ПЕРЕПИСКА ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ (3)

Второе полугодие 1942 года

14а

     Дорогие папа и мама! Ваша дочка Аля шлёт вам сердечный привет и крепко, крепко целует. Получила, мама, твоё письмо и спешу ответить. Прежде всего – деньги, 300 рублей, я уже получила. Большое спасибо! Целую тысячу раз тебя и папу. Ты спрашиваешь, как я себя чувствую, как настроение, здоровье. Чувствую – ничего, здоровье – тоже ничего, можно даже сказать, хорошее. А настроение… очень хочется домой. Очень беспокоюсь за папу и за всех вас. Я-то всё-таки здоровая, а ведь папа болен, потому, думаю, у вас жизнь тяжелей нашей. Если б можно было, я бы прямо полетела к вам на крыльях. Пусть было бы потяжелей, но зато я была бы в родной Москве, мы были бы все вместе. Здесь всё так надоело. Всем хороша не будешь, всё делаешь, а всё равно то одному, то другому не потрафишь. Получили ли вы мои письма от 23-его и от 25-ого июня? С нетерпением жду ответа на них, и вообще, хотелось бы почаще получать от вас письма. Напишите, как там Алексей с Лёлей. Ну, пока до свидания. Горячо целую. Ваша дочка Аля. 25 июля 1942 года.

14б

     Привет, Галюша! Желаю много-много хорошего и крепко-крепко целую. Что же ты мне ничего не пишешь? Неужели так много дел, что и маленькую записочку некогда написать? Или ты совсем писать разучилась? Ты даже не написала, как у тебя прошли экзамены, а мне, конечно, очень это интересно. А я, ты, наверное, уже читала в моих письмах, подала заявление в Горный Институт на инженерно-экономический факультет. Жду, что скажут папа и мама, как они решат… Настроение у меня такое, как и всё время: очень хочется домой. Но время провожу не так уж плохо. Вчера была в драмтеатре на концерте испанского певца Фернандо Кардане, в концерте принимала участие Эльга Каминская (чтец) и пианистка Ямпольская. Они все из московской филармонии. Концерт понравился. Да, забыла написать, драмтеатр теперь ведь рядом с нами, через два дома, с тех пор, как мы переехали на новую квартиру. И притом, я могу ходить в театр бесплатно, как участница хорового кружка. Правда, кружок на лето закрыли, но мы всё равно считаемся хористами. На новой квартире лучше, чем на старой. Плохо только что Нине в школу далеко ходить. Та школа, про которую я писала, что она рядом, оказалась казахской. В столовую, в консультацию, в магазин – далековато, но уже привыкли. Теперь от нас недалеко парк, а там кинотеатр. Недавно мы с Ниной смотрели новую картину «Машенька», но мне больше понравился «Морской ястреб». Дни проходят в беготне: то на базар, то в столовую, то по дому, не заметишь, как уже вечер. Вот уже и год прошёл – не заметила как… Сейчас уже 2 часа ночи. Хоть и хочется спать, а всё-таки напишу тебе – что у нас с чтением. С чтением дело обстоит неважно. Те книги, которые Нине прислала мама, мы уже прочитали, а теперь стреляем у знакомых – у кого чего есть, но и они в основном страдают из-за «нечегочитать». Недавно прочитала книгу Панфёрова «Бруски». Замечательная книга! Теперь пока есть журнал института литературы, а дальше нет ничего. Зевнула так, что рот стал до ушей. Кажется, порядочно написала, во всяком случае, больше, чем ты мне, так что пойду ложиться спать. Крепко тебя целую. Твоя сестричка Аля. 25 июля 1942 года.

15

     Здравствуй, дорогая Шура! Я жива, здорова, и очень давно не получала от тебя письма. То письмо, что ты писала мне в Кратово, мне переслали. Я давно уже не в Кратове, а очень далеко от Москвы. В том письме я подробно писала обо всём, но вот не знаю – получила ли ты это моё письмо. Особенно о моей жизни писать нечего. Живу и работаю в гарнизоне. У нас есть армейский ДК. Каждый вечер – кино, раз в неделю – танцы. Плохо только, что мне никто не нравится, ни один парень. Ухаживают многие, но всё не то, чего хотелось бы. Я тебе в том письме писала, что есть один капитан, его Олегом зовут, после него, всё кажется не то. Я от него получила только одно письмо из Воронежа, а больше пока ничего нет. Леонид пишет часто, и от мамы получила одну открытку. От Василия Ивановича тоже пока ничего нет. Я ему посылала письмо в Актюбинск. Шура, милая, как хочется, чтобы вернулась мирная жизнь! Если бы мы сейчас были в Москве, вот крутанули бы! Правда? Обязательно напиши мне – как жива, здорова, есть ли парень, если есть, что из себя представляет, вообще пиши подробно обо всём. Мой адрес: Действующая армия, Полевая почтовая станция № 1505, почтовый ящик № 18, А.С.Н. Дудкиной З.П. Ну, пока всё. С приветом! Крепко-крепко тебя целую. Зина. 5 августа 1942 года.

