Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Стратегические игры

Рассылка закрыта

При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Новости компьютерных игр" на которую и рекомендуем вам подписаться.

Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.

←   Август 2007   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Автор
Алексей Фанталов

Статистика

2.565 подписчиков
+1 за неделю
←   Все выпуски   →

Стратегические игры Жомини о Наполеоне.


Жомини о Наполеоне.

 

Анри Жомини

"О стратегии".

 

Глава седьмая.

Несколько слов о больших вторжениях и дальних экспедициях.

 

 

"В новейшие времена только Наполеон осмелился перебрасывать регулярные армии половины Европы с берегов Рейна к берегам Волги; но желание подражать ему явится не так скоро. Чтобы удавались подобные предприятия, необходимы с одной стороны новый Александр и новые Македоняне, а с другой стороны — банды Дария: по правде сказать, нежная привязанность современных обществ к наслаждениям и роскоши могла бы вернуть нас к армиям, подобным войскам Дария, но откуда возьмутся Александр и его фаланги?

Некоторые утописты фантазируют, что Наполеон достиг бы своей цели, если бы он, как новый Магомет, двинулся в поход во главе армии политических лозунгов и, вместо мусульманского рая, обещал бы массам сладость свободы, столь прекрасную в речах и книгах, но столь граничащую с распущенностью, [150] когда встречается на практике {117}. Хотя и можно полагать, что опора, даваемая политическими лозунгами, иногда может выдвигать их, как ценных союзников, тем не менее не надо забывать, что при современных условиях даже Корану не удалось бы завоевать ни одной провинции, так как для последнего нужны пушки, бомбы, ядра, порох и ружья; с подобным же снаряжением расстояния играют большую роль в комбинациях, и прогулки кочевников уже оказываются не по сезону.

В наше время вторжение за 800 километров от базы представляет жестокое испытание; походы Наполеона в Германии удались без помощи каких-либо доктрин{118} потому, что они были направлены на соседние державы, базировались на могущественный барьер Рейна и в первую очередь встречали второстепенные, мало солидарные между собою государства, которые перешли под его стяг; таким образом, его база сразу перенеслась с Рейна на Инн. В момент вторжения в Пруссию, Германия была уже лишена своего панциря, так как события под Ульмом и Аустерлицем и Шенбрунский мир оставили Берлин открытым всей тяжести ударов Наполеона. Что же касается первой Польской войны (кампания 1806 — 1807 г. Редакц.), которую мы отнесли к числу дальних экскурсий, то здесь прежде всего Наполеон был больше обязан своим успехам нерешительности противников, чем собственным замыслам, хотя они были в равной степени и искусны, и дерзки.

Вторжения в Испанию и Россию оказались менее удачными, но не отсутствие прекрасных политических посулов привело эти предприятия к краху: замечательная речь Наполеона в 1808 году к мадридской депутации и его прокламации к русскому народу свидетельствуют это{119}. [[151]

Что же касается Германии, то питая полное доверие к вновь созданному им политическому строю, он остерегался подрывать социальный порядок в угоду народным массам, любовь которых он, впрочем, потерял гораздо больше из-за опустошений, неразрывных с большими войнами, и жертв, вызванных континентальной системой, чем из-за своей антипатии к радикальным доктринам.

Что касается Франции, то в 1815 году ему тяжелым опытом пришлось познать, насколько опасно рассчитывать на политические теории, как на верный фактор успеха: если они и в силах поднять бурю, то они неспособны направить ее натиск в желательное русло: в результате его либеральные разглагольствования, недостаточные, чтобы разнуздать народные массы, дали только идеологам и ораторам оружие для его низвержения; Ланжуинэ, Лафайет и их газеты не меньше способствовали его падению, чем штыки его врагов.

Может быть, его упрекнут в, том, что он недостаточно сделал для удовлетворения народных чаяний; но он слишком хорошо знал людей и дела, чтобы не понимать, что разнуздывание политических страстей приводит всегда к беспорядку и анархии, и что доктрины, ведущие к распущенности, рано или поздно вызовут эту разнузданность. Он считал, что сделал достаточно, обеспечив и закрепив интересы демократии, не предавая государственного корабля, без руля и без ветрил, на волю разбушевавшихся стихий. Исходя из этой точки зрения, вместо того, чтобы упрекать его в том, что он недостаточно много сделал, можно было бы сказать, с большим основанием, что он не сумел, по примеру кардинала Ришелье, использовать в соседних странах опасное оружие, действие которого в своей собственной стране он не мог допустить{120}.

Но мы слишком удалились от нашего предмета; вернемся к военным замыслам вторжений.

