых столовых в городе появились так называемые закусочные-американки и даже относительно доступные по ценам рестораны.

Поистине блестящим демагогическим маневром, формально уравнявшим в социальном отношении всех граждан СССР, явилась недавно принятая новая Конституция. И нужно сказать, что ее содержание, равно как и происходившее вокруг, пришлось многим по нраву. Видные ленинградские деятели культуры — И. Хейфиц, С. Юткевич, А. Зархи, Н. Черкасов — приняли решение вступить в партию. По всей видимости, их, как и Ольгу Берггольц, и миллионы других людей, от вида хорошо продуманной и блестяще организованной «витрины социализма» охватил почти детский восторг. И действовало это гипнотически — за парадным фасадом новой, счастливой жизни, проистекающей в ожидании скорой победы коммунистического завтра, совсем размытыми и малозаметными казались злосчастные ленинградские коммуналки, в которых зачастую ютилось по 40 семей, общежития, где порой в 30-метровой комнате на 14 кроватях спали 20 человек...

...3.12.1938 Ольгу Берггольц арестовали по обвинению «в связях с врагами народа». 171 день, проведенный в камерах Арсеналки и Шпалерки, на допросах в кабинетах Большого дома, — вполне достаточный срок не только для зарождения сомнений в правильности происходящего, но даже для вполне отчетливого оформления чувства ненависти и к стране, в которой такое может происходить, и к новому городу, породившему ту власть, которая это допустила...

Но этого не случилось. Поэтесса Ольга Берггольц, также впрочем, как и рабочие, ученые, домохозяйки, писатели, актеры, старики и дети, уже до наступления войны не воспринимала себя иначе, как ленинградкой. А с осени страшного 1941-го она стала носить это имя с чувством гордости — именно в полные трагизма дни ленинградской блокады окончательно сформировалась «душа Ленинграда». А Ольге Берггольц суждено было стать его «голосом».

...В то время упоминания о Петербурге исчезли даже в поэтическом творчестве. Уже в 1930-е годы бывшие представители питерской когорты Серебряного века не гнушались использовать в своих стихах название «Ленинград». Но в дни войны и блокады слово «Ленинград» стало синонимом не только мужества и стойкости, но и мученичества. В сравнении с чудовищными последствиями голода казались не слишком значительными факты арестов и расстрелов, сгладились впечатления от бурного «кировского потока» репрессий, обрушившихся на город после убийства Сергея Кирова. Да и как могло быть иначе: ведь и «Ленинградский мартиролог» — поименный список жертв политического террора сталинизма, и сведения о захоронениях на Левашовской пустоши стали широко известными лишь в 1990-е годы...

Ну а тогда, в начале 1940-х, звуки ленинградского метронома и сигналы воздушной тревоги заставили Анну Ахматову на время «забыть громыхание черных марусь». И даже такое горе, как арест мужа и сына, не могло превзойти общую «ленинградскую беду». Единым для всех жителей города стало, ощущение горечи всенародных утрат, оно притупило те чувства, которые были вызваны незаслуженными обидами, нанесенными властями своему народу. Не так давно, в 1936 году, ошельмованный и обвиненный в создании «сумбура вместо музыки» Дмитрий Шостакович в декабре 1941-го завершил знаменитую «Ленинградскую симфонию».

...Ольга Берггольц разделила со своим городом все тяготы блокады. Она уже не жила на улице Рубинштейна, в «Слезе социализма». Первой блокадной зимой, как и тысячи горожан, поэтесса перешла на казарменное положение — ночевала прямо на месте работы, в Радиокомитете, на улице Ракова (ныне Итальянской). Да, там блокадный быт несколько легче — в помещении топили, была вода, а иногда и электричество, но «бедный ленинградский ломтик хлеба» у работников Радиокомитета был таким же, как у всех. И носила Ольга свои «сто двадцать пять блокадных грамм» вместе с ложкой и пол-литровой баночкой, как и большинство блокадников, в сумке из-под оказавшегося ненужным противогаза. Смерть ни разу не дохнула в лицо ленинградцев удушающим запахом газа, она вошла в каждого холодом, слабостью, ознобом и голодным забытьем...

В конце января 1942-го от дистрофии умер муж Ольги, Николай Молчанов. Но и в те дни по Ленинградскому радио звучал ее голос, негромкий, с лёгкой картавинкой. Она даже не задумывалась над тем, что голос этот объединял людей в незримое, но столь спасительное блокадное братство. Ведь радио в Ленинграде тогда никто не выключал — именно оно было едва ли не единственной связью между людьми. Чаще всего Берггольц читала по радио свои стихи — всегда посвященные Ленинграду, и не только его страданиям, но и его красоте, приобретшей фантастический характер именно в дни блокады. Конечно, в городе не блестели привычные шпили Адмиралтейской иглы и Петропавловского собора — их закрыли огромными брезентовыми чехлами, Медный всадник был заложен мешками с песком, в специальные ящики спрятаны скульптуры. Летнего сада, зарыты в землю знаменитые кони с Аничкова моста. И тем не менее это был по-своему прекрасный, аскетический город-воин. В его облике появились особые детали, характерные только для военного времени. Это в первую очередь таблички с надписью «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», зимой — вереницы остановившихся троллейбусов и трамваев Ольгу особенно поразил их вид во время похода за Невскую заставу к отцу в феврале 1942-го. От Московского вокзала до самой Невской лавры тянулась цепь обледенелых, засыпанных снегом, мертвых, как люди, троллейбусов...