16

     Дорогая мамочка! Получила твоё письмо от 8 августа, которое просто-напросто ошеломило меня. Зачем ты меня стыдишь? Не знаю, за что мне это? Мне так тяжело, я просто сама не своя. Не знаю, как допишу тебе письмо. Милая мама, я вам ничего до сих пор не писала, только просила, чтобы вы постарались меня вызвать. Я не хотела, чтобы вы всё знали. Зачем расстраивать? Ты, наверное помнишь, что и раньше, где бы я ни была, в лагере, в санатории, никогда не писала вам, что живу плохо, или неважно. Всегда писала «хорошо», или «ничего», чтобы вы были спокойны за меня. А теперь, в такое время, разве я могла заикнуться о каких-нибудь моих неприятностях, когда у вас и своих много. Но теперь, раз уж на то пошло, я решилась написать обо всём, как есть. Не легко всё это описывать, но вижу, что без этого не обойтись. Прежде всего опишу, как было дело с маркизетом. Может, это и мелочь, но покажет многое. Как-то пошли мы на базар. Нам встретилась женщина, которая меняла один килограмм масла на материал. Нюре вздумалось взять это масло, у неё был с собой отрез цветастого сатина. Она стала доставать отрез из чемодана. Мы с Ниной спросили – что она хочет делать. Она грубо бросила: «На масло менять! Как вы, что ли!» Нина возразила: «Почему – «как вы, что ли», у меня нечего менять». Нюра опять с досадой бросает: «Я не на себя, а на всех меняю!» Я говорю: «Деньги же у нас есть, на базаре можно за деньги масло купить, нет нужды менять на материал. Если тебе нужно, меняй для себя. А я сейчас не намерена ничего менять». Мы каждый день покупаем молоко, мука ещё осталась, вообще, есть чего покушать, и материал можно пока не трогать. В ответ Нюра раскричалась: «Я для вас стараюсь, отдаю свой материал, а вы ещё так говорите! Тебе, значит, масло не нужно?! Мне оно тоже не нужно!» Я говорю: «Для кого же ты меняешь?» Она стала плакать и кричать, что они со Славиком, видно, всех извели, всем мешают, лучше бы не ездили с нами… Бабушка, как водится, стала заступаться за неё. Она всегда заступается за неё – права она, или двадцать раз не права. Когда мы с Ниной спрашиваем её, почему она так делает, она отвечает: «Потому что она моя родная дочь! Кто же за неё ещё заступится? А за вас ваши мамы заступятся». Она не стесняется об этом заявлять, хотя её заступничество бывает очень несправедливым. А когда ей с сердцем ответишь, как ей не стыдно иметь такое предвзятое мнение, это называется уже грубостью. Когда бабушка стала за Нюру заступаться, Кока тоже принялась мне выговаривать, что мать писала сменять материал, и если надо будет, то и сменяем. Я стала объяснять: «Если надо будет, конечно, я буду менять, а сейчас это совершенно не нужно. Мама писала сменять, но она не знает – как мы здесь живём, не знает, что можно купить продукты за деньги, вот и писала». В общем, поспорили мы ещё немного и закончили. Я сказала, что спрошу в письме, а Кока сказала, что нечего спрашивать, уже всё написано, а нам здесь виднее, и нечего вас расстраивать. Не могу понять – как они мне всё это могли говорить?! На Нюре было надето моё лиловое маркизетовое платье, на Нине – синее. Я им их отдала и никогда не заикалась об этом. А если возьмёшь что-нибудь у Нюры, она уж готова съесть тебя. Она всё время завидует мне и злится. О чём завидовать? И чего она злится? Она ни с кем не считается. Хлеба отрезает – сколько захочет. А если мы с Ниной отщипнём кусочек, то тут же оговаривает: «Чего хлеб щипаете?!» Бабушка, конечно, горой за неё: почему мы Славика не нянчаем. А когда его нянчить? Целый день в делах, только вечером свободное время есть. Так что же: мы будем нянчить, а мать будет так сидеть? Она и так приходит на всё готовое, сама чаю себе не нальёт – подайте ей, да примите – стакан за собой не вымоет. Ни разу ничего не помыла, не постирала. А ещё хватает нахальства говорить, что она всё за всех делает. Мы с Ниной – как прислуги – крутимся целый день, чтоб всем угодить, да всё равно никто нам «спасибо» не скажет. Так что не за что тебе меня корить, напрасно ты меня упрекаешь. Ну, ладно. Даже не знаю, надо ли было всё это тебе писать. Но и ты меня пойми: все меня могут обидеть, а заступиться за меня здесь некому. До свидания. Крепко-крепко целую. Любящая тебя дочь Аля. 17 августа 1942 года.