В общем, оставляя в стороне шансы, вытекающие из больших расстояний, все вторжения с того момента, когда армия достигает района, где ей предстоит действовать, представляют уже лишь такие же операции, как и все прочие войны. Следовательно, главное затруднение заключается в расстояниях; можно рекомендовать, как единственно полезные правила, относящиеся к операционным линиям, растянутым в глубину, к стратегическим резервам и временным базам; в этих случаях их применение является особенно необходимым, хотя эти приемы и далеки от того, чтобы парировать всякую опасность. [[152]

Столь фатальная для Наполеона кампания 1812 года тем не менее может быть приведена, как пример этого рода: Наполеон озаботился оставить принца Шварценберга и Ренье на Буге, а Макдональда, Удино и Вреде поставил охранять Двину; Беллюнь{121}, смененный Ожеро между Одером и Вислой, получил задачу прикрывать Смоленск; это доказывает, что Наполеон не пренебрег ничем, что находится в человеческих силах, чтобы обеспечить себе приличное базирование; но это доказывает, что величайшие предприятия гибнут из-за самой колоссальности приготовлений, делаемых, чтобы обеспечить их успех.

Если Наполеон допустил ошибки в этой гигантской борьбе, то они заключались в том, что он слишком пренебрег политическими предосторожностями; не объединил под командованием одного лица различные корпуса, оставленные на Двине и Днепре; лишние десять дней задержался в Вильне; предоставил командование правым крылом своему брату, неспособному нести такую ответственность; и, наконец, доверил принцу Шварценбергу задачу, которую последний не мог выполнить с такой же преданностью, как французский генерал{122}. Я уже не упоминаю о той ошибке, которую сделал Наполеон, оставшись в Москве после ее пожара, так как тогда зло, может быть, было уже непоправимо, хотя оно все же было бы менее значительно, если бы отступление было начато немедленно. Его также упрекали в том, что он относился со слишком большим презрением к расстояниям, трудностям, к людям, продолжая развивать этот столь безумный наскок вплоть до Кремлевских стен. Чтобы вынести обвинительный или оправдательный приговор, следовало бы хорошо изучить истинные мотивы, побудившие или заставившие его двинуться дальше за Смоленск, вместо того, чтобы остановиться здесь и зимовать, как он это открыто проектировал. Наконец, необходимо было бы убедиться в том, имелась ли вообще возможность зимовать на фронте, пролегающем где-либо между Смоленском и Витебском, предварительно не разгромив русскую армию{123}. [153]

Я далек от того, чтобы изображать из себя судью в столь крупном вопросе, и нахожу, что все те, которые присваивают себе этот ранг, не всегда оказываются на высоте такой задачи и часто даже не имеют данных, необходимых, чтобы справиться с ней.

Наиболее неопровержимым во всем этом деле является то, что Наполеон слишком забывал те враждебные чувства, которые питали к нему Австрия, Пруссия и Швеция; и он слишком рассчитывал добиться развязки между Вильной и Двиной. Правильно оценивая храбрость русской армии, он не имел верного представления о национальном духе и энергии русского народа. Наконец, вместо того, чтобы обеспечить себе заинтересованную и искреннюю поддержку большой военной державы, пограничные провинции которой представили бы надежную базу для атаки колосса, которого он хотел опрокинуть, он обосновал все свое предприятие на поддержке народа, смелого и склонного к энтузиазму, но легкомысленного и лишенного всяких элементов, создающих прочную мощь{124}; и далее он не только не извлек из этого поверхностного энтузиазма все то, что он мог дать, но даже парализовал его несвоевременной недоговоренностью.

И действительно, судьба всех таких предприятий свидетельствует, что капитальная предпосылка их удачи и даже единственное существенное правило, которое можно было бы дать, заключается в том, чтобы никогда не предпринимать их без обеспеченной, а, следовательно, и заинтересованной поддержки значительной державы, достаточно близко расположенной к театру операции и могущей предоставить на своей границе подходящую базу как для заблаговременного сбора всевозможных запасов, так и для опоры на случай неудачи, а также новые средства, чтобы вновь перейти в наступление в случае надобности.

Что же касается до правил поведения для таких вторжений, которые кто-нибудь хотел бы найти в указаниях стратегии, то рассчитывать на это было бы дерзко: ведь без вышеупомянутой предосторожности политики все эти предприятия представляют не что иное, как явное насилие над всеми стратегическими законами. В остальном, повторяем, различные предосторожности для обеспечения глубоких операционных линий и по образованию промежуточных баз являются единственными военными средствами, пригодными для того, чтобы смягчить опасности предприятия; к этому мы добавим правильную оценку расстояний, затруднений, времен года, характера местности, одним словом, достаточную точность [154] в расчетах и умеренность после одержания победы, чтобы, суметь вовремя остановиться.

Впрочем, мы далеки от мысли утверждать, что возможно начертить правила, способные обеспечить удачу больших, далеких вторжений: на протяжении четырех тысяч лет они создали славу пяти или шести завоевателей, а сотни раз являлись бичом приступавших к ним армий и наций".

 

Проект "Военная литература".

 
В избранное