МИР БЕЛАРУСИ  Редакционная коллегия: avtaz_lj, redshon, szhapokljak2, verkor

Эргали дописал свою книжку про Беларусь. С его разрешения делаю предпубликацию. Это еще немного "сырой" вариант, он явно нуждается в редактуре, а, может быть, и в некоторых существенных изменениях. Автор будет благодарен за оценки и комментарии  (via (konkosh)) Смерти нет, или Белый аист надежды Записки нелегала Светлой памяти Владимира Семеновича Высоцкого и Владимира Семеновича Короткевича – в годовщину их смерти. 25 июля 2005 года. Пространство транзита Кто бы знал, как я ненавижу границы, в особенности белорусско-литовскую… Тридцать лет мотаюсь между Москвой и Вильнюсом, из них последние лет пятнадцать – уже при новом миропорядке. Свобода и демократия понастроили на моем маршруте пропускных пунктов, разделили колючей проволокой самые грибные места между Тургелями и Гудогаем – границы по грибницам – и обратили меня, если без протокола, в матерого рецидивиста со стажем. В злостного нарушителя визовых и пограничных режимов обратился я под влиянием демократических перемен, в невольного нарушителя таможенных и уголовных кодексов. Понимаю, что жить стало веселее (точнее сказать – забористее), однако собственное мое отношение к основным демократическим ценностям сильно переменилось за последние годы. Я даже на городском транспорте перестал ездить зайцем – а ведь когда-то колесил по всему Союзу без рубля в кармане. И это вы называете демократией? Еще хуже я отношусь к священному праву наций на самоопределение. Современники меня поймут и простят, поскольку все это происходило на наших с вами глазах. Первым делом нации самоопределяются в злобных таможенников, жадных погранцов и бледных поганок, именуемых консульскими работниками. Всё это только затрудняет движение, то есть жизнь, и выглядит с точки зрения человека подвижного как вброшенный извне коллективный проект по созданию новых доходных мест для недотеп, неприспособленных к реальному делу. О том, что данный проект морально устарел еще в прошлом тысячелетии, недотепы узнают последними – после чего без мыла лезут в Евросоюз, НАТО, срезают субсидии на культуру, а собственных отпрысков отправляют учиться на Запад. Так самоопределяются нации в XXI веке. Не понимаю, почему об этом надо говорить с придыханием. А как хорошо, как лихо мы путешествовали по Союзу во времена застоя! Помню, ввалилась ко мне развесёлая компания москвичей, один из которых оказался в домашних тапочках – как зашел к соседу в Новогиреево похмелиться, так и похмелялся аж до самого Вильнюса. В тех же тапочках и укатил – словно прошелся по коммуналке. Плацкарта из Москвы до Вильнюса стоила 12 рублей. Экономии ради ездили автостопом, к концу светового дня добираясь, как правило, до Минска. На минском вокзале ночевали, днем были в Вильнюсе. Однажды, имея в кармане четыре рубля, я поленился идти на трассу, доехал до Можайска на электричке (бесплатно, разумеется), изучил на вокзале расписание поездов (на Вильнюс один за другим шли три скорых поезда) и позволил себе бутылку пива. Не успел откупорить бутылку, как подошел скорый «Москва-Калининград». Спросил проводницу плацкартного, возьмет ли до Вильнюса. – «Садись», - говорит. Сажусь. Поезд трогается. Спрашиваю, хватит ли трешки. – «Ты че, рехнулся? - говорит проводница. – С тебя двенадцать рублей!» - Объясняю, что больше нет. – «И слушать не хочу, - обрывает проводница. – Вылезай в Смоленске». В Смоленске на вокзале покупаю бутылку пива. Подходит фирменный «Летува». Спрашиваю проводницу плацкартного, возьмет ли до Вильнюса. – «Полезай». – Залезаю, пью пиво. Показываю три рубля. Выкидывают в Орше. Покупаю пиво, сажусь тем же макаром на каунасский скорый, вылезаю в Минске и – нервы сдали – покупаю за трешку билет до Вильнюса. Сажусь в дизель. Напротив пристраиваются два молодых белоруса. А