17

     Дорогие Мурочка, Эдик, Юрик и Аличка! Шлю вам сердечный привет и желаю всего наилучшего. Простите меня, что долго не писала, как-то всё на завтра откладывалось и вот так затянулось. Не сердитесь, обещаю чаще писать в дальнейшем, несмотря на то, что времени сейчас имею меньше, чем раньше. Я работаю в мастерской военно-наглядных пособий. Работа сдельная, так что я стараюсь работать побольше, чтоб побольше подзаработать. В день я зарабатываю рублей по двадцать. Обедаю в столовой. Дают первое и второе, в основном, щи и кашу. Только ездить приходится из Старого города в Новый. Чтоб успеть на поезд, надо вставать в 6 часов. Сейчас это ещё ничего, а вот настанут холода, тогда туго придётся. Правда, мне обещали комнату достать, надеюсь, что не обманут. Вообще-то всё ничего, но очень хочется домой, в особенности, когда узнаёшь, что многие возвращаются. Мама писала, что всё время кто-то приезжает, кто как сумеет. Как же мне хотелось бы вернуться! Живём мы по-прежнему. На базаре можно купить хлеб – 2,25 руб. за килограмм, молоко – 15 рублей литр, овощи совсем недорого. Вчера на шахте Нюра купила огурцов по 1 рублю за килограмм. На огороде картошка поспевает, семечки созрели, грызём. А как ваш огород? Что поспело? Какие из вас получились огородники? Как чувствуют себя «мужчины»? Наш «мужчина» всё время болеет, так сильно похудел, совсем не узнать, а лекарств, которых нужно, нет. Жду от вас вестей. До свидания. Крепко всех целую. Шура. 19 августа 1942 года.

18

      Добрый день, милая дочка Аля! Шлю привет и крепко тебя целую. Шлёт привет и целует тебя мама. А от Гали пока привета нет потому, что её самой нет, работает в колхозе Зарайского района Рязанской области. Это недалеко от тёти Насти. Мы теперь с мамой одни, и очень о вас скучаем. Галя скоро уже вернётся, в конце сентября, не позже 28-ого. А вот ты, моя милая, так скоро не сможешь вернуться. А как бы мне хотелось, чтобы вы поскорей вернулись! Но, что делать! Не одна ты далеко от дома. Миллионы теперь в разлуке с родными. Ты там не скучай. Кто знает, где было бы тебе лучше? Здесь, в Москве, очень много девушек мобилизовано в армию, и очень многих отправили на лесозаготовки. И тебе этого не избежать было. А там всё же ты вместе со своими родными. Ты писала, что там есть возможность продолжать учиться в институте. Я был бы этому очень рад. Если тебя примут, обязательно учись, это будет лучше всего. Я буду высылать тебе рублей по 300 ежемесячно, а на учёбу вышлю особо, сколько будет нужно. Аля, тётя Пана пишет, что ты хочешь уходить жить в общежитие. Я бы был против этого. Ты этим, скорее всего, обидишь и тётю Пану, и всех. Алюша, ты нам редко пишешь и скупо описываешь свою жизнь. Пиши почаще и поподробнее обо всём. Мы пока все живы, здоровы. Я работаю на старом месте, в августе был в отпуске, ездил в деревню к тёте Насте. Пробыл там 20 дней, немного отдохнул и поправился на 4 килограмма, а сейчас снова работаю. Но вот пугает зима. Не знаю, будет ли отапливаться наш дом. Уже сентябрь на исходе, а топлива ещё не завозили. Из деревни я привёз ржаной муки, масла, яиц, пока с этим потянем, а что будет дальше – не знаю. Аля, если тебе надо будет что-нибудь купить, напиши, я постараюсь выслать на особые нужды отдельную сумму. Не обижай бабушку и тётю Пану. Тёте Пане и так трудно обо всех вас заботиться. Ну, пока до свидания. Ещё раз крепко тебя целую. Твой папа. Точной даты нет. Сентябрь 1942 года.

