— Владимир Николаевич, расскажите немного о себе.
— Если коротко, я — вятский человек — из предгорьев Урала, между Нижнем Новгородом и Пермью. К величайшему сожалению, центр области носит имя пламенного революционера С.М. Кострикова — Кирова. Я надеюсь, что мы доживём до светлых дней, до славного имени Вятка. Очень ласковое, нежное, удивительной красоты имя — Вятка.
Я — вятский, родился 7 сентября 1941 года. Не надо говорить, какой это год для России, и, видимо, это наложило отпечаток на всю мою жизнь. Я — дитя войны, из поколения послевоенного детства, и это счастье, что именно в эти годы было восстановлено патриаршество на Руси. Я из большой семьи, и всех нас мама крестила. Как раз в 1944 году или позднее она враз крестила троих, потом ещё брата и сестричку. Многое в моей жизни было необыкновенно счастливым: то, что я родился в православной семье, в доме всегда была икона, мама была необычайно талантлива как педагог. Она окончила 4 класса, но более высоких образцов ума, мудрости я просто не видел. Она говорила, что не возражает против того, что говорят в школе про Бога, но только чтоб дома о Боге плохого не было. На Пасху надевали чистые рубашки, красили яйца. То есть на вопрос: ‘Как вы пришли к Православию?’ — я отвечаю, что мне не надо было приходить. Я вырос в этой атмосфере богобоязни и божеской любви. Пальцем меня никто не тронул. Это ощущение семьи как центра вселенной в детстве для меня было огромным счастьем.
Когда старшие братья пошли в школу, я начал реветь и вырвал себе право на раннее образование: пошёл в пятилетнем возрасте и окончил школу в 15 лет. Учился я не очень, потому что мной владела только одна пламенная страсть — стать писателем. Откуда это началось, я не знаю, но совсем мальчишечкой я писал в детском дневнике, что ночью под звуки гимна даю обещание, что буду русским народным писателем. Этот дневник сохранился. Другой мечты у меня не было, ну только ещё до 10 лет мечтал стать моряком.

В Московский педагогический институт я поступил через 6 лет после школы, потому что я работал в районной газете, потом слесарем на комбайне, потом 3 года служил в армии в ракетных войсках здесь — нас привезли в Москву. Мы в Москву рвались, но рвались мы не в армию. Если бы меня увезли на Камчатку, я был бы не менее счастлив званием защитника Отечества, но то, что привезли Москву, тоже была радость. Здесь же я поступил в пединститут, здесь женился, но не из-за прописки. Тогда московские вузы и предприятия имели право лимитированной прописки, как вы знаете, и, пойдя в аспирантуру, я уже имел право на малосемейную институтскую квартирку и на прописку. Если бы я женился из-за прописки, я бы 45 не прожил с ней. Жена у меня тоже на ниве нашего любимого просвещения: она — главный редактор литературного журнала ‘Литература в школе’. У меня дети, у меня внуки. Всякое бывало в жизни: и горькое, и солёное — это всё очень нормально.

— Какие события Вашей жизни Вы считаете главными?
— Главные события в жизни у меня все сопряжены с Россией. Я просто не мыслил себя вне России. Главное событие началось ещё тогда, когда где-то впереди замаячил огромный пик 600-летия Куликовской битвы. Я помню, как общественность всколыхнулась. Возможно, это одна из причин страха бесов перед возрождением России. Я бывал на поле Куликовом, писал, делал книжку ‘Меж Непрядвой и Доном'; была книга ‘Святое поле’. Я помню празднование: это был такой необыкновенный взлёт! Я отлично помню: ‘Память’ потом исказили в угоду эмигрирующим евреям, а вначале-то она была благородная, это Геннадий Фрыгин и другие; выезжали на воскресники на Куликово поле, на Бородино. Вечера-то тогда шли, как пламя полыхало по всей Москве: и в Политехническом институте, и в Доме Советской армии проводили, и в Доме литераторов — Союзе писателей России и т.д.