меня распирает. Рассказываю им занимательную механику своего путешествия. Они молчат, смотрят с недоумением. Потом один говорит: «Ты чё, совсем без денег остался? На три рубля, возьми без обид…» Белоруссия при этом фигурировала как некое пространство транзита – белое пятно, преодолеваемое во всех направлениях. С востока она воспринималась как предбанник Прибалтики: уже за Борисовом начинаются сосняки, воздух ощутимо сыреет, а западнее Минска холмы, хутора, костелы – та же Литва, только трасса жестче да люди мягче. С запада, опять же, это такой переходный отсек, необходимый для акклиматизации в России. Личных интимных связей с пространством транзита не было, кроме какой-то нечеловеческой любви к драникам, собственных грибных мест под Гудогаем и одного достаточно отдаленного события, а именно: в 1900-м году у мелкого минского коммивояжера Меира Гера, жившего в собственном домике на Немиге, родилась дочь Рахиль. Впрочем, место рождения моей любимой бабушки с реальным Минском не сочеталось. Столица Белоруссии представлялась послевоенным новостроем, помпезной привокзальной площадью – и только на днях выяснилось, что дом моего прадедушки сохранился, то есть почти сохранился, точнее – был снесен в середине восьмидесятых годов; в те самые времена, когда я проскакивал Минск, не удостаивая его взглядом. С другой стороны, природному виленчанину сказать, что ничто не связывает его с Белоруссией, равносильно признанию, что никакой он не виленчанин. Мы росли на улицах, по которым ходили Франциск Скорина и Янка Купала. Назывались улицы соответственно: Монюшки, Костюшки, Калиновского… Старый Вильно испещрен культурными знаками, указывающими на наше родство – другое дело, что нами тогдашними они не прочитывались. В довоенное время, которое смачно именовалось «за польским часом», все неевреи делились на поляков и русских, а советская Белоруссия сливалась с рабочими предместьями Вильнюса. Туда по пятницам уезжали наши подружки, работницы вильнюсских заводов и фабрик, а мы частенько волоклись следом, скучая за их лаской и бимбером. Иначе говоря, связи были органичными, но нестойкими: в бимбере историзм и культура растворяются без осадка. Бабушке перевалило за 75, когда я уходил в армию. Резонно было предположить, что мы, возможно, прощаемся навсегда. Между тем я почти ничего не знал о ее жизни, кроме того, что она сидела при всех режимах и в результате стала пенсионеркой союзного значения. Прощаясь, мы договорились, что она будет писать мне в армию письма-воспоминания. И в течение двух лет, пока я охранял стратегические бомбардировщики под Моздоком, бабушка регулярно, раз в неделю, высылала мне свои мемуары. Значительная их часть оказалась посвящена Минску, из которого в 1920 году ее семья эмигрировала в Литву. Мы дошли до середины двадцатых, когда я демобилизовался – на этом процесс создания мемуаров прекратился. Рассказывать бабушка не любила и не умела. А умерла она в 93-м, за неделю до пальбы по Белому Дому. Последнее обстоятельство, говоря по совести, примирило меня с ее смертью: и не надо такого видеть. Её сознательная жизнь вместила в себя весь ХХ век; того, что видела и пережила бабуля, хватило бы на несколько жизней. Из бабушкиных писем складывалась занятная повестушка о жизни местечковых евреев начала века, застигнутых вначале первой мировой, а затем революцией. Память у нее была необыкновенная. Достаточно сказать, что латынь и французский она помнила со времен минской гимназии, которую закончила в 1916 году, а все телефонные номера запоминала с первого раза и навсегда. В мемуарах было много живых и ярких деталей – тех самых временных и бытовых примет, которыми дышит проза – но перекачать все это в повесть без привязки на местность не получалось. Несколько лет я откладывал поездку в Минск, пока вдруг нынешней весной не