- Ну, шо скажешь, кумэ? Как когти отсюда рвать будем?

  - Не от дуба же. Куда поедем для начала?

  - Не кудыкал бы ты, Петро. Давай в Лешевку, там мы еще не были.

  - Это направо, в тот самый разноцветный лес.

  - Вот что, Петро. Ну его к лешему этот лес, на ночь глядя. И Лешевку тоже. Ничего мы ночью там сейчас не увидим, а если спокойно обсудим наши невеселые дела, то, глядишь, какой толк и выйдет. А утром, оно мудренее, пораньше и пожалуем, знать бы еще, куда. Здесь ночуем - на нейтральной полосе и под охраной.

  - А как при этом свистуне говорить будем?

  - Тогда нам вообще говорить нельзя. Харонов еще из кустов не выходил, а уже нас по имени-отчеству знал. Не обращай внимания, наши планы для них пустые разговоры. Вот и они для нас пусть будут пустым местом до поры, до времени.

 

  - Нет, кумэ, с водкой давай так - или не пьем совсем, или я сейчас все бутылки переколочу. А не хотелось бы, бутылка, особенно полная, в любом деле не хуже гранаты помогает. Сколько их у нас?

  - Упаковка, шестнадцать штук. Не пьем, так не пьем. Отпразднуем освобождение или новоселье. Знаешь, Аникий, я бы и здесь жил, в Эдемово. Что мы дома увидим двадцать лет спустя? Твоя хата стоять будет, ей двадцать лет «тьфу», а нашу «хрущевку», если не снесут, так лет через пять сама развалится. Но если ты не передумаешь возвращаться, я с тобой до конца.

  - Не передумаю, Петро. И не в обиде буду, если ты передумаешь. Ты хорошо смотри, точно ли двадцать лет прошло?

  - Куда уж точнее. Даты, новости, это чепуха - мог капитан и подстроить, а вот от «хрущевки» моей только пятно выделяется. Вот, смотри, наша Швейцария, вот дуб, вот три дороги, вот запруда, заказничек наш, век бы его не видеть, а здесь, примерно, мы с бабкой встретились.

  - Выключай эту бандуру, кумэ, нам топография вместе с географией ни к чему. Бабку твою искать надо, пусть карга старая, где нас взяла, туда и положит - и по месту, и по времени. А там посмотрим - у коридора, как и у капитановой палки, два конца.

 

  - Ладно, кумэ, не мучайся, попей пива. Эй, соловей-пташечка, иди к нам, завтракать будем!

  К удивлению кумовьев, Соловьев спустился вниз. Сняв рубашку, устроил что-то вроде зарядки, помахал ногами-руками, поиграл убедительными мышцами, поплескался у ручья, и присел на травку к дастархану, бортику «Волыни».

  - Стопку потянешь, Соловьев?

  - Водки не надо, пива немного можно.

  - Ты как там живешь, служивый? Есть-пить надо, не за столом бы говорить, справлять естественные надобности.

  - Ты что, Ник, думаешь, что я Соловей-разбойник? Я дежурный по внутреннему периметру, сутки через трое, в двенадцать меня сменит Павло. Там и сидеть нечего, все на автомате.

  - Так не сиди, давай в карты поиграем.

  - В карты нельзя и с компьютером, только в шахматы и шашки. Читать еще можно.

  - Почему так?

  - Инструкция.

  - Так у тебя там и компьютер есть?

  - А что же еще? У нас вся техника та, что была в нормальном мире двадцать лет назад, то есть наша.

  - Странно, двадцать лет застоя в отдельно взятом государстве...

  - Ничего странного, Петро Борисович. Технологии известны, интернет все знает, но нет производственной базы, и бабке спецы попадаются редко.

  - Хорошая у тебя работа, постоянно повышаешь уровень. Разве что упадешь с дуба.

  - Профессор, ты меня за дурака не держи, твои плоские шутки мне понятны. Хоть это и не показатель, но я имею незаконченное высшее.

  - Ого! Тоже почти профессор.

  - Три курса института физической культуры и школа милиции. Вы, мужики, не стесняйтесь, спрашивайте, что интересует, а то шушукаетесь, как неродные, а мы все здесь родственники по чертовой бабушке, вроде как крестные братья. Что можно, скажу, да и нет вроде такого, о чем говорить нельзя. Все равно из любых ваших хлопот вам же и хуже будет.

