Субботним вечером Курт Ромахер вошел в гасштет «Добро пожаловать», что находился в небольшой уютной роще километрах в пяти от города. В низком мрачном зале было многолюдно. Дым от дешевых сигарет сизым облаком плавал под потолком. Немцы пили кофе с коньяком, крепкое пиво, играли в карты.

Хозяин кафе Петкер, маленький, толстенький, с большой лысиной и выпуклыми глазами, трусцой бегал от окна к окну, с шумом опускал массивные жалюзи, улыбался посетителям.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/cr0KXa2PKXo

* * *

— Добрый вечер, Курт, — прокартавил он. — Давненько не был у нас, давненько.

— Дела, Петкер, дела, — ответил Курт, стряхивая пепел с сигареты. — Вот и сегодня случайно забежал. — Курт многозначительно улыбнулся. — Мимоходом!

Сев за столик, Курт то и дело посматривал на входную дверь. Время от времени под его левым глазом появлялся нервный тик. И казалось, что Ромахер кому-то подмигивает.

Стройная блондинка смело вошла в гасштет, остановилась у порога и, сощурив глаза, пристально окинула зал.

— Хелло, Марта! — крикнул Курт. — Я здесь. — Ромахер поднялся навстречу женщине. Поцеловав ей руку, он взял ее за локоть и провел к своему столику.

— Подходящее место для свидания, — заметила Марта, снимая черные гипюровые перчатки. — Пригород, старина...

— И добрый, гостеприимный хозяин, — заметил Курт. — Оберс! — крикнул он Петкеру. — Два раза коньяк, два — пива!

Петкер почти бегом принес заказ. Ставя на небольшие картонные кружочки пиво, он сказал:

— На здоровье, Курт. На здоровье, фрау... э... э...

— Марта, — подсказал Ромахер.

Марта, улыбнувшись Петкеру, ловким движением опрокинула рюмку, немного подержала коньяк во рту, испытывая его на вкус. Курт тоже выпил.

Закурили.

Марта, складывая в трубочку ярко накрашенные губы, пускала в потолок замысловатые кольца. Она умела это делать артистично, потому что была киноактрисой. И было время, когда режиссеры давали ей порядочные роли: английской королевы, любовницы-аристократки... Теперь, правда, она чаще играет деревенских девок. Ведь времена меняются, роли — тоже.

Рюмка между тем была пуста.

— Налей, майн херц!

Петкер снова принес двойную порцию коньяка, две кружки пива.

— Будь здоров, милый, — насмешливо бросила Марта и выпила рюмку. — Как дышит твоя лавка? — затем спросила она, зная, что Ромахер работает в государственном магазине, который называется «ХО».

— Процветает! — воскликнул Курт. — Заходи, посмотришь.

— Спасибо, загляну.

В углу задребезжал старый рояль. Марта обернулась на звук: на низеньком пуфике сидел музыкант.

— Это Кока, русский эмигрант, — сказал Курт. — Его семья перебралась к к нам давно.

Кока резко ударил по клавишам, заиграл фокстрот. Несколько пар забегали по паркету. Потом танцующих стало больше. В зале сделалось тесно, как на маленькой танцплощадке.

Пианист играл с увлечением. Словно ванька-встанька, подпрыгивал на пуфике, покачивался из стороны в сторону, подмигивал танцующим. А когда в насыщенном винными парами и терпким табачным дымом воздухе прозвучали заключительные аккорды, все закричали:

— Браво! Браво! — И Кока, забившись словно в лихорадке, снова играл фокстрот, и опять десятки пар, разгоряченные и веселые, кружились в танце.

— Потанцуем? — предложил Курт.

На середине зала он взял ее за талию, легонько притянул к себе, и они заходили по кругу.

Марта была на голову ниже Курта — высокого, курносого шатена с мощными челюстями, большим чистым лбом. Танцуя, Марта заглядывала ему в глаза, и ей хотелось сказать: «Курт, сильный и ловкий Курт, брось подмигивать своим голубым лукавым глазом. Неужели ты опять задумал что-нибудь неладное? Скоро ли все это кончится, Курт? Скоро? Ну скажи, Курт?..»

Они приблизились к Коке. Ромахер потрепал его седые волосы, проговорил:

— Жми, майн гот! Тебе улыбается счастье.

Кока обернулся, помахал Курту рукой:

— Рад видеть тебя, дорогой Курт.