19

      Добрый день, дорогая Пана! Шлём вам всем привет, желаем быть вам всем здоровыми и крепко вас всех целуем. Дорогая Пана! Наконец-то, я собрался вам написать, а за то, что так долго не писал, прошу меня простить. Каждый день работаю, очень устаю, прихожу домой часов в восемь-девять вечера, пообедаю и скорее в постель. В августе был 20 дней в отпуске, ездил в деревню, по болезни, дали мне туда пропуск. Немного отдохнул, поправился на 4 кило, отпивался там молоком. Привёз оттуда муки, масла, яичек, так что теперь немного попируем. Я всё переживаю и не могу себе простить, что плохо вас уговаривал не уезжать из Москвы. Были бы здесь все вместе, и легче было бы переживать эту тяжёлую жизнь. Что делать! Знал бы где упасть, соломки подстелил бы… Пана, был я у вас в Наркомате, видел Модестову, она теперь работает в другом отделе. Она посоветовала мне обратиться к товарищу Горлину, как к наиболее чуткому человеку. Он теперь заместитель начальника Первухина. Ходил я к нему раза четыре, и всё никак не мог застать. А сегодня пошёл получить пропуск к Первухину, позвонил ему, сказал, что я брат Куликовой. Он сказал, что получил твоё письмо, где ты просишь, чтобы он отозвал тебя и Нюру. Он сказал, что сделать этого не сможет. Я стал объяснять, что их там целая семья, маленький ребёнок, престарелая мать, он мне ответил, что если можно будет отозвать, то только одну тебя, да и то надо будет подумать. Он сказал, что отправил тебе письмо, но оно пришло обратно. Я ещё раз поговорил с Модестовой, она тоже сказала, что отозвать можно будет только тебя одну потому, что от вашего Наркомата уехал только один сотрудник. Был случай, что кто-то приехал в Москву из эвакуации в командировку, да и остался здесь. Но с семьёй всё равно сделать ничего не удастся. Вот такое положение на сегодняшний день. Мне кажется, вам надо будет ещё написать: тебе – в свой отдел, Нюре – в свой, описать ваше положение поподробнее. Отозвать вас может только то учреждение, которое отправляло. Мы за вас очень беспокоимся и переживаем. Хотя и здесь мы впереди ничего хорошего не видим. Будет ли возможность запастись продуктами? Вот как, дорогая Пана, жизнь становится всё тяжелее, но что уж делать? Терпи, казак, атаманом будешь. Как-нибудь переживём мы с вами и эту тяжёлую жизнь. Теперь об Але. Ты спрашиваешь, разрешать ли ей уехать в общежитие? Мне кажется, тебе там виднее, на твоё усмотрение, надеюсь на правильность твоего решения. Она нам писала, что подала заявление в институт. Если её примут, мне хотелось бы, чтобы она училась, это главное. Исходя из этого, лучше решать и вопрос с общежитием. Лёша работает на старом месте. Сынок у него подрастает. Сеня здесь, в Москве. Нюрин Миша тоже здесь. Миша Куликов был на днях в Москве, заходил ко мне на работу. Ну, пока до свидания, желаю всем вам быть здоровыми, крепко всех вас целую. Матвей. Точной даты нет. Сентябрь 1942 года.