В мертвецов превратились и ленинградские трамваи. Парадоксально-трагический вид обрели ленинградские афишные тумбы, которые Ольга видела каждый раз, выходя на Невский. Перед самой войной на экранах города должна была появиться музыкальная комедия «Антон Иванович сердится» с молодыми Кадочниковым и Целиковской в главных ролях. Весь Ленинград был увешан афишами, знакомящими с новым фильмом. Снять их так и не успели… И старый Антон Иванович с этих афиш продолжал сердиться и мрачнеть, глядя на выстуженные улицы и трупы, лежащие у фонарных столбов…

1 марта 1942 года друзья отправили Ольгу Берггольц на Большую землю, в Москву, но она рвалась назад, сердце ее болело о Ленинграде. 20 апреля родной город встретил ее журчанием весенней капели и звоном первых оживших трамваев...

В 1944-м Ольга Берггольц окончательно покинула «Слезу социализма» и переселилась во вполне приличный дом дореволюционной постройки на той же улице Рубинштейна. Теперь у нее была большая квартира, обставленная чужой дорогой мебелью красного дерева. Как писала сама Берггольц, «здесь... чужая вымерла семья».

Стол к обеду и ужину накрывался белой накрахмаленной скатертью, на которую ставился кузнецовский фарфор. Это мало напоминало аскетический быт начала 1930-х. Теперь Ольга Федоровна с нескрываемым удовольствием пользовалась услугами открывшегося на Невском в 1945 году Ленинградского Дома моделей. Там можно было заказать вещи, сшитые по индивидуальным образцам. Радовали ее и новые модные духи «Белая сирень», созданные в Ленинграде... Это была пора «торжественной зрелости» и «жестокого расцвета» Ольги Берггольц — усталой героини, победительницы, заслужившей и славу, и награду. Так же во многом чувствовали себя тогда едва ли не все ленинградцы, окрыленные победой. Но жизнь в послевоенном городе оказалась далеко не простой.

Да, карточки были отменены и спрос на хлеб в Ленинграде удовлетворялся полностью. Но не хватало круп и молока, в дефиците были овощи и фрукты. Приличную одежду и обувь можно было найти только на «барахолках». Заметно вырос уровень преступности. Не оправдались и надежды на идеологические послабления, на столь ожидаемую свободу духа. Разгром в 1946 году журналов «Звезда» и «Ленинград» явился весомым тому подтверждением... Ольга Берггольц была названа в ряду писателей, которые «отходят от партийной линии в литературе».

Разгром ленинградских литераторов был началом расправы с самим понятием «ленинградец», выстраданным целым поколением. Печально известное «ленинградское дело» прошлось своим катком не только по городской верхушке — Кузнецову, Попкову, Вознесенскому, не пощадило оно и многих, вовсе не причастных к политическим перипетиям людей. Репрессии стали настигать ленинградцев и за пределами города. Феномен понятия «ленинградец», ставшего после войны символом не только мужества и стойкости, но и культуры, сдержанности и достоинства, был едва ли не опасным. Лишним подтверждением того стало уничтожение в 1949 году Музея Героической обороны Ленинграда, открытого еще 1944-м в здании Соляного городка. Для Ольги это был страшный удар. Она, как и многие блокадники, жила в ожидании ареста — среди экспонатов разгромленного музея были ее фотографии и рукописи стихов… (7. №10/2003)

Через тридцать с небольшим лет после своего создания "Слеза социализма" перестала существовать. Капитальный ремонт уничтожил все следы былой коммуны: прежняя коридорная система была переоборудована, квартиры обустроили, не стало ни библиотеки, ни парикмахерской.

Остался лишь фасад - с многочисленными маленькими балкончиками, которые когда-то дали повод злым языкам сравнить Дом-коммуну с банно-прачечным комбинатом.

Теперь на этом фасаде - мемориальная доска памяти Ольги Федоровны Берггольц. (8. Д. Шерих. 1997)

Источники:

1. www.sherikh.chat.ru Д. Шерих, 1997
2. Н.А. Синдаловский "Петербург: от дома к дому... От легенды к легенде...". СПб. "Норинт". 2002
3. ж-л «Квартальный надзиратель». СПб. №2/2002
4. ж-л «Вокруг света». №10/2003

Если у Вас возникли вопросы или пожелания, пишите мне: vita-min@list.ru

С уважением, Виталий Минченко.