ЕЛИЗАВЕТА ВАСИЛЬЕВА

ВОЕННАЯ МОСКВА ГЛАЗАМИ ПОДРОСТКА (5)

XIII. НАШИ ГОСТИ

1.

Наша семья материально жила скромно, но хозяйство велось как следует в больших московских семьях. Всегда в запасе кое-что было: и на семью, и к праздникам, и к приходу гостей. А гостей всегда было много, и до войны, и во время войны. Это по московским традициям: в Москве всегда любили и ходить в гости, и принимать у себя гостей.

Началась война и с призывом в армию, с эвакуацией население сократилось. Многих знакомых мы увидели лишь в конце войны и после войны. Раньше к нам приходили одноклассники моих братьев, мои подруги. Но детей оставалось всё меньше. Братья осенью 1941 года уехали в город Прокопьевск с московской артиллерийской школой. Ко мне приходили подруги, родители которых продолжали работать в Москве. Много времени у нас отнимало стояние в очередях и помощь по дому маме и бабушке. Домашних работниц в Москве уже не было, все были призваны на какие либо работы.

Недалеко от нашего дома, на Чистопрудном бульваре, был кинотеатр «Колизей», а у Покровских ворот – маленький кинотеатрик «Аврора». Туда мы чаще всего и ходили.

Мы с подружками много читали, обменивались книгами, журналами, слушали  патефонные пластинки. Нам поставили телефон в комнаты, начались звонки, болтовня, розыгрыши. Но всё это до начала моей работы на авиационном заводе, тогда «детство» кончилось. Но гости не отменялись.

Часто приходила мамина тётка, сестра моего деда, Анна Иовна Родионова. С моей бабушкой они с юности были подруги. А уж сойдутся – разговоры, воспоминания, смешные ссоры из-за пустяков, скорые примирения. Конечно, у бабушки всегда было чем угостить гостью, что-нибудь к чаю всегда найдётся. Но тётя Аня принципиально приходила пить чай «со своим сахаром», да ещё чего-нибудь вкусненького принесёт.

Часто кто-нибудь приходил из маминых подруг. Одни приходили, чтобы ещё раз посмотреть журналы мод, другие просто поговорить. И всегда мы все слушали радио, чёрная тарелка никогда не выключалась.

Особыми гостями для меня были Крюковы. Надежда Борисовна и Владимир Николаевич – музыкальная семья, очень много сделали для моего музыкального развития. Крюковы постоянно водили меня в консерваторию, в квартиру-музей Скрябина А.Н.  и дома у них было много музыкантов. Сам Владимир Николаевич был композитор. Его мать – учительница музыки. Дочь, Ирина, училась пению. Надежда Борисовна начинала как художница, очень любила музыку, дружила с семьями Скрябина и Софроницкого, особенно с дочерью Скрябина Еленой Александровной.  Дом Крюковых был удивительно гостеприимным. Поэтому, когда Надежда Борисовна как-то позвонила нам и сказала, что у них отключили электричество и отопление, и нельзя ли ей с Иришкой у нас ночевать какое-то время, я была счастлива, что могу хоть чем-то отблагодарить людей, которые меня любили и заботились обо мне, как родные.

2.

Были гости без радости. Мамина подруга Лиза Соколова проводила на фронт старшего сына Илюшу, дома остались двое младших, близнецы. От Илюши долго не было писем. Много позже ей сообщили, что сын пропал без вести.

Часто приходили две девочки, Алла и Элла Марченко, племянницы моего отчима. Они жили под Москвой, в Тарасовке. Их отец, Иван Александрович, работал в Москве. У них приключилась беда. Их мать возвращалась домой, шла со станции. И вот, в какой-то огромной яме застрял танк, не мог вылезти. Мотор был включён на полный ход, но танк соскальзывал в траншею снова и снова. Но вот судьба: когда женщина проходила мимо ямы, танкистам удалось как-то повернуть танк и он на полном ходу стремительно выскочил из траншеи. Женщина погибла. Аллу вскоре определили в ремесленное училище, она приходила к нам в форме. Эллочка училась в младших классах. Потом приехала их бабушка, Анфиса Степановна, мать отчима, и подолгу гостила у нас. У них была большущая семья. Мы познакомились со всеми, они приезжали отовсюду, даже с Камчатки, и гостили у нас.