20

     Здравствуйте, мои дорогие Марусенька, Юрочка, Аличка и Эдик! Крепко-крепко вас всех целую и желаю всего наилучшего. Пишу письмо из больницы, лежу с дизентерией вот уже десять дней. Сейчас чувствую себя уже лучше, может быть, скоро выпишут. Больница за семь километров от города, наши могут приехать только в выходные, и то не всегда. А Нюра со Славиком тоже в больнице, в детской, так что с ними я уже давно не виделась. Не знаю, что нового дома. Кока с Нинушкой были у меня в прошлые выходные, тогда всё было благополучно. Нина учится. На две недели их посылали в колхоз рыть картошку. Кока работает на прежнем месте. Славик ещё слабенький, но ему немного лучше. Завтра жду, может, кто приедет. Вот уже третий месяц я работаю в мастерской наглядных пособий  художником-шрифтовиком. Работы много, можно брать на дом и не ездить в мастерскую каждый день. Папа пишет, что в Москве спокойно, но вернуться обратно пока не получается. Он написал, что Сеня скоро за тобой поедет. Ты, наверное, очень рада. И я за тебя рада. Папа был в Гришине, поправился на 4 килограмма, отдохнул, привёз масла, яичек, муки, так что теперь им хоть немножко полегче будет. Галина заработала в колхозе тринадцать килограммов муки и тринадцать килограммов картошки, теперь уже дома. Получили письмо от тёти Наташи. Она пишет, что Миша её погиб от тяжёлой раны в грудь. Клавдия с Тоней в Калинине, у Тони опять открылся туберкулёз, она лежит в больнице. Марусенька, напиши – как ты и твои ребятки, как здоровье, как и где живёте. Жду с нетерпением твоих писем. До свидания. Крепко ещё раз всех вас целую. Шура. 17 октября 1942 года.

21

     Здравствуй, дорогая наша дочка Аля! Я, папа, Галя шлём тебе свой привет, горячо целуем и желаем всего хорошего, а главное – здоровья. Шлём привет и целуем маму, Пану, Нину, Нюру и Славика. Передай поздравление Пане с днём её Ангела. Я послала ей телеграмму, да не пропала бы. Аля, я вчера послала тебе 500 рублей и телеграмму о том, что послала деньги. Недавно получила письмо, где ты описываешь свою работу. Ну, что ж, мне кажется, работа подходящая для тебя. А Галя была месяц в колхозе, теперь уже приехала. Не повезло нам. Некоторые попали в хорошие колхозы: и кормили хорошо, и продукты привезли. А их группа была на самообслуживании, было голодновато, Галя похудела. Работали они там много, а за работу получили немного: 13 килограмм картошки и 13 килограмм ржи. Обещали ещё дать столько же в январе, надо будет опять ехать. Она устроилась учиться в архитектурный техникум, но на днях съездила с двумя девочками в Орехово-Зуево за картошкой, привезла полтора пуда и заболела ангиной. Дорогой промочила ноги, а было холодно, ветер и дождь. Вот теперь лежит. Надеюсь, скоро поправится. Так что сейчас у меня двое больных: папа тоже болеет, простыл и очень мучает его кашель. И вообще, чувствует он себя неважно. Надо бы тебе домой. И ты всё просишься домой, и мы хотели бы, чтоб ты приехала, да как это сделать? Да и здесь ещё могут быть всякие перемены к худшему с питанием, уж я не говорю о холоде. Папа говорил с директором диспансера, чтобы заверил телеграмму. Он обещал, но сказал, что едва ли что из этого выйдет, надо, чтобы ещё кто-то заверил, а там-то и тормозят. Будем пытаться. Вот и Сеня хотел ехать за Марусей, ему первый раз отказали, на второй – подписали, но всё равно надо ждать разрешения. Он надеется, что к ноябрьским праздникам сможет её привезти. Уже начались холода, ветер сильный, дожди. На кухне и в прихожей течёт, так что весь потолок мокрый. Потому в квартире сыро и холодно. Сижу и пишу, одетая в жакет, платок и валенки. Дома даже холодней, чем на улице, топить ещё не начали, когда начнут – не известно. На свет нам дали лимит. Два раза ездила я за капустой в Подольск, ещё собираюсь ехать за капустным листом, капусту можно будет поберечь, а лист пока использовать. Недавно была у меня Зина Дудкина, она находится в Мичуринске, приехала на шесть дней в отпуск. Женю давно не видела. Вложила в письмо открытку, а то у вас, наверное, нет бумаги. Ну, пока всего наилучшего. Пиши чаще. До свидания. Целую. Твоя мама. 22 октября 1942 года.