Кока еще несколько раз ударил по клавишам, захлопнул крышку рояля, подошел к Ромахеру.

— Знакомься — Марта, — сказал Курт и предложил ему выпить.

Кока, чокнувшись с Мартой, отпил несколько глотков пива.

— А ты молодец, Кока, — сказала Марта, разминая пальцами сигарету. — Куришь?

— Спасибо, бросил.

— Напрасно. Русские страшные курильщики.

— О! Вы знаете даже такие детали! — воскликнул Кока, протягивая руку за сигаретой. Марта демонстративно сунула пачку в сумочку. Кока улыбнулся:

— Благодарю вас.

— Не стоит — так, кажется, отвечают по-русски.

— На, кури, — предложил Коке Курт, открыв портсигар.

Кока осторожно взял сигарету, прикурил от зажигалки Ромахера, глубоко затянулся, закашлялся. На его глазах выступили слезы. Он со злостью швырнул сигарету в пепельницу, не глядя, потянулся к пивной кружке, но Марта, хохоча, быстро убрала ее в сторону и подсунула рюмку с коньяком. Кока разом выпил и как ни в чем не бывало вытер ладонью губы.

— Ах ты, комик! — воскликнула Марта и ласково потрепала его за ухо. — Тебя хоть сегодня в актеры записывай. Это у нас, артистов, называется умением перевоплотиться.

— Он всегда такой, — сказал Ромахер.

— Скоро закроют гасштет. Сыграй что-нибудь на прощание, — попросила Марта.

Кока встал, положил ладонь на грудь:

— Для вас, дорогая Марта, готов играть хоть всю ночь.

— Не выдержишь.

— Держу пари: один поцелуй прекрасной фрау.

На этот раз Кока играл что-то печальное. Его глаза казались грустными, усталыми.

О чем же думал в эти минуты Колька Сидоркин, сын старого русского эмигранта? Не о своих ли родных краях, что раскинулись по берегам реки Суры? Хоть и совсем мальчишкой был он тогда, но не забыл, как ходил с отцом на эту спокойную речку удить рыбу. Случалось, переправившись на другой берег, они бродили по лугам — сочным и шелковистым. Сколько было цветов на тех лугах! Клевер, ромашка, иван-да-марья... И это были, как говорил отец, их луга, собственные. А за лугами лес, смешанный лес: дубы стояли в серых папахах, сосны и ели своими шапками, казалось, подпирали небосвод. В этом лесу, как и на лугах, тоже было много цветов. Колька рвал их, укладывал в букеты и приносил матери, которая часто сидела в коляске в саду под любимой яблоней. Как говорил потом отец, мать страдала острым ревматизмом и не могла ходить.

Марта попросила:

— Сыграй что-нибудь повеселее, майн гот. Право, скучно.

Кока поднял на Марту глаза.

— Я сейчас, сейчас, Марта. Еще одну лишь песню спою. Не возражаешь? Ее все любят. — Кока заиграл и запел:

Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Острогрудые челны.

Захмелевшие немцы, особенно те, что постарше, насторожились, прислушались к песне и вдруг подхватили:

Выплывают расписные
Острогрудые челны.

А потом с притопом, присвистом и прихлопом запели неизвестно кем выдуманный припев:

Лиза, Лиза, Лизавета,
Я люблю тебя за это,
И за это, и за то —
Во! И больше ничего.

Кока тоже пел, и ему казалось, что он сидит в атаманском челне и режет веслами волны Волги-матушки реки, которую он, к сожалению, никогда не видел и представлял лишь по рассказам отца. На этой Волге, под Чебоксарами, у них было свое суденышко, и на нем, на этом суденышке, отец переправлял вверх по реке на базар, что был в Нижнем Новгороде, рожь и овес.

На переднем Стенька Разин,
Обнявшись сидит с княжной...

И весь зал прихлопывал да притопывал:

Лиза, Лиза, Лизавета...

В России грянула революция. Большевики стали отбирать у богатых луга и леса тоже. Не обошли и Колькин лес, и Колькины луга. Мать не выдержала — умерла от разрыва сердца. А отец выдержал. И не только выдержал, но и, собрав золотишко, прихватив с собой Кольку, махнул за границу, в Германию. Тут-то и нашел себе могилу. «Умираю на чужбине, — говорил он Кольке, — но не покорюсь большевикам. Под корень рубанули, под самый корень. И ты, Колька, мсти им, как можешь, подтачивай их. Зуб за зуб...»