К нам нередко приходила сестра Кати Межиной и рассказывала о печальных делах своей сестры. Мои родители знали семью Юрия Юрьевича Межина давно. Сам Межин работал когда-то председателем революционного трибунала на железнодорожном транспорте. Точного названия не знаю. Мой отец одно время был членом этого трибунала. Моя мать и жена Межина Катя подружились. Но они были очень разные. Катя такая домашняя, занималась детьми, хозяйством. Никуда не любила ходить, ничем не интересовалась. Ещё влияло то, что их старший мальчик Юра был чем-то болен: у него один глаз почти вылезал из глазницы. До войны его возили лечиться в Германию, но ничего не помогло. А потом Межин был арестован. И тут Катя Межина преобразилась, это уже не была скромная домашняя хозяйка, она смело бросилась защищать своего мужа. Она ходила по всем учреждениям, где только могли что-то решать. Она обвиняла арестовавших Юрия Юрьевича: «Он настоящий коммунист, а вы – враги страны. Мужа арестовали потому, что он был честный.» Её не арестовали, как других жён, а отправили куда-то в Среднюю Азию, подальше от Москвы. Она там заболела и умерла. Дети остались одни. Младшего, Игорька, взяли под опеку друзья Межиных. Юра, больной, со страшным глазом, остался на попечении тётки, сестры Кати. Он нередко приходил к нам, отчуждённый, голодный, ничего не понимающий. Лет ему было пятнадцать-шестнадцать. Его определили в ремесленное училище. Через некоторое время Катина сестра сообщила, что Юра умер.

Через несколько лет, уже после войны, объявился Игорь, младший сын Межиных. Он получил документы о реабилитации отца. Ему дали квартиру, но не в Москве, а где-то в Подмосковье, деньги. Он женился. Но, к сожалению, он не мог встроиться в спокойную, размеренную жизнь, и через некоторое время перестал появляться. Где он сейчас – неизвестно. Моя мать рассказывала, что Юрий Юрьевич Межин был очень строгим работником и к врагам народа пощады не знал. Он исключил из трибунала моего отца за мягкость: отец, Васильев Алексей Николаевич, не подписал ни одного смертного приговора.

Кто знает, кто знает, почему такая судьба досталась семье Юрия Юрьевича…

Я иногда слышала, что некоторые люди очень боялись встречаться с теми, у кого кто-нибудь был арестован. В нашей семье этого страха не знали. Никогда у нас не боялись продолжать знакомство с родными арестованных. У моей матери была подруга с юности, Александра Арсеньевна Боброва. Арестовали Лазаря, мужа Шуры. Вскоре арестовали и Шуру. Дали ей пять лет лагерей. Её сестра Оля часто приходила к нам, приносила письма от Шуры, взрослые их читали. Я не читала, мне было не интересно. Но я помню, что они писались на вырванных из тетради в клеточку листах и мелким почерком была заполнена каждая строчка листа. Взрослые обсуждали письма, которые приходили постоянно. Шура в письмах подробно писала – что ей прислать из продуктов и вещей. Оля все её просьбы исполняла. Моя мама удивлялась: «А что же болтают, что ничего не разрешено, ни письма, ни посылки?» Шура писала, что работает на предприятии экономистом-бухгалтером, по своей специальности, и её ценили как специалиста. Она была освобождена раньше срока. Сначала ей определили жительство в городе Александрове, но вскоре она получила прописку в Москве. Она вернулась в свою старую квартиру, где ей и Оле выделили большую комнату. Лазарь был реабилитирован, когда находился на поселении. Там же женился и у него родились дети. К Шуре вернуться отказался, а она так пострадала из-за него. Я была возмущена.

Это всё о людях, которых мы знали до войны. Но появились у нас и новые знакомые.

                                                XIV. РАССКАЗЫ ГОСТЕЙ

1.

Так однажды к нам позвонила по телефону и пришла Вера Филипповна Родионова, однофамилица нашей бабушки. Она сразу рассказала всё о себе, быстро освоилась и казалось, что мы знаем её всю жизнь. Сама она настоящая немка, но обрусевшая, не скрывавшая, что немка, сразу при знакомстве нам это сообщила. Муж её русский, офицер, был на фронте. Они живут в Москве. Их единственный сын Лёва учится с моими братьями в Прокопьевске, в той же артиллерийской школе. Он одноклассник моему брату Борису. Веру Филипповну, хоть и немку, никто не трогает, не тревожит, не преследует. Она чувствует себя очень уверенно, даёт полезные советы, например, как стирать без мыла, чистюля. Научила меня как есть толокно, как готовить из него кисель и делать какое-то печенье. Но самое интересное, что она усыновила ребёнка, вывезенного из осаждённого Ленинграда. Она узнала, что этот ребёнок (не помню, как его звали) – круглый сирота, списалась с мужем и сыном и они согласились с её желанием. Они всем об этом рассказывали, не скрывали, что его родители погибли при бомбёжке. Многие говорили, что не надо об этом ребёнку рассказывать, но она отвечала, что всё равно он узнает, кто-нибудь да расскажет. Она была права. Мальчик, с малолетства слышал, что его родители погибли, он – приёмыш, но никаких страшных откровений для него в этом не было. Теперь у него новые мама и папа, ещё брат Лёва, будущий офицер, и все они – семья, и любят его, как родного.

Приезжали к нам много сослуживцев, друзей, родственников моего отчима, Георгия Александровича Марченко, или, как он себя называл, Геомара. Они рассказывали много интересного. Особенно часто у нас бывал Пётр Иванович Неделин, лётчик –истребитель, как и мой отчим. Мы знали, что Неделин воевал в Испании. С Георгием Александровичем они познакомились с Монголии, когда в районе Халхин-Гола велись боевые действия против японских агрессоров. Он уже был командиром с высокими званиями, дослужился до генерал-майора. Сам из семьи простых крестьян, был деревенским пареньком, получил образование в военных ВУЗах. Любил читать, стал образованным, интеллигентным человеком. Любил слушать, если кто-то рассказывал новое и интересное. Неоднократно был ранен и были у него очень тяжёлые ранения, переломы, он по несколько месяцев лежал на вытяжках. У Петра Ивановича было четверо детей. Одну из дочерей он назвал Жанна. Узнав, я возмутилась: «Что, нет русских имён?» Я знала, что Пётр Иванович очень придирчиво подбирал имена своим детям. Он объяснил так: «Когда дочь родилась, я не захотел давать ей простое имя, пусть дочь русского деревенского мужика носит красивое имя героини Франции.»

Часто бывал у нас полковой врач Вялов Алексей Михайлович. Вся наша семья обращалась к нему, как к хорошему врачу, он всем помогал и советами, и лекарствами. Он был молодой, умный, подавал большие надежды. После войны занимался наукой. Как невропатолог защитил докторскую диссертацию, стал профессором в институте имени Эрисмана.

 У мамы были подруги, имевшие отношение к театру. К отчиму приходили его друзья, сослуживцы, военные. Отмечали все праздники, приезды, отъезды. Слушали музыку, хорошие пластинки, а если танцевали, то уж, конечно, не вальс, а танго, или фокстрот.

Собирались у нас часто по поводу получения кем-нибудь очередной награды, которую надо обязательно «обмыть». Обмывали буквально, опускали в стопку с водкой награду, а потом содержимое выпивали. Меня за стол со взрослыми не сажали, но из комнаты не прогоняли. Если я хотела, то торчала в комнате, слушала разговоры, иногда расспрашивала, если что-то интересное было.

2.

Война шла и уже никто не сомневался в победе. 5 августа 1943 года прогремели орудийные залпы за взятие городов Орла и Белгорода. В воздухе сверкали трассирующие пули.

Приехал к нам однажды с фронта двоюродный брат мамы Володя Усов, бывший до войны лесничим. Удивительный человек: добрый, честный, любящий природу. Любовь к природе он перенял от своего отца, Павла Емельяновича Усова. который разводил леса и сады. Володя много сделал хорошего для нашей семьи. В тот вечер он долго сидел с нами, что-то порывался рассказать нам, но по натуре молчаливый, сдержанный, так ничего и не сказал. У него был отпуск, он съездил во Владимир к матери и сестре, на обратном пути заехал к нам, переночевал и – на фронт. Он погиб, родным пришло извещение.

Приходил Красномир Слобак, или как мы его звали – Мирка. Он и его брат Володя были товарищами моих братьев, а их мать, Эмма Леопольдовна, жена чешского коммуниста Славомила Слобака, дружила с нашей мамой. Мои родители познакомились с ними ещё во Франции, дружба продолжалась в Москве. Когда началась война, то Володя Слобак был призван на фронт и погиб. А как переживал Слобак-отец гибель своего сына! Он всем показывал «похоронку» – сообщение  о гибели сына: «Вот, мой сын, написано: «Погиб за Родину». Да он и не пережил, вскоре сам умер. Его младший сын, Мирка, вместе с моим братом Борисом пытались устроиться в лётное училище. Но обоих не взяли. Брата моего – по медицинским показаниям, какие-то шрамы ещё от озорного детства. А Мирке Слобаку сказали откровенно: «Чех, принять в лётное училище сейчас не можем.»

Мы, подростки военных лет, росли в трудных условиях, я считаю, что мы взрослели быстрее. Поэтому ничего удивительного, что я слушала разговоры взрослых, родных, наших гостей, задавала им вопросы, понимала, что не всё надо переспрашивать и пересказывать, понимала многое.

Ещё с ноября 1941 года мы знали о гибели Зои Космодемьянской. У меня до сих пор перед глазами подвал газеты «Правда», где была напечатана статья «Таня». Рассказывалось о замученной немцами девушке в деревне Петрищево, которая назвалась Таней. Вскоре в «Правде» появилась вторая статья: «Кто была Таня». И весь мир узнал о Зое Космодемьянской.

Как-то зашёл разговор о том, что творили фашисты с нашими пленными и местным населением. У нас в гостях был товарищ отчима, я плохо его знала, даже имени не помню. Но всё-таки влезла в разговор и спросила: «А наши применяли пытки к немцам?» Он ответил: «Да, если надо было узнать что-то важное для успеха военной операции, или для спасения жизней наших людей.» И рассказал – чему сам был свидетелем.  Как-то раз сбили немецкого лётчика. Он ещё был жив, очень хотел пить. Ему не давали воды, пока не скажет: куда и зачем летел.

Другой случай: срочно понадобились важные сведения. Разведчики взяли «языка». Это был немецкий офицер, он наотрез отказался отвечать на вопросы, которые интересовали наше командование. Тогда его вытолкали за дверь из помещения, где шёл допрос, и оставили: во дворе, мол, погуляй. Мороз – минус десять градусов, да с ветерком. А немец без верхней одежды. Вскоре он забарабанил в дверь. Его впустили, и он кинулся к печке, стал к ней прижиматься, и тут же рассказывать всё, что от него хотели узнать. Он был сильно обморожен, а у печки стал мокрым. Его хотели растереть снегом, все русские знают, что только так можно спасти обмороженного человека, но он не давал оторвать себя от печки и был обречён. Его пристрелили, чтоб не мучился. Благодаря сведениям, которые сообщил немец, был спасён целый батальон.

XV. НАШИ ФРОНТОВИКИ

Самыми весёлыми, шумными, желанными были приезды с фронта моего старшего брата Алексея. Он не закончил в Прокопьевске артиллерийскую спецшколу, он был в ней переросток, и хотел перевестись в Костромское артиллерийское военное училище. Это было не просто. Наша мать использовала знакомство с генералом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым. Мой отец знал его с давних пор. Они близко познакомились во Франции, когда Игнатьев был в эмиграции. Отец, который служил в советском торговом представительстве во Франции, помог Игнатьеву вернуться в Москву, куда Игнатьев привёз ценности, вывезенные эмигрантами из России ещё в гражданскую войну. Ценности были возвращены государству. Об Игнатьеве все знали из его книги «Пятьдесят лет в строю», где он подробно пишет о себе. Моего отца он почитал и, когда отец умер, 30 декабря 1940 года, Алексей Алексеевич пришёл к нам, стал на колени перед гробом отца и долго молился.

Мать обратилась к нему с просьбой о переводе сына в Костромское военное училище, которое давало возможность досрочно окончить его, получить звание и быть отправленным на фронт. Игнатьев сказал, что с радостью поможет сыну уважаемого им человека, тем более, что просят его об отправке на фронт. И так брат уже в 1942 году попал на фронт. Три раза он был ранен. После госпиталя получал краткий отпуск и приезжал домой на несколько дней. Он никогда не приезжал один, а захватывал с собой своих товарищей, которые тоже после ранений получали отпуск. Вся эта шумная весёлая компания жила у нас, потом разъезжались, кто – к родным, а кто – обратно на фронт. Интересно, что никто из них ничего не рассказывал о войне, о фронте, о ранениях. Только шутки, смешные случаи. Так Алексей, смеясь, говорил, что в каждом освобождённом городе заводил себе подружку, а в городе Рогачёве даже женился. Его товарищ, тоже развесёлый, потешал нас рассказами, как они были приглашены в клуб после освобождения какого-то городка. Их с почётом усадили внизу на лучшие места, а на балконе сидели молодые девушки и грызли подсолнухи. Когда же после концерта ребята встали, то увидели, что обсыпаны шелухой от семечек так густо, что еле отыскали свои шинели.

Вспоминаю один интересный эпизод, связанный с отправкой Алексея на фронт. Он позвонил поздно вечером и сказал, что находится со своим эшелоном на путях недалеко от Курского вокзала. Он попросил позвонить его девушке Элле и с нею вместе разыскать его вагон, чтобы попрощаться, а заодно принести чего-нибудь поесть и выпить. И вот мы с Эллой бегаем по железнодорожным путям, зовём Алексея – где он, что он, ничего не понимаем. Везде много военных, все готовятся к отправке, шум, весёлые крики, песни… Брат вдруг объявился, смеялся, что мы так беспокоились, обрадовался нашим гостинцам и сказал, что не знает – когда эшелон будет отправлен. Была глубокая ночь. Я решила идти домой, так как бабушка могла волноваться, а брата проводила Элла.

Я слышала от брата только то о фронте, что он был в артиллерийской разведке и после ранения, или после отпуска, его направляли туда же. Его фронтовые друзья ещё долгое время приезжали к нам и в других случаях, когда бывали в Москве, иногда семьями, поживут у нас и разъедутся по своим делам.

Мне, как несовершеннолетней сестрёнке, брат прислал денежный аттестат, аккуратно приходили деньги, но они конечно шли на всю нашу семью. Я понятия не имела – сколько денег присылали. Ещё была льгота, что нас прикрепили к знаменитому военторгу, который, к большому недовольству москвичей, недавно снесён. Военторг занимал очень красивое здание. Там продавались и продукты, и любые вещи, и для военных, и для гражданских. Во время войны товары отпускались по карточкам и по специальным талонам, разнорядкам, а после войны магазин, славящейся хорошим снабжением был открыт для всех. Магазин располагался тогда на нескольких этажах, огромные залы, переходы, с необыкновенно богатым ассортиментом товаров. 

Уже после окончания войны и после нескольких дней отпуска Алексея отправили на Дальний Восток воевать с японцами. Эта война, как известно, быстро закончилась, но брат был тяжело ранен и лежал в госпитале города Благовещенска. Тогда и для него война закончилась, он, наконец, вернулся домой.

Из фронтовиков к нам ещё приезжал мой дядя Николай Владимирович Родионов. Потом он был тяжело ранен и уже не мог вернуться на фронт. Он иногда чего-нибудь рассказывал. Как-то сказал, что перед боем разрешали выпить водки. Я, зная, что он любитель выпить, смеялась: «Ты, небось, норовил две порции ухватить»… Но он серьёзно ответил: «Нет, дураки пили. Я не дурак.» И ещё рассказывал, что очень было страшно, когда налетали немецкие самолёты, которых на фронте называли странно: «рама». Они летали низко, но в них невозможно было попасть, какие-то неуловимые, так как середины у них не было, форма в виде рамы.