22

     Дорогие Мурочка, Эдик, Юрочка и Аличка! Поздравляю вас с праздником и шлю наилучшие пожелания. Крепко всех вас обнимаю и целую. Получили ли вы моё письмо от 17-ого октября? Я писала, что лежу в больнице с дизентерией. Теперь я уже дома, чему очень рада. Выписали из больницы вчера. Чувствую себя ничего, но слабость ещё большая. Врач дал отдых до 9-ого числа. Славик ещё болен, Нюру выписали, а его оставили одного. Тогда она взяла отпуск за свой счёт на две недели и сейчас опять с ним в больнице. Дома пока ничего, тепло, уголь есть, свет тоже. На базаре цены повышаются с каждым днём, но у нас ещё немного картошки есть. Обещали дать капусты. Это всё от военного магазина, куда прикрепили бабушку и Нину по справке, высланной дядей Мишей. Из Москвы писем не получали с 11-ого. Правда, мама прислала Коке телеграмму, где поздравила её с днём ангела, но писем не было. Дорогая Марусенька, пиши о себе и о своих ребятах, главное, как вы себя чувствуете, как здоровье. Это всё-таки основное. Пиши, как живёте. Как Юрик и Алик? Хорошо ли стали говорить? Хорошо ли говорит Эдик? Наверное, такие большие стали, так изменились, что и не узнать. Как хочется повидать всех! Я так соскучилась в последнее время. Меня особенно тянет домой. Наверное, в связи с болезнью. И так скучно, прямо, хоть плачь. Ну, Мурочка, до свидания. Жду твоих писем. Крепко-крепко целую вас всех без конца. Любящая вас Шура. 3 ноября 1942 года.

23

     Здравствуй, дорогая дочка Шура! Шлю свой привет и крепко тебя целую. Передай привет бабушке, Пане, Нине, Нюре и Славику. Прости, что долго не писала. Дело в том, что я уезжала в деревню с Шурой Закурдаевой. Ездили по Казанской дороге до Зарайска с пересадками, а там от Зарайска ещё 40 километров. Но туда нам повезло: попутчица подвезла нас на лошади почти до самого дома. А обратно пришлось идти пешком. В десять утра вышли, а в десять вечера пришли в Зарайск, отдыхали только раз, с полчаса. Хорошо ещё, что вещи наши ехали на лошади. Очень устали, измучались, да я ещё и простыла немного. Приехала, три дня болела, но сейчас ничего. Пробыла я там две недели. Привезла мешок муки, полпуда пшеницы да полтора пуда картошки. Письмо и телеграмму от тебя получила, спасибо. Ты пишешь, что очень хочешь домой. Я тоже очень соскучилась, когда только увидимся? Боже мой! Вот и Маруся приехала, тоже не очень-то рада, что уезжала. Говорит, и там плохо, и здесь не лучше. Видно, война – везде война, на всём отражается. От ангины Галя выздоровела, но сейчас у неё опять пошли чирьи. Она прошлый год от них мучилась, и теперь опять начинаются. А у меня сейчас палец нарывает, но это всё пройдёт. А вот папа снова в больнице, но не слишком долго его там подержат, говорят, скоро уже выпишут. У него был плеврит. Шура, ты всё пишешь на счёт вызова, но не так-то легко его добиться. Может быть, у папы получится, он будет просить справку в больнице, а потом с этой справкой пойдёт куда-то хлопотать. Но это только часть дела. Самое главное – дорога. Маруся рассказывала, что если бы она ехала одна, то могла бы просидеть на вокзалах, да не известно – доехала ли. Сеня прислал за ней бойца, он доставал где-то билеты. Говорят, можно доставать у носильщиков билеты за водку и за хлеб, и ехать даже без пропусков, но водки и хлеба надо иметь в запасе не мало. Шура, передай Пане, что мы её открытку получили. На квартиру её я пока не ходила, на днях схожу. Ну, вы там не отчаивайтесь, как-нибудь бодритесь. Что же теперь делать? Терпите. Всем ведь приходится терпеть. Ну, пока всего наилучшего. Целую всех. Любящая тебя мама. 25 ноября 1942 года.

24

      Добрый день, милая дочка Аля! Шлю привет и крепко тебя целую. Мама и Галя тоже шлют привет и крепко тебя целуют. Милая дочка Алюша, очень печально, что ты лежала в больнице с дизентерией. Мы получили твоё письмо и телеграмму, где ты сообщаешь, что всё обошлось благополучно, и из больницы ты уже выписалась. А я вот тоже нахожусь в больнице. Было неважное состояние, очень ослаб. Но сейчас стало получше, 27 ноября выписывают. Пролежал в больнице целый месяц. Мама ездила в Зарайск. Привезла мешок муки, полпуда пшеницы, полтора пуда картошки. Тебе мама, наверное, уже писала, что Галя поступила в архитектурный техникум. А писала она, что Маруся с ребятами на днях приехала в Москву? Как бы и вас вытащить, наконец, из Караганды! Как раз сегодня передали хорошие известия по радио: наши войска начали громить неприятеля под Сталинградом. Будем надеяться на разгром вражеских полчищ, и на ваше скорое возвращение в Москву. За меня не беспокойся, мне сейчас стало лучше, 1-ого декабря думаю выйти на работу. Передавай от нас привет и поцелуи бабушке, тёте Пане, Нине, Нюре и Славику. До свидания. Целую. Папа. Точной даты нет. Ноябрь 1942 года.