— Какое дело Вашей жизни Вы считаете главным?
— Главное дело — это то, что возрождение России может быть только на путях Православия, а с моими скромными силами главное дело — внедрять эту мысль. И теперь уже могу говорить в силу возраста, будучи воцерковлённым, потому что много лет причащаюсь, исповедуюсь, соборуюсь, вот только что — с крестного хода: я нисколечко не сомневаюсь, я вижу воочию это возрождение духа русского народа. И вместе со святыми отцами я повторяю, что пессимизм, уныние — это признак безбожия. Унывать — грех. Поэтому надо быть совершенно спокойным, ведь Господь Россию в обиду не даст. И, смотрите, весь ХХ век показал, что мы, как блудный сын, вернулись к отцу, и он, наказав за отступление, нас простил как любимое дитя. Мы должны понимать, что Россия как Дом Пресвятой Богородицы, и Она его в обиду не даст, но это надо всё время заслуживать.

— Какие люди сыграли в вашей жизни особенную роль?
— Этот вопрос отсылает меня к началу строительства моей души, моего ума — к началу жизни. И я думаю, что русскую душу строили безымянные авторы сказок, преданий, песен, былин, загадок. Вот это же создавало русскую душу! То, что это произносилось в общении, читалось дедушкой, моя мама читала на печке — вот это устное народное творчество, предания, конечно, формировало душу. Сама жизнь формировала нас, и, конечно, семья. Великие люди — Николай Яковлевич и Варвара Семёновна.
И удивительные учителя в школе. Я не помню какой-то предмет, допустим, подобие треугольников, но я помню Марию Афанасьевну, я помню Петра Фомича, помню Ивана Григорьевича — мы помним личности, которые вводили нас в эту жизнь. Это самоотверженность, бессребреничество, бескорыстие. Я помню совершенно отважнейшего учителя физкультуры Николая Павловича, который, естественно, стал для нас Колька Палкин. Он подъезжал к высокой горе, подводил нас, катился первым, падал, кувыркался, а потом отряхивался и кричал: ‘Ну-ка давай права по одному! Ну, кто там — спихните его!’ И ни с кем ничего не случалось. Вот эта отвага в мальчишеских сердцах вырастала. Мы играли в Александра Матросова, и желание умереть за отечество было естественным как дыхание. Я отлично помню этот величайший взлёт патриотизма, который не ушёл из меня. Потом он изменился на желание умереть за Христа, а в случае с Россией это почти что синонимы, потому что Россия и Христос взаимосвязаны. Точнее, если Христос может прожить без нас, но мы без Него — никак.

— Какие существуют главные начала Русской идеологии?
— Это состояние единения с небесами. Конечно Православие, Самодержавие, Народность. Много-много на эту тему высказано, и много копий ломалось, и иногда и в воду зря ступишь, и копьё сломаешь, но остаётся одно измерение, ведь веру в Бога нельзя ничем измерить, кроме готовности умереть за Христа и в дни испытаний. Поэтому главное это ощущение для России веры во Христа и надежды на то, что Он не бросит нас; и наша огромнейшая вина перед Ним, и работа ради того, чтобы искупить эту вину. И если мы оказались в малом стаде Христовом, если мы зашли на корабль спасения, что само по себе — невероятное чудо, произошедшее в этих тысячелетиях с нами, и это главное счастье для нас — понять, что нас спасёт не Международный валютный фонд, не большевики, не демократы, ибо они приходят и уходят, а то незримое духовное состояние России, которое главное из того, что есть.
Вот 6-я рота псковских десантников могла и не вступить в бой с бандитам и остаться. Но как, и как мы победили в войне? Нужно всё время пытаться осмыслить: что же случилось с нашей духовностью. Ведь нам уже ничего не оставалось, когда вся Европа идёт на нас. У нас к 1930 году запрещён колокольный звон, разрушены церкви, священники в тюрьмах, расстреляны, всё осквернено, испохаблено, богослужебная литература сожжена, растерзана, убита лучшая часть крестьянства, а мы подымается и побеждаем! Ну, как это понять? А Париж, Прага, Нидерланды — лапки кверху, и все идут на нас, вся культурная Европа, где храмы открыты, литература осталась. Почему всё так? Потому что безбожная литература не только протестантская, но и католическая. И то, что Господь сохранил нам наши святыни, и как бы мы ни относились к И. Сталину, но у него было звериное чутьё на опасность, и когда он понял, что никакая идеология, никакие марксы-энгельсы ни за что и никогда нас не спасут, был поворот к этому.