  - Какой ты доверчивый, Соловей. А если я тебя сейчас по калгану огрею и прикопаю, да заберусь в твой шалаш, да разломаю там все до цурки?

  - Можешь даже застрелить из своей берданки, Ник. Вернее, попробовать. А вот к дежурке ближе пяти метров не приближайся, там система «свой-чужой» свое дело знает. И не косись на дуб, Аникий, не примеривайся - легче в одиночку атомную подводную лодку победить, чем систему.

  - Извини, брат, мы, и, правда, тебя за придурка держали. Сам ты сюда как попал?

  - Как и вы, встретился с бабкой, очнулся под дубом. Капитан бабке баксы отсчитал, выдал мне рюкзак с харчем. Выбрал я Эдемово.

  - А нам что посоветуешь?

  - Сами выбирайте, все дрянь. Лучшее из худшего, на мой взгляд, Параллелькино. Там не то, что электричества, керосинок нет, зато люди живут по своей воле. Работать, конечно, здорово надо, вкалывать, если подохнуть не хочешь. Что я вам буду объяснять - в школе учились, отсчитайте двести лет назад и все поймете.

  - Совсем уж двести! Приду я туда со знаниями двадцать первого века, соображу, что делать, чтобы жить более-менее комфортно.

  - Пока будешь соображать, копыта отбросишь. Не морочь голову, профессор - бытие определяет сознание, и этим все сказано. Нивелируешься в момент, а то и упадешь ниже уровня и прямо в осадок.

  - Удовлетвори и мое любопытство, земляк - в каком месте и в какое время сошлись твои звезды, бабка и ты. И, как говорится, с этого места подробней, пожалуйста.

 

  - Работал участковым в Поповке, село большое, но село со всеми его особенностями. Холостой-неженатый, девки липнут, и не только девки. Катька в шалмане, ну, в пивбаре, заправляла. Разбитная баба и вся из себя не рассказать, только потрогать надо. Замужняя, конечно, и в третий раз, такие нарасхват идут. Не я на нее глаз положил, а она на меня. Я никогда не против такого дела, только чтобы наутро «мы с вами незнакомы». Мне надо карьеру делать, не сидеть же всю жизнь в Поповке, да и оттуда могут за аморалку вышибить, для начала в патрульные. А эта вцепилась клещом, днем в участок приходить стала, потом и на квартиру ко мне, как к себе домой. Всё, разговоры по селу пошли, тем более, так получилось, что муж ее перед этим сел с моей подачи за пустяк, если по местным понятиям. И не выгоню - как увижу, так только и думаю, как ее разложить быстрее. Получил предупреждение от вышестоящих, пришлось переходить на другую схему, благо, было лето - я выезжаю мотоциклом в укромное местечко заранее, мало ли дел у участкового, а она после полуночи скутером привозит все удовольствия. Нормально, только на втором сеансе зритель появился, бабка эта. И это было последнее, что я в той жизни видел.

  - Слушай, Соловьев, а что за укромное местечко?

  - Ничего особенного, лесополоса при дороге к заброшенному селу. Удобное для таких дел место - и никто не ездит, и случись дождь, всегда выберешься без проблем и чистым.

  - Подруга твоя тоже здесь?

  - Догадываюсь только, что здесь, в Лешевке. Капитан подначивает, и с такими детальками, что знать он их может, только если раздевал Катьку до без ничего.

  - А Харонову можно и в Лешевку ходить-ездить?

  - Да куда угодно, он в Сотне, в элите.

  - Сменщик твой, Павло, как сюда попал, тоже с чужой бабой травы в лесополосе мял?

  - Нет, этот любил березовый сок. Говорит, фирменный самогон на нем гнал, шел нарасхват и по хорошей цене. Так с банками сока, как вы с бочками рыбы, сюда и припожаловал.

  - Есенины вскладчину, один травы мял с чужой женой, другой с березками обнимался.

  - Над кем смеешься, профессор? Над собой смеешься!

  - Ну, хорошо, будь Гоголем. Соловьев-Гоголь, неплохо, только радости все равно мало.

  - Вы что, ссоритесь?

  - Что ты, Аникий, пикируемся только. Наш друг оказался начитанным, правда, сутки через трое.

  - Потом, кумэ, разберетесь, кто из вас умнее. Наше время идет, а мы во всех смыслах на одном месте топчемся. Непонятно мне, Соловьев, почему в Эдемово хуже, чем в Параллелькино. Там же все ухожено и все уложено, домишки такие, что у нас и самым крутым не снились. Жратва-выпивка не считанная, природа - не был я в Щвейцарии, но не думаю, что там лучше. И ты ничего не сказал о Лешевке.

  - В Эдемово вы видели не все. Домики, которые вам понравились, не про нашего брата, там живет элита, та самая Сотня. Остальные, а это несколько тысяч человек, живут тоже неплохо - сыты, обуты и одеты, развлечения любые. Но и только - они, и я в их числе, фактически в концлагере, откуда их могут в любой момент вывезти на работу, а могут и не трогать годами. Есть у некоторых постоянная работа, как вот у меня - сутки привязан к дубу, трое суток болтаюсь по барам и борделям, сижу в Интернете, смотрю телепередачи. Ощущение, что никогда не смогу прикоснуться к тому, что вижу на мониторе, никогда не смогу по своей воле изменить что-то в своей судьбе, и есть самое страшное. Второе неприятное для меня - Харонов может пристрелить сдуру, хоть мужик он все-таки добрый и спокойный. Для остальных второе еще неприятней - с работы многие отправляются прямо в крематорий - чуть кому из Сотни что померещилось, пуля в лоб. А то и из спортивного интереса пуляют, или на пари - по закону всегда прав тот, кто остался живым, убыль бабка пополнит, да и без того лишних людей хватает. Наверное, так чувствуют себя приговоренные к высшей мере, не знающие, когда к ним придет палач.

  - Блин, Соловьев! Есть женская логика, оказывается, есть и рабская - что тебе мешает выстрелить первым в Харонова, инструкция снова? И почему мне оставили ружье - вы что, чокнутые?

  - Отвечу на оба вопроса сразу.

  Соловьев вытащил из кобуры пистолет, бросил его к ногам Аникия и повернулся к нему спиной

  - Возьми!

  ...Аникий перевел изумленный взгляд со своей пустой пятерни на дуло пистолета, направленного ему в лоб...

  - А у Харонова этот фокус получается в два раза быстрее - Соловьев спрятал пистолет в кобуру - никакой мистики, всего лишь дозированная активация возможностей организма. А ружье, пока ты живой, не заберут - частная собственность.

  - Обстоятельный и обнадеживающий ответ, спасибо. Только заврался ты, землячок. Только что говорил про уровень техники минус двадцать лет, и показываешь такие фокусы.

  - Техника здесь при чем? Эти способности были развиты как раз у наших далеких предков, которым никак нельзя было жить без глаза на затылке. А в Лешевке знахари есть такие, что могут человеку баранью голову прицепить, и сделать так, что у этого двуногого барана будет нюх и слух, как у собаки.

  - Брешешь, или правду говоришь, но складно. Давай, Соловьев, чеши про Лешевку.

  - Лешевка на большого любителя. Аборигены, все эти лешие, водяные, черти, русалки, кикиморы и прочая нечисть, которой я и названия не знаю, публика веселая и заводная, горазда на выдумки. Самое любимое их развлечение игра в футбол без правил - бессмертные против смертных...

  - Какие кикиморы, да еще и бессмертные?!

  - Самые настоящие, и еще много разной пакости, и по сказкам вам неизвестной. А чертова бабушка и есть бабушка черта. Бессмертные, конечно, преувеличение. Но очень небольшое.

  - Хватит! Ты, Петро, как хочешь, может, тебе подробности для книги нужны, а у меня отпало желание ехать куда-либо на экскурсию. У нас рыбы на месяц, а там или падишах подохнет, или вертолет за нами прилетит. Ты будешь стрелять по вертолету, Соловьев, что твоя инструкция по этому поводу пишет?

  - Ты все-таки тормоз, Ник. Прилететь к тебе может только привидение вертолета, и то с опозданием на двадцать лет. Не исключено, что оно уже здесь, если твоя Настя подняла хай, и вас ищут.

  - Ладно, умник, ты не будешь возражать, если мы у ручья шалашик поставим? Вот и славно, «инструкция»...

 

  Петро Борисович, удобно устроившись на бочках с рыбой в просторном шалаше, возился с планшетом, время от времени хмыкая и отпуская комментарии по поводу событий, происходящих в потустороннем мире. Аникий у входа перебирал сеть, аккуратными кольцами укладывая просмотренную часть на забитую в землю рогульку.

  - Слушай, Аникий, а ведь четвертые сутки идут, четверг, а мы с припиской не определились. Сейчас Харонов прикатит, привезет Соловья на смену.

  - Ну и что? Мы инструкцию не нарушаем.

  - Иди сюда на минутку. Смотри...

  Петро Борисович помахал пальцем над планшетом, и на нем стали появляться ровные строчки текста - «Аникий, пишешь пальцем, как карандашом. Слушают нас, не слушают, но так будет надежней»

  Аникий потянул планшет к себе - «Настя знала, куда мы едем. В понедельник утром я не вернулся, думаю, что она отнесла заявление в милицию. Через три дня после заявления нас начнут искать».

  «Нам от этого не легче, не забывай, какой нынче год стоит в нашем шалаше».

  «Не заморачивайся еще и хронологией, кумэ, а то крыша поедет. Наш единственный расчет на то, что бабка в своих угодьях сегодня-завтра припутает очередного грешника среди тех, кто нас ищет, и притащит к дубу - здесь у них невольничий рынок и дырка в прошлое. Если такое случится, то только с полуночи до того самого первого петуха. А мы попробуем припутать бабку».

  «Какой петух?!!».

  «Не ори, придурок...))) Условный петух, как и наша жизнь здесь - время перед рассветом».

 

  «Соловьев, ты бы смог рискнуть своей жизнью, если тебе дать один шанс из тысячи вернуться домой, в свою поганую Поповку?».

  «Хоть из миллиона, на фига мне такая жизнь».

  «Замечательно. Покажи места, где бабка приземляется с добычей, и откуда стартует с баксами».

  «Материализуется...».

  «Умничать будешь потом, если вообще будешь. Показывай места, и будь готов, как пионер, делать все, что тебе говорят старшие товарищи».

 

  - Оп-па на!! Есть, подсекай, заразу!

  В свете вспыхнувших фар «Волыни» взметнулись вверх, к кроне дуба, четыре конца бредня, упаковывая в куль две запутавшиеся в сетях темные фигурки.

  - Расчет, вариант первый! - заорал Аникий, заводя движок и трогаясь туда, где Соловьев и Петро Борисович уже усердно обматывали свободными концами бредня подарок то ли с неба, то ли из преисподней.

  Все закончилось в считанные секунды. Прижавшись правым бортом к стволу дуба, смотрела выключенными фарами в сторону Эдемово еще дрожавшая от возбуждения «Волынька». Или дрожали сидевшие в кузовке в обнимку с тюком Соловьев и Петро Борисович?

  Аникий не дрожал. С трудом оторвав от баранки побелевшие пальцы, он обернулся назад:

  - Благодарю за службу, бойцы! Можно не отвечать, пока отдыхайте. Курить нельзя, Петро Борисович.

  - Не буду, тем более, и нечего.

  - Дома покурим. И я покурю, и Соловьев закурит, и бабулечку угостим. Как она там?

  - Трепыхается, что с ней, почти бессмертной, случится?

  - Вот именно, Петро Борисович, что почти. Так, чертова бабушка! Если не хочешь, чтобы твои внуки тебя по мелким частям собирали, потому что сейчас под тобой килограмм взрывчатки, стартуй, давай, и плавно приземляйся в том месте, где сегодняшний ясыр полонила.

  Из тюка слышалось только сопение.

  Соловьев помахал увесистой ручищей

  - Командир, может, того, отшлепать ее?

  - Пока не надо, крести почаще, если сам крещеный. Так, а кто сегодня у бабули в попутчиках? Эй, отзовись!

  - Рядовой Петренко!

  - Нашему полку прибыло. Как ты, рядовой Петренко, себя чувствуешь наедине с дамой?

  - Терпимо, больно костлявая только.

  - Ты счастливый человек, Петренко. Потом скажу, почему. А пока молчи, как рыба, пока тебя не спросят.

  -Есть, товарищ майор!

  - Кгм, кха... Ну, да, конечно.

 

  Похоже, ничего еще не закончилось. Со стороны Эдемово заметались по небу лучи сильных фар.

  - Он?

  - Он, кто же еще, баксы бабушке везет.

  - Часть вторая, она же последняя. Креститесь и некрещеные. Давай связь, Соловьев.

  Соловьев уже держал в руке смартфон.

  - Алло, капитан!!

  - Чего орешь?

  Впечатление было такое, будто в кузовке сидит и Харонов, и Аникий вздрогнул.

  - Заорешь здесь. Меня, твою чертову бабушку и ее товар, Ник и Петро взяли в заложники.

  - Что?! Как это?

  - Да так. Бабка завизжала или ее товар, ситуация нештатная, ну, я и лопухнулся, сигонул с дуба прямо в сети. Сам замотался, и бабку к себе примотал, сейчас наружу только ухо торчит. Ты приостановись, Харонов, а то как раз подлетишь к взрыву - мы с бабулей лежим, хорошо упакованные, на килограмме тротила.

  - Остановился. Ник, ты атаманишь или Петро Борисович?

  - Петро Борисович заместитель, правая рука и левая нога. Давай не терять время, капитан, я жрать хочу, как собака, второй день на соленой рыбе. Хоть запоминай, хоть записывай...

  - Так это ты от голодухи концерт устроил, придурок...

  - Не перебивай, а то забуду по своей дурости, какие условия тебе, умному, диктовать. Значит, так - тащишь сюда, и как можно скорее, десятка два твоих рюкзачков, где положить, я потом скажу. И пива побольше! Возвращаешься в Эдемово еще раз, и привозишь миллион баксов - это будет за Соловьева. За бабку два лимона.

  - А...

  - Да подожди ты! Два слова сказать осталось. Как ты не будешь мудрить, как ловко ты не стреляешь, но бомба взорвется. Не надейся на технологические и прочие защиты своей дубовой системы - я как раз и есть тот дурак, от которого удовлетворительной защиты нет. Жаль мне и красавца дуба со всей его начинкой, и себя жаль, и даже бабулю жаль, не говорю уж о родном куме. Представь себе, что будет с твоей Эдемовкой, с вашей тупой Сотней и с тобой лично, когда вы останетесь без внутреннего периметра. Лешевка, ее почти бессмертная часть, начнет веселиться по всему Кругу, выйти из которого и я не сумею. А вас, изнеженных райским бытом, передавят как клопов. Плохо одно, что я этого уже не увижу. Говори, капитан, разрешаю.

  - Чего я тебя не пристрелил? Но твой праздник ненадолго, Ник. Нет, условия я твои выполню, баксов ты мог просить и больше - закрытой системе это ничем не повредит. Мне будет очень тяжело тебя убивать, ты настоящий мужик. Но придется - и унижения не прощу, да и кто в здравом уме такого шустрого в живых оставит.

  - Одна бабка, не эта, на которой я сейчас сижу, другая, сказала «посмотрим». Я надеюсь, Харонов, еще погулять по Эдемово и окрестностям с твоей палкой, и твоим револьвером на собственном пузе. Ладно, хватит, а то могу и не устоять перед соблазнами. Потом мнениями по всем поводам сразу обменяемся, когда выполнишь первую часть условий. Пока же одно скажу, капитан - ты мне тоже нравишься, и мне тоже будет очень жаль... Тесно нам здесь вдвоем, одному придется уйти. И чем раньше, тем лучше.

 

  - Уехал.

  - Когда он может здесь снова появиться, Соловьев?

  - Через час примерно.

  - Вы простите меня, ребята, если что не так.

  - Кум, ты что, тоже с дуба упал? Сказали же, мы с тобой до конца. Может быть, там, наверху, тоже есть что-то.

  - Поживем, увидим.

  - Хорошо бы оттуда было видно, что будет твориться в этом террариуме.

  - Хорошо бы, Петро. Давайте помолчим, мужики. Сколько сможем.

  Аникий прикрыл глаза. Настя, его Настенка, стояла на нижней ступеньке крыльца в просвечиваемом лучами утреннего солнца сарафанчике, и бросала из зеленой кастрюльки корм деловито снующим у ее босых ног курочкам. Красавец петух, Настин любимец, взлетел на перила, намереваясь поклевать зерна из рук хозяйки, но решил сначала покрасоваться перед гаремом:

  - Ку-ка-реку! - почему-то чуть слышно пропел петух и, сконфузившись, оглушительно захлопал крыльями...

  Аникий открыл глаза. В тоннеле из почти сросшихся вершинами кустов было еще по-ночному темно, но светлеющее небо с тусклыми звездами уже заглядывало в дыры между листьев, обещая прекрасный день и массу чисто мужских удовольствий.