выкроилось окно месяца в полтора. Можно было просто садиться и ехать – слава Богу, граница между Москвой и Минском прозрачная – но тут началась эпидемия «бархатных» революций, одна Белоруссия устояла. Буш-младший грозно сверкнул очами, указывая на «последний оплот тирании», Лукашенко что-то ему ответил, мои литовцы тоже вплели свои тенорки в общий хор борьбы за демократию… В общем, ехать в Белоруссию без визы вдруг расхотелось: с литовским паспортом могли и за шпиона принять, но это ладно, шпионами нам не привыкать, главное – без визы не подступиться к минским архивам. И поплелся я, солнцем палимый, в посольство Белоруссии на Маросейке. Там сквозь меня посмотрели и объяснили, что въехать в Белоруссию можно либо по приглашению, либо по туристической визе, которая включает в себя проживание в гостинице и прочие накладные расходы. Выслушал – и поплелся обратно: объяснять консульским крысам, что я не настолько богат, чтобы изображать из себя интуриста, было бессмысленно. Шпионом проще. Самое забавное, что в Литве туристическая белорусская виза стоит на порядок дешевле. Наверное, потому, что там это дело поставлено на поток, работают десятки турфирм, а из России в Белоруссию по визам въезжают только экзоты типа меня. Подумав и посчитав, я решил ехать в Белоруссию через Литву, хотя до самой Литвы предстояло ехать через всю Белоруссию (см. карту). Всё равно получалось дешевле – даже при том, что, пока я раскачивался, консульство по случаю Дня Победы закрылось чуть ли не на неделю. Так что я еще и на транзитной визе выгадывал до первого погранца (вот так я обычно и считаю, блин). Короче, поехали. Белоруссию проскочили ночью, на рассвете прибыли в Гудогай. По команде «приготовились к паспортному контролю» вкладываю в паспорт тридцать долларов. Мало? Пожалуйте пятьдесят. Погранец мнется, косится на сослуживцев (что-то их многовато сегодня) и выдавливает: «С вещами на выход…» Земеля, я ж тебе по двойной таксе… «С вещами на выход…» Вот засада. Бывают продажные погранцы, а бывают новенькие. Вот на такого зеленого я и нарвался. Прощайте, товарищи попутчики, все по местам, через полчаса вы будете в Вильнюсе. А я остаюсь в Белоруссии, поскольку проезжал ее территорию незаконно. Отныне я обречен шляться по ней до скончания праздников и вообще сколько душе угодно, но в Литву меня без транзитной визы не выпустят. Таков здешний lex dura. Здравствуй, Гудогай. Давненько меня тут не высаживали. Года два, наверное. Вот твой обменник, который откроется через четыре часа. Вот пропускной пункт, украшенный – специально для литовцев – плакатом: седой ветеран строго напоминает, что никто не забыт и ничто не забыто. Вот сонный дождик, штрихующий и без того серую станцию, вот погранпост, там мой паспорт – его отдадут в восемь часов, когда придет электричка на Молодечно (а обменник, напомню, откроется только в десять). Как меня тут шмонали позапрошлой весной, мамочки родные… Но это на выезде. А мне пока что выезда нет, я пока что невыездной. Мне прямая дорога в Минск, поскольку в Гудогае, по недоступным здравому уму причинам, транзитными визами не занимаются. Для таких, как я, тут всегда дежурит пара таксистов, готовых за 80 баксов отвезти вас в Минск и обратно (при том, что до Минска сто тридцать км и еще тридцать – до аэропорта, где обретается дежурный консул). Надо думать, эта парочка больше всех заинтересована в сохранении сложившегося бардака. Договариваюсь с водилой и иду к погранцам за паспортом. - За сколько ты с ним договорился? – спрашивает один из прапоров. - У него спытай, - грамотно отвечаю я. - Заплатил бы нам – был бы уже в Вильнюсе… - Так я ж давал – не берете… Вон тот, белёсый… - А-а, - прапор снисходительно морщиться, - новичок, малахольный… Выцарапав паспорт, гружусь вместе с сумкой в такси. И мы на побитой, но прыткой «тойёте» катим в