И за борт ее бросает
В набежавшую волну...

Кока вспоминает и вспоминает свою жизнь. Мстил ли при Гитлере он, Колька Сидоркин, большевикам за луга и лес, за отца? Да, был переводчиком, допрашивал пленных... Допрашивал, но не издевался, не бил. Гитлер Гитлером, а ведь Колька-то тоже русский. Может быть... Что может быть? Ах да! Возьмут и нагрянут сюда русские, в самую Германию, тогда как? Повесят, на первом столбе повесят и... и на груди табличка: смотрите, вот он, предатель своего народа.

Русские пришли. Но не повесили и не посадили Кольку. Теперь он даже будто в почете. Работает на оптическом заводе. И что ему! Вспоминает иногда наказ отца, немного, как может, помогает вот этому Курту... Ишь как подмигивает своим левым глазом! Хищный, чертяка! Палец в рот не клади...

Лиза, Лиза, Лизавета,
Я люблю тебя за это,
И за это, и за то —
Во! И больше ничего.

— Выиграл пари! — улыбнулась Марта. Подставила щеку: — Целуй, комик.

Кока вытер рукавом губы, громко чмокнул Марту в шею.

— Теперь можно и по домам, — объявил Петкер, несколько раз щелкнув выключателями.

Посетители стали прощаться. Вскоре гасштет опустел. Петкер, протирая ершиком пивные кружки, вздохнул:

— Ну вот и слава богу, кажется, все.

Он подошел к буфетной стойке, вынул из ящика объемистый кошелек с деньгами и, обращаясь к Ромахеру, сказал:

— Прошу, Курт.

Петкер толкнул спиной дверь в комнату, широко открыл ее, придержал, пока Марта, Курт и Кока, осторожно ступая по паркету, прошли в кабинет, освещенный тусклым светом ночника — золотой рыбкой, на которой сидел курчавый глазастый негритенок.

Кабинет просторный, но мрачноватый. Круглый, на низких ножках, полированный стол. К нему приставлены четыре мягких легких кресла с удобными откидными спинками. Над входной дверью рога оленя, а между окнами на подставке распластал крылья огромный ворон.

Курт знал, что ворон — предмет особой гордости Петкера. Это подарок русского, старшего лейтенанта Кости, любившего в этих местах охотиться на уток и забегавшего иногда в кафе выпить пива и съесть полукопченую румяную сосиску. Вот Костя и подарил Петкеру ворона. Петкер сделал чучело и водрузил его на подставку между окнами.

— Здесь нам будет удобнее, — проговорил Петкер, ставя на стол массивную пепельницу. — Присаживайтесь, будьте как дома.

Курт медленно, с достоинством опустился в кресло. Справа от него села Марта, напротив — Кока.

Петкер откупорил бутылку коньяка.

— Ну что ж, поговорим о деле, — сказал Ромахер, открывая новую пачку сигарет. — Раньше вы не знали друг друга, а теперь я решил собрать вас вместе. И, как видите, получилась неплохая компания. — Ромахер сделал паузу, выпил. — Так вот, друзья, в этом гостеприимном доме мы будем встречаться. Тут тихо, в стороне от больших дорог, по субботам бывает молодежь. Да и Петкер, черт возьми, завоевывает авторитет у этого русского, как его... Кости. О, Коста, видно, не дурак выпить. Ведь у русских сухой закон. Полковник Бурков знает, как сохранить высокий моральный дух воинства. Взамен водки он ввел в неограниченном количестве сельтерскую. — Ромахер рассмеялся. — Он ввел, друзья, нашу обыкновенную сельтервассер, пейте, мол, да вспоминайте меня добрым словом. Недавно я провел против Буркова небольшую операцию: переодел своих ребят в русскую форму, и они устроили дебоши в гасштетах города. Бурков рвал и метал, но вынужден был ввести ограничения в гарнизоне. Вот так-то, друзья! — Курт встал, прошелся по кабинету, остановился у стены и продолжал: — А теперь нам поручено нанести удар в самое чувствительное место Панкова — завладеть молодежью, сеять среди нее недовольство, и особенно среди сопляков-синеблузников, чтобы этот так называемый Союз свободной немецкой молодежи развалился. — Ромахер подошел к столу, оперся руками о полированную крышку. Стол заскрипел. — Второй наш удар — по русским, что стоят здесь, в этом городе. Начнем с самого небольшого, друзья. — Курт сунул руку за борт пиджака, достал вчетверо сложенную бумагу, развернул ее, разгладил на столе. — Это, как видите, листовка. С нее смотрит улыбающийся молодой немец. Узнаешь, Кока?