25

      Здравствуй, дорогая мама! Шлю тебе свой привет и крепко целую. Поздравляю с днём твоего Ангела и желаю доброго здоровья. Тебя поздравляют также Мотя и Галя, тоже желают всего наилучшего, а самое главное, скорейшего возвращения домой. Хоть здесь тоже не сладко, но всё-таки – дома. Ваш дом не отапливают. У нас сначала – день топили, два – нет, но сейчас наладили топить каждый день помаленьку. Всё равно холодно. Пишу письмо – руки зябнут. А на кухне совсем холодно. Зима у нас встала 15 ноября, как раз, как я приехала из деревни. Внучек твой растёт, смеяться стал, ему уже три месяца. Пока меня не было, Лёша и Лёля с ним к нам заходили. Ну, пока, мама, не скучай, бодрись. Всё-таки ты там не одна, авось, недолго ещё ждать. На фронте дела стали лучше. Целую тебя. Твоя дочь Шура.

Это письмо от Александры Петровны (моей бабушки) её маме Екатерине Алексеевне (моей прабабушке). На обратной стороне листа следующее письмо:

     Шура! Я послала Нюре на днях 230 рублей от Миши, он просил меня, ему было некогда. Так вы мне сообщите, когда получите. Шура, почему Нюра не просит, чтобы её послали в Москву лечить Славика? Многие приезжают по лечебной справке, тем более, что отец здесь. Он мог бы дать кровь, если нужно. Может ему тамошний климат не подходит? Поговорила бы она с врачом, может, чего и выйдет на этой почве… Хотя бы она оттуда выбралась бы, да могла бы ещё кого взять, как сопровождающую, тебя, или Нину… Ну, пока. Всего наилучшего. Целую всех, а в особенности – тебя. Твоя мама. Точной даты нет. Конец ноября – начало декабря 1942 года.

26

     Здравствуй, дорогая дочка Шура! Шлю привет и крепко тебя целую. Шлют тебе привет также папа и Галя. Передавай от нас привет маме, Пане, Нюре и Нине. Когда дойдёт это письмо, наверное будет уже Новый год. Так что поздравляем вас с Новым годом и желаем терпения, доброго здоровья и поскорей вернуться домой. Сегодня получила твою открытку от 1-ого числа. А дня четыре назад – телеграмму о смерти Славика. Напиши поподробнее – как вы, как бабушка, как Нюра – держится? Я, конечно, очень переживала и беспокоилась последние дни. Жалко Славика. И Нюру жалко. А как твоё здоровье? Ты хорошо сделала, что купила сапоги. А голодать – очень-то не голодуй, сменяй что-нибудь из одежды, а то истощаешь, тогда плохо будет. Как обстоит дело на счёт вызова? Справка от врача есть. Надо идти куда-то дальше, а куда и что из этого выйдет – я не знаю. Маруся приехала. Она живёт хорошо, у неё тепло. А у нас холодно очень, вот уже неделю совсем не топят, и будут ли топить – неизвестно. Руки у меня мёрзнут невозможно. Варить не на чем, дров нет, на электричество – лимит, только на свет. У Алексея тоже не топят, они переехали к Лёлиной подруге, у неё тепло, пока будут там жить. Картошку, что я привезла из деревни, всю уже поели, за месяц. Шура, передай Пане, что я ходила к Жернову, он выписал ещё две жировки за октябрь и ноябрь, я их оплатила из её денег с текущего, 100 рублей. На днях схожу к Анне Семёновне. Я, как приехала из деревни, ходила к Нюре Морозовой и передала ей, чтобы она отвезла Анне Петровне 200 рублей, кусок мыла, 2 коробки спичек, пузырёк гарного масла и письмо. Но мне до сих пор ничего не известно – получила она всё это, или нет? Не знаю, неужели не передала? Шура, передай маме, что Вера Алексеевна уезжала в Новосибирск, а дней десять назад вернулась. Я зашла узнать, как она. У неё как раз была сестра Маня. Они сказали, что тётка Авдотья летом умерла, в июне её похоронили. Они хлопотали о возвращении, писали оттуда заявление в Наркомат, где работала дочь, и в Здравотдел, что девочке не подходит климат, она там болела дизентерией и скарлатиной, ну вот и приехали. Теперь дочь её назначили на лесозаготовку. Не знаю, как дальше. Ей тоже наверняка придётся работать, так как ей самой нет ещё пятидесяти лет. Недавно приезжала Аня Малова. Получила извещение об Иване Ивановиче, что он пропал без вести. То ли попал в плен, то ли убит неизвестно где. От Закурдаевых давно ничего нет. Тётя Лида недавно прислала письмо, пишет, что у её Нины умерла девочка 2 года 1 месяц, подавилась семечком и в пять дней умерла. И у Миши её тоже умер мальчик. Маша и Валя учатся в Горном Институте за сто километров от неё. Шура, я послала тебе 14 декабря 550 рублей. Напиши, как получишь. А раньше было послано 500 рублей. Ты в телеграмме написала, что получила деньги, но не указала сумму. Ну, пока. Всего хорошего. Целую и обнимаю вас. Любящая тебя мама. 21 декабря 1942 года.