город-герой Минск. По дороге, чтоб не заснуть, водила рассказывает о себе. Сам он нездешний, из-под Гомеля. После Чернобыля вместе с женой и двумя дочками переехал под Гудогай – жена родом отсюда. Купили хату, обустроились, но для местных он до сих пор чужак, какие-то нелады с председателем колхоза. В девяностые годы занялся бизнесом: поставил ларек при дороге, потом мангал с пеньками, потом небольшой трактир. У обеих дочек с тринадцати лет, как пошло созревание, нелады с щитовидкой, каждый год по весне ложатся в больницу, так что практически весь доход от трактира уходил на лекарства. – «Молодые девчонки, одной двадцать два, другой двадцать, - голос у водилы почти равнодушный, такой немножечко отстраненный, - и вот такие шишки на шее, представляешь?» Представлять не хотелось. А в прошлом году нагрянули люди от батьки, личный ОМОН, и трактир закрыли, потому как приграничная зона и всё такое (про «всё такое» я уточнять не стал). В общем, осталась только машина. Ею второй год и кормится, и лечится всё семейство. Что-то мне стало грустно и душно от этого рассказа почти до слез. И стыдно за то, что торговался, сбив цену с 80 баксов аж до 60-ти. Я попросил остановиться, вышел и закурил, потому как он был решительно некурящим, мой таксопёр. Оглянулся окрест, увидел умытый дождем дорожный знак с названием населенного пункта – ВЕЛИКАЯ ДАЙНАВА – и душа моя уязвлена стала. Грустно жить на свете, господа, когда у молодых девчонок растут шишки на шее. В общем, сбил мне водила своим рассказом какую-то внутреннюю резьбу. И в минском аэропорте я полаялся с тем, с кем лаяться не положено – с сотрудником визовой службы. Для начала этот заспанный недотёпа в мятом костюмчике объяснил мне, что «здесь вам тут не проходной двор, а суверенная держава». Вот и отправляйте меня домой, соглашался я, какого хера заставляете меня шляться по вашей суверенной державе. Ехал бы через Латвию, возражает помятый. – «То есть зарабатывать на транзите вы не желаете, – резюмирую я. – Это ваше личное мнение или позиция государства?» - Тут лицо заморгало, пытаясь оценить степень угрозы, но оценить не смогло и взяло тайм-аут, то есть просто-напросто опустило жалюзи в своем служебном окошке. Гениально. Сейчас оно проспится, а проситель за это время немножечко поумнеет. Я плюнул, вернулся к таксисту, и мы поехали в Минск. В конце концов, еханный бабай, кому это надо? Кому из нас надо в Литву? Лично мне нужен Минск. Это ему должно стараться, чтобы я ехал из аэропорта в город с крюком в четыреста километров через четыре погранпоста (если туда и обратно), чтобы опять меня потрошили в Каменном Логе, просматривали записные книжки и спрашивали, кому везу свой побитый ноутбук – это его интерес, не мой. А мой интерес был – минские архивы, дома, подворотни, речки Свислочь с Немигой, короче – здешний genius loci, то бишь гений места, если только он еще не мутировал окончательно. Вечное пространство транзита оборачивалось конечным пунктом маршрута. Я расплатился с таксистом, пожелал ему удачи и вышел в городе, откуда пошла наша фамилия – в привычном для себя статусе нелегала. Улица называлась проспектом Скорины. Молоденькие официантки, ежась от сырости, расставляли столики под навесами. В ближайшей обменке я поменял сто долларов на двести четырнадцать тысяч белорусских рублей, потом сел за столик, заказал драники со сметаной (порция стоила четыре тысячи) и перевел время на час назад. В записной книжке обнаружилось с десяток минских телефонов и адресов – для начала достаточно. Драники хрустели на зубах как в детстве.   Эргали Гер Смерти нет, или Белый аист надежды Глава 1. Пространство транзита Глава 2. Комаровка Глава 3. Будущее прошедшего времени Глава 4. Путь к себе Глава 5. Крестовый поход детей Глава 6. Райцентр на семи холмах Глава 7. Пустынки Глава 8. Белый аист надежды