— Да это же... Гюнтер!

— Он, Кока, он. Гюнтер Витт, паренек с Завода металлистов, синеблузник, функционер. Несколько дней назад он сбежал из Восточной зоны. Что заставило его покинуть коммунистический рай, Гюнтер рассказал в этой листовке. Ну а на обратной стороне антисоветский боевик. Обращение к русским солдатам...

Кока взял листовку, прочитал, поморщился.

— Так что же мы будем делать с этой листовкой? — спросил он. — Неужели, Курт, ты думаешь выиграть сражение единственным листиком?

— Ты не паясничай, Кока, — сказал Курт. — Капля, только одна капля, если она падает часто и с большой высоты, как известно, разрушает гранит. Пойми, гранит! А камень, против которого мы направим свои усилия, не так уж тверд.

Курт сделал знак Петкеру. Тот быстро подошел к чучелу ворона, снял его с подставки, поднес к столу, полоснул ланцетом по шву. Из чучела на стол вывалились два целлофановых мешочка, набитых разноцветными листовками. Ромахер подхватил один из них, подбросил на ладони.

— Вот они, эти капли, Кока, свеженькие!.. — Ромахер вдруг замолчал, прислушиваясь к шороху за окном. Петкер быстро подошел к нему, прошептал:

— Мне послышалось, Курт...

— Без паники, — тихо, но внятно сказал Ромахер.

Все замерли в оцепенении. Шорох повторился.

— Успокойтесь, это ветер, — сказал Курт. — Поверьте мне, бывалому фронтовику.

Ромахер взял со стола мешочки с листовками, вручил их Марте и Коке.

— В ближайшие дни, Марта, ты это знаешь, на киностудии будет вечер дружбы с русскими. Твое место, конечно, там, майн херц. — Курт поцеловал Марту и попросил Петкера провести ее в спальню.

— Ну а с тобой, Кока, разговор особый. — Ромахер налил в рюмки коньяк. Выпили. — Ты служишь на заводе оптики. Но знаешь ли, что там работает некая... Бригитта Пунке?

— Знаю, Курт.

— И ты, Кока, очевидно, заметил, что эта Пунке дружила...

— С Гюнтером Виттом, Курт.

— О, ты наблюдателен, Кока. — Ромахер хлопнул его по спине. — Так вот. Подсунь Пунке листовку. Хорошая приманка.

— Понял, Курт.

— Да не зевай. Ведь старшая Пунке тоже нуждается в муже. Остальные листовки разбросай в парке, там бывает много синеблузников.

Кока ухмыльнулся, намекнул: мол, это чего-то стоит. Ромахер достал марки, сунул Коке несколько ассигнаций.

— Валяй, бродяга.

Петкер проводил Коку до выхода и, прощаясь, легонько подтолкнул в спину. Кока шагнул в рощу, окутанную темным пологом ночи.

— Ну а я, Петкер, останусь у тебя, — сказал Курт, зевая и потягиваясь.

Он осторожно открыл дверь в спальню. На софе лежала Марта. Ромахер погасил свет. Немного позднее он говорил ей:

— У нас еще будет много радости, Марта. Много...

Это отрывок из начала повести - «Течет река Эльба».

Автор Алексей Киреев.

ИСТОЧНИК

Из аннотации к книге:

Автор повести «Течет река Эльба» Алексей Филиппович Киреев более тридцати лет служил в Вооруженных Силах. Он военный журналист, автор книг «Гордое имя», «Выстрелы на заре», «Факел».

Алексей Киреев пять лет служил в Группе советских войск в Германии, много ездил по гарнизонам, бывал в разных городах и селениях ГДР (Германской Демократической Республики), изучал особенности службы воинов, был свидетелем становления молодого рабоче-крестьянского немецкого государства.

Все эти наблюдения и легли в основу повести А. Ф. Киреева «Течет река Эльба», действие которой происходит в начале пятидесятых годов.

* * *

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.