27

     Дорогие Сеня, Марусенька, Эдик, Юрочка и Аличка! Поздравляю всех вас с Новым годом и желаю в новом году всего самого наилучшего. Милая Мурочка, почему ты молчишь? Почему не пишешь, как ты сейчас живёшь, как доехала, как себя чувствуешь, не больна ли, не больны ли ребятки? Вообще, мы все ничего о тебе не знаем. Из писем папы и мамы знаем только, что ты в Москве, и больше ничего. С тех пор, как ты возвратилась в Москву, мы ни одного письма от тебя не получили. Дорогая Мурочка! Я так завидую тебе, что ты снова в Москве после всех тех долгих месяцев, что провела вдали от неё. Конечно, наверное, и теперь не сладко, но всё-таки в родных местах, дома, а это так много значит! Моё последнее письмо, которое я послала тебе в Долматов, ты, может быть, и не получила. 2-ого ноября я выписалась из больницы, сейчас чувствую себя хорошо, работаю на прежнем месте, в мастерской военно-наглядных пособий, но работу беру на дом, что очень удобно. Не знаю только – надолго ли эта работа, она уже подходит к концу, так как мастерская с заданным объёмом почти уже справилась. Маруся, ты, наверное, уже слышала о смерти Славика. Как его жалко! И Нюру жалко. Вообще, все очень переживают. Что дальше будет? Как будем жить? Сейчас стоят сильные морозы, 35 градусов было. Уголь для топки возим с шахты на санках сами, так как нет лошадей. Питаемся с базара – что сумеем купить. Недавно купили пуд пшеницы, литр масла, 9 килограммов муки. Варим кулеш и печём лепёшки. Ну, пока до свидания. Пиши побольше и почаще о себе, о ребятах. Как там Сеня? Крепко вас всех целую. Шура. 21 декабря 1942 года.

28

      Дорогой друг! Поздравляю тебя с наступающим Новым годом, желаю успехов во всём и много-много хорошего! Твой привет мне передали, благодарю. Вместе с приветом передали некоторые сведения о тебе, я узнала немного подробнее, где ты. До этого я знала только, что тебя «взяли», а теперь, как видишь, я уже могу написать письмо. Как жаль, что перед моим отъездом нам не пришлось увидеться, о многом хотелось бы серьёзно поговорить. Я, конечно, не знаю твоего настроения, может быть, ты и не хотел меня видеть, но мне очень хотелось бы повидаться. Если ты интересовался, то, конечно, знаешь – где я была в то время, а если не интересовался… ну, тогда и говорить не о чем. Но, раз я пишу это письмо, то расскажу о себе, хотя и рассказывать особенно нечего. А если и ты мне о себе напишешь, буду очень рада. До сих пор живу, как и раньше. Караганда мне противна! Тоска и скука – ужасные! Каждый день похож на другой до тошноты. Одни и те же лица, одни и те же разговоры, одна и та же «музыка». Ты, вероятно, знаешь о Киевском театре имени Леси Украинки? Он здесь, но гастроли ещё не начались. Первый спектакль «Кремлёвские куранты» будет 20 января. Будем надеяться на что-нибудь хорошее, может быть, будет повеселее. Пиши о себе, мой дорогой, пиши подробнее обо всём, я с нетерпением буду ждать твоих писем. Целую. Шура. Точной даты нет. Вероятно, декабрь 1942 года.