— В чём главные особенности Русской цивилизации?
— Сейчас я хожу на молитвы, на крестные ходы, и для меня духовность, как я её понимаю, сосредоточена в любви. Вот я возвращаюсь с крестного хода. У Москвы, говоря учёным языком, такое чудовищно-вампирское биополе, что начинает из тебя прямо куски вырывать того, что ты накопил за эти дни и часы крестного хода. И вот это ощущение: пытаются как-то вывести из себя, а я жалею или прощаю; говорят что-то обидное, а я смотрю как-то по-новому на всех людей и люблю. И это ощущение того, что я люблю и прощаю — это основа русской цивилизации. Ну, кто бы ещё созидал такое количество детских домов и создавал в них семейные условия, как ни русские? Вот пример. Клементина Черчилль, жена У. Черчилля, приехала от Красного Креста летом 1945 года в Россию. Прошла гигантская война, кругом развалины, а она была потрясена и до смерти повторяла: она не видела беспризорников! Это детские дома, это усыновление и удочерение, это нахимовские и суворовские училища.
Вот нынче как все мы были оскорблены или нехорошо тронуты тем, что не шли суворовцы и нахимовцы по Красной площади! А демократы-дикторы надрывались, преподнося изо всех сил, что шагают французы и англичане в этих шапках — это им было по сердцу. Но страна, свалившая самого страшного врага в ХХ веке, не позволила быть беспризорникам, а сейчас больше 2 миллионов беспризорников. Как это понимать?
Ясно, что мы ещё коснёмся современности, но раз уж я упомянул очень болевую точку беспризорных деточек, то сразу следует упомянуть и наркоманию, и проституцию, и хулиганство; болезни, туберкулёз вернулся — ну всё растёт, кроме одного: рождаемость снижается. Что бы ни орала вся либеральная рать в защиту этих ценностей, но население России уменьшается, и это — главное обвинение им, которые никогда с них не снимется! Я помню, как Гайдар умер, так они ещё сдуру предлагали переименовать в его честь Невский проспект и ещё памятник поставить! И Немцов, который только что кричал: ‘Мы люди небедные!’, говорил: ‘Мы осчастливили Россию, мы спасли Россию!’. Надо же достигнуть последней степени наглости! И вместе с тем нас опять поймали, нас подвели на ИНН. Если коммунисты желали жить без священства, без Бога, рай на земле построить, то теперь появилось слово ‘рынок’. Но рынок-то людей обирает, от рынка люди впадают в нищету! Рынок обогащает немногих; деньги — категория мистическая: кто-то богатеет, значит, кто-то автоматически беднеет. Поэтому сейчас не лучшие времена на Руси.
Но одновременно это противостояние света и тьмы, Христа и Люцифера — оно обостряются, и это очень добрый знак, потому что последние времена и должны обозначаться напряжением последних сил. А сила Божья в немощи совершается, поэтому всем нам надо работать и одновременно говорить: ‘Господи, мы без Тебя ничего не можем!’

— Каковы главные и характерные ценности русского народа?
— Всё те же, какие были на Ледовом побоище и в Невской битве: самоотверженность, готовность умереть за Бога, за Отечество, в защиту своей семьи; нравственность, порядочность. Ведь я вырастал в таких местах, где я не помню замков! Зайдёшь в дом, попьёшь воды и идёшь — замка не видел. А дружба народов там была как данность, как точка отсчёта. Это был юг Вятской земли, нынешней Кировской области: там были татары, марийцы, чуваши, мордва, удмурты. В классе могло быть 7-8 разных национальностей. Но представить, что мы могли что-то выяснять по национальному признаку — такое в голову не могло прийти! И этот величайший — я не скажу ‘эксперимент’ — опыт единения национальностей был возможен только при русском народе. Я не вижу других примеров. Нет никакого другого народа, который был бы так добр, так милостив, который бы снимал с себя последнюю рубаху, потом получал бы за это звание ‘клятого москаля’, и ничего — дальше бы прощал. Поэтому главные черты русского народа — это прощение, одновременно означающее терпение, смирение, и это-то и есть главная сила русского народа.
Вот почему загадка не решается: ну как понять русский народ? Ну столько раз его били, а он брыкается. Во всех работах прежних и теперешних геббельсов — неохота их вспоминать — делается упор на уничтожение русского народа. Почему трусливо убрана графа национальности в переписи населения? Боятся обнаружить страшную зияющую рану на теле русского народа. Русский мужчина теперь живёт чуть ли не меньше всех остальных народов — еле-еле за 50 лет. Нам без конца навязывают: ‘Ты пьяница и вор’, но забывают, что не в России воруют, а у России воруют. Это надо понять, как и то, что не дураки и дороги виноваты, а то, что дураки показывают дороги. Поэтому меня глубоко оскорбляет эта либеральная направленность против России. Диву даёшься! Выросли за русские деньги, выучены в наших вузах, на русском молоке, хлебе, сале, мясе — и гадят на Россию. Это одна из установок мирового правительства, потому что внешне, в открытой битве мы очень сильны и нас не взять. А вот изнутри нас грызут, как крысы грызут амбары. Одно средство борьбы с ними может быть очень эффективно: дел с ними не иметь.

— Добро и зло, что это по-Вашему?
— Добро — это то, что для спасения души, а зло — то, что на её погибель.

— В России сейчас одновременно, не мешая друг другу, что особенно поражает, активно развиваются добрые и злые начала. Что значит этот духовный плюрализм? Предвестие конца?
— Вообще зло наступательно, оно нахраписто, оно бесстыдно, бессовестно, агрессивно. Добро порядочнее, нравственнее, но оно всё равно всегда сильнее.

— Добротолюбие у русского народа, как Вы его понимаете?
— Я понимаю как то, что поможет спастись. Вообще, всю свою жизнь нужно строить по тому, что земная жизнь конечна, что в земной жизни мы зарабатываем жизнь вечную, что у Бога нет смерти, что день нашей земной кончины — это день рождения в жизни вечной. И вот там-то мы и будем пожинать плоды земной жизни. А добротолюбие — это то, что поможет нам с радостной лёгкой рукой войти туда, то есть заработать себе жизнь вечную, что поможет нам спастись. Надо различать все свои дела с утра до вечера: это губит меня или спасает? Вот я прошёл, пока к вам торопился, и не было даже рубля в карманах, а у Китай-города нищий, и, мне кажется, это полезно, что я испытал нравственную неловкость. А если бы я был в другом состоянии, то проскочил бы мимо и даже не вспомнил, то есть я не совершил бы зла, но и не использовал бы возможность для добра.

— А вот такое качество русского народа, как нестяжательство? Преобладание духовного над материальным? Как его хранят в народе?
— Сказано копить богатство нетлеющее, которое на небесах. Вот хорошо бы заниматься таким стяжанием — стяжанием добрых дел. А так у нас вот Аннушка-нищенка ходила, очень духоносная старушка. Она говорила: ‘Мне если какая вещь не понадобится два раза на дню — я её и выкину’. Кружка, смена белья, полотенчико, мыло, хлебушек — вот великайшее нестяжательство. А сколько таких примеров на Афоне! Я же бывал не раз на Афоне и написал об этом книгу. Как благочестивые поклонники кинулись к старцу Паисию Святогорцу, как его называют греческий Серафим Саровский, и подвергли его келью, как писали газеты, ‘благочестивому разграблению’, потому что нечего было уже выносить, и тогда даже чурбаки, на которых он сидел, раскалывали и раздавали друг другу. Вот нестяжательство! Как говорила одна старуха: ‘А зачем делать железную оградку на могилу? На Страшный суд не опоздаю? Как перелезать-то?’ То есть в народном понимании, как из Голубиной книги, стяжание отягощает плечи, отягощает тело и душу, и опоздает человек, если его тянет материальное вниз. Вот ему надо купить дачу, яхту, а как он с этой яхтой в Царствие Небесное попадёт? Да никогда! Поэтому нестяжательство — это то, что опять же помогает спастись.

— Каково Ваше понимание соборности русского народа?
— Если коротко, соборность — это единение душ при достижении единой цели. Этого слова нет в иностранных языках; у них есть саммит, симпозиум, конференция, но для нас соборность — это единомыслие, единодушие. Но и при соборности может быть разномыслие, как в Евангелии говорится, что могут появиться искуснейшие, и они тоже помогут в этом единодушии пребывать. Одновременно в понимание соборности входит подчинённость общему мнение, то есть не противостояние собору, а следование и вера в соборность.

— Какая власть нужна России?
— Всё-таки в России власти должны знать, как пахнет трава, как сено косить, как пчёлы гудят, как жаворонок звенит над рожью. Власть не должна быть городской шпаной с асфальтовым детством, которая не может отличить овёс от пшеницы. Правитель должен понимать, что такое Россия. Он должен понимать, что ни в какое мировое общество Россия интегрирована быть не может, потому что она настолько впереди этого общества, настолько ближе к Господу, что говорить об интеграции и уподоблении Англии, где венчают педерастов, унизительно и оскорбительно для нас. Тем более, именно Англия уничтожила две последние монархии — немецкую и русскую. Поэтому правитель России должен понимать, какая страна доверила ему власть, вспоминать многих правителей, особенно Александра III и Павла Петровича. Да и Ивана III, Дмитрия Донского, Александра Невского — чтобы было ощущение великого старания сберечь русскую кровь, но, с другой стороны, надавать по морде тем, кто посягает на наше пространство, на нашу душу, и всегда знать, что мы самодостаточны.
Вот скажу откровенно, если бы я был правителем России, то я сразу бы со всеми поссорился, я бы сказал: ‘Всё, наступили времена Железного занавеса’. Была бы ‘холодная война’ и мы за 2-3 года мгновенно вознеслись бы к вершинам благополучия. Помните ‘ножки Буша’? Как нас ими завалили и как нас их лишили? Мгновенно заработала Ногинская фабрика и другие. Так же и в остальном. Зачем мы пьём порошковое молоко со сроком годности до декабря следующего года? Это же совершенно ненормально! Что мы пьём?
Правитель России должен быть оскорблён тем фактом, что пространство России не кормит народ. Правитель России должен быть оскорблён тем, что рождаемость в русских семьях ниже чем, у узбеков.

— Патриотизм, что это по-Вашему?
— Патриотизм — это в переводе: величайшая любовь к своему Отечеству, к своей Родине, своей державе. Это понимание того, что Господь дал тебе это счастье родиться в России. Для меня нет разделения патриотизма на хороший и плохой, советский патриотизм и российский. ‘Патрио’ — это Родина, значит, это любовь к Родине.
Именно патриотизм помог и Японии, и Германии возродиться, заново наладить своё хозяйство в краткие сроки, так же, как и у нас. Конечно, это слово неприятно врагам России. Но ненавидящий Россию может прикрываться этими фразами, потому что тут ему хорошо, а вот уедет он из России — кого он будет там обманывать, на ком он будет там наживаться? Поэтому здесь он будет пользоваться этой лексикой.

— Кто сыграл положительную роль в истории России?
— Несомненно, это богатыри. И киевского цикла, и северного цикла богатыри, которые для русского ощущения стали совершенно реальными людьми. Реален Илья Муромец, реален Александр Невский, стоящий на страже, реален Сергий Радонежский, Серафим Саровский и военачальники. А также великая монархическая литература А.С. Пушкина, Г.Р. Державина и Ф.И. Тютчева. И, конечно, тут же ,как отрицательный пример, противостоящие им революционные демократы: В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев.

— Как Вы относитесь к Ивану Грозному?
— Он, конечно, Грозный, но ведь он грозный к врагам, и это очень хорошо. При нём ведь расширялась Россия, крепла и мужала Россия. Поэтому я очень хорошо отношусь к Ивану Грозному.

— Как Вы относитесь к Петру Первому?
— Ему всё-таки можно поставить в заслугу полтавскую битву, где мы свалили шведов, которые были в то время хозяевами в Европе. А так, конечно, его любить не за что.

— А Екатерина II?
— Она всё-таки сохраняла монархию. Как все эти Вольтеры, Руссо, Дидро её обхаживали, как пытались вокруг неё выплясывать, но она всё-таки выстояла и сохранила эти две монархии, которые держали температуру морали в мире — немецкую и русскую.

— Ваше отношение к Николаю I?
— Всё-таки не он, а папаша Александр I запустил в Россию масонов после Отечественной войны, а он уже расхлёбывал это. По крайней мере, чутьё было безукоризненное на людей, на государственных деятелей.

— Ваше отношение к Александру II?
— Ну, всё-таки Александр III для меня теплее, ближе и лучше.

— Ваше отношение к Николаю II?
— Это святой. Мы с вами бывали в этой страшной комнате, которая стала алтарём Храма на крови. Это, конечно, величайший человек, и Россия не поняла, насколько у неё великий царь. Было такое продажно-преступное отношение к нему — Боже мой! А потом ещё упрекать его в трусости, когда он настолько лично мужественный. Ведь он мог всех-всех спасти, когда он взошёл на крест. Это величайший царь! Дай Бог понимания, что нам бы дожить до такого царя — нам бы дожить и быть достойным его памяти!

— Какова Ваша оценка Ленина?
— Ленин, конечно, сам себе выкопал яму и попал на дно. Он явился одной старухе и сказал: ‘Не молитесь за меня — я на дне ада!’ Потому что одной его записки или одних его телеграмм было достаточно для отношения к нему. И его личная месть за гибель старшего брата Александра — это ни на что не похоже. Революционер, общественный деятель — да кто бы ни был — не имеет права личные обиды, жажду мести или симпатии проявлять на общественном месте. В конце жизни он уже понял, что такое Троцкий, все эти Шифы, но было слишком поздно: дело было сделано. Он продался сатане.

— Ваше отношение к Сталину?
— К И.В. Сталину я личной любви не испытываю, но вместе с тем со Сталиным мы победили главную заразу ХХ века — фашизм. Во многом это заслуга Сталина. И отношение к Сталину не может быть такое всхлипывающее: ах, он такой, он сякой! Есть измерение морали и нравственности в мирное время и в военное время. Он всё время был на войне — непрерывно! Эта война не кончалась ни после окончания Гражданской войны, ни после окончания Великой Отечественной войны.
И потом ещё важно сказать, что они как дорвутся до власти, всё хапают, а Сталин — бессребреник. В нём ощущение культуры, его решение вернуть патриаршество в Россию — у него очень много заслуг. Я ещё из тех людей, которые помнят 1953 год, то есть его кончину и похороны. Я отлично помню это народное страдание. Это же не выдумано! Конечно, в лагерях были и несправедливо осуждённые — всё это было, несомненно. Но слёзы стояли по всей стране. Это крупнейшая личность ХХ века, что признают все умные оппоненты.
Если взять народное голосование, которое, несомненно, было подтасовано, то изначально оно выдвигало Сталина на первую роль — как главное лицо ХХ века. Значит, живёт в русском народе тоска по монархии, по крепкой, отцовской власти. Так же, как было, когда показывали похороны патриарха Алексия не так давно, что несравнимо с тем, как закопали Б.Ельцина.

— Какова Ваша оценка Хрущёва?
— Более, чем плохая. Это ‘шестёрка’, трус и необыкновенный подлец. Это Нерон нового времени. ‘Я вам покажу последнего попа!’, — кричал он нам. Бог ему судья! Даже его сынок предал и с удовольствием потом рассказывал, как присягал американскому флагу. Вот это уровень семейки.

— Какова Ваша оценка Брежнева?
— Честно говоря, Л.И. Брежнев мне многим симпатичен. Всё-таки, будучи начальником политотдела 18-й армии, на каком-то катере в Новороссийской бухте плыть под огнём, чтобы вручать партбилеты, когда там на пятачок уже прорвались — это смело. Опять же — не хапал. При нём много делалось, держался уровень обеспечения людей, была уверенность в завтрашнем дне. Когда начинают рассказывать про эти талоны, я говорю: вот сейчас идёт лето, а где наши дети беспризорники? А тогда были лагеря. Всё было отлажено.
Брежнев был патриотом. Я помню, когда ему подарили какой-то фирменный холодильник, он отказался: ‘Нет, у меня есть свой — ЗИЛовский!’ Или как он говорил космонавтам: ‘Я бросаю курить, но я всегда курил русские сигареты’. Даже в этом пустячке проявляется то, что это был человек, настроенный патриотически. Его и фронтовики вспоминают нормально.
Другое дело, семейка. Тут уже отлаженная система: у кого какая жена, и какую дочку кто соблазнил, какими драгоценностями поманил.

— Какова Ваша оценка современных правителей: Андропова, Горбачёва, Путина?
— Мне кажется, что Ю.В. Андропов был человек антирусский. Вот недавно показывали, как Е. Евтушенко вспоминал и похвалился, что он с кем-то выпивал и позвонил Андропову на дачу. Вот представьте кого-то из нынешних поэтов-писателей, кто знает дачный телефон руководителя госбезопасности! Он позвонил, стал говорить ему что-то горячо и возбуждённо, Андропов по-отечески ответил: ‘Женя, когда выпиваешь — закусывай!’ Понимаете уровень общения? При этом он не любил русских писателей. Мне В. Белов говорил, что даже готовились списки ‘на посадку’, поэтому Андропов — это личность антирусская.
Что касается М. Горбачёва, то это настолько низкий уровень, настолько примитивный уровень! Мне очень жалко А.А. Громыко, который содействовал восхождению Горбачёва.
В.В.Путин говорит дельно. Иногда он говорит более конкретно и дельно, чем Д.А. Медведев. Есть даже такая притча о том, как собрались серьёзные люди, предприниматели, озабоченные положением дел в стране, и решили: ‘Дело плохо! Надо писать президенту!’. Ну, написали они президенту, старший из них смотрит и говорит: ‘Мужики, вы всё очень хорошо написали, но дело так серьёзно, что надо писать прямо Путину!’ Это шутка такая, но в нём есть та хозяйственная нотка, которая чувствуется. Но, как бы он правильно ни говорил, дело не делается. Вот такими крохотными затычками, вроде ‘вот этот завод мы сохраним’, не решается. Дело плохо. Мне кажется, в нём есть какой-то уровень тревоги за будущее. Ясно, что, в отличие от Сталина и Брежнева, он человек весьма богатый.

— Как Вы оцениваете 1917 год в истории России?
— Это звёздный час английской разведки: они добились своего, уничтожив немецкую и русскую монархии и стравив нас. Здесь им помогали масоны. Это давно началось: с декабристов, с противостояния Запада и Востока. Эта работа шла и в русско-французской войне. Накатывалось противостояние души и тела, материального отношения веры и духовного, эта жадность Запада, эта ненависть к нам…
Но вообще 1917 год — это кара для нас, это бич Божий. Так же, как в V веке гунны и Атилла — бич Божий для Европы, которая отступила от Бога, вот так же и большевики для нас. Они пришли для вразумления. Но за время, которое называлось в Англии Викторианским периодом, они потеряли гораздо больше, нежели мы за синодальный период, несомненно. Как бы там ни говорили: ‘Ах, у нас в синодальный период не было патриарха!’ Но ведь у нас в это время вспыхнуло такое количество святых, такое количество огромного жертвенного желания умереть за Христа и за Россию, какого мир не знал. У нас в Бутове больше трёхсот причисленных к лику святых.
Поэтому 1917 год показал ещё и силу России. Он и вернул патриарха, но он же был и наказанием за богоотступничество. Так что, всё по Божьему промыслу, и никогда мы ничего не переделаем. Нужно только понять, что Господь нас любит, а кого Он любит, того наказывает. Это давно сказано: ‘Любя наказует’ — это евангельские слова.
Поэтому 1917 год — это звено в цепи нескончаемого движения России.

— Как Вы оцениваете советский период в истории России?
— С точки зрения вечности и с точки зрения Божьего промысла, это как испытание России и как вразумление людей, что без Бога ничего не построить. Мы строили это на некрепком основании: это был или песок, или солома, или что-то ещё, поэтому опыт построения обезбоженного общества, конечно, подтвердился. Смотрите, как сильна была Компартия, пока мы были сильны, а как рухнули экономическая взаимопомощь, варшавский договор — рухнула и идеология.
Сохранилась только Церковь, и Церковь спасла Россию. Поэтому потом они завопили, что после коммунизма их главный враг — Православие. Поэтому советский период был послан для вразумления, что построить общество без Бога невозможно, то есть построить его можно, но оно будет недолговечным.
И это вразумление не только для нас. Ведь почему Америка держится только дубинкой долларом? Почему у них нет государственной религии? Потому что к ним пришла из Европы всякая шпана, и кого больше в Сенате: мормонов или адвентистов — тот и правил бал. А у нас всё время подражают самому плохому, что есть в мире. Пусть лучше у нас учатся, потому что мы всегда идём впереди на всех путях испытания — и системы, и идеологии — всего.

— Как Вы оцениваете ‘перестройку’ в истории России?
— Тоже вразумление. Это показатель, как легко использовать такую христианскую черту, как доверие. Вот меня, например, легко обмануть, потому что я верю, но это не мой недостаток, это даже достоинство, но надо распознавать. Как говорят Святые отцы, не в осуждение, а в рассуждение. Почему же мы не стали сразу рассуждать, что рынок — это полный обман?
Что такое рынок? Надо сделать сапоги, которые девушка купит, чтобы они были красивыми, просились в руки и через месяц порвались. Вот, что такое рынок! Теперешний рынок — это не рынок при царской власти, когда два купца договариваются: ‘Давай, Иван Иванович, чтоб три баржи с зерном 8 сентября были в Нижнем Новгороде!’ — ‘Давай!’ — ударили по рукам! Теперь же собираются юристы, целые стопки документов, чтоб не обмануть друг друга, но обман всё равно происходит. Теперешний рынок обижает и унижает людей, заставляет жить всё хуже. Это конкуренция. Что такое призыв властей к конкурентоспособности? Это опять же бессмысленная гонка. Как накапливание бессмысленных знаний — путь к несчастьям, так же и рыночная гонка — это полная тупиковость, это обречённость. Поэтому сейчас дела плохи, ‘перестройка’ ещё не закончилась, её результаты уже видны, а выходов из ситуации пока не намечается.
Я убедился, что среди предпринимателей, среди богатых людей есть трезвомыслящие, патриотически мыслящие люди. Ведь деньги — мистическая категория, и если Господь дал мне возможность разбогатеть, я возвращаю деньги Отечеству. После 1812 года, когда и М.И. Кутузов не собирался сдавать Москву, когда генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин объявил, что Москва не будет сдана, ни купцы, ни жители ничего не вывозили, и в итоге сгорело огромное количество всего: домов, мебели, запасов. После этого царь велел составить списки того, что сгорело. Конечно, везде были огромнейшие списки, и царь честно сказал: мы сейчас можем вернуть только треть. И купцы отказались, понимая, как нелегко сейчас государству! И, как писал. Н.М.Карамзин, пожар много способствовал возрождению и украшению Москвы. Что такое русское предпринимательство: купцы, разорённые этим пожаром, возрождают всё через 10 лет!
А в Великую Отечественную войны это была не пропаганда, что какой-то колхозник отдал все свои сбережения. Об одном скажут, а десятки тысяч несли без того, что о них что-то напишут. Я отлично помню.
Как нам всё это тяжело досталось! И когда начинают нехорошо писать о стране, меня это так глубоко оскорбляет. Я помню, как мы с братом босиком таскали на молочный завод то, что от себя отрывали, потому что облагали же корову налогом. Мы отрывали и несли. Это величайший подвиг русского народа.
Теперь такие люди тоже есть, но это, к сожалению, единицы. Однако я думаю, что их будет всё больше и больше. Может быть, они спасут страну — не знаю пока.

— Как Вы оцениваете роль евреев в русской жизни и истории?
— Вообще, что касается отношений с другими национальностями, то они всегда были нормальными, обогащающими. То, что были декады искусства республик СССР, это нормально и хорошо; молдавский танец жок и кавказские танцы, белорусский бульба и украинский гопак — это хорошо. Всё это входило не в нашу кровь, а в наше сознание, и это нормально. Что же касается главного предмета искусства слова — литературы, то когда уже обрушились наши связи, и мы уже не знали, что там написал Василий Быков или Нодар Думбадзе, то я сказал, что я от этого ничего не потерял. Это, может быть, обидело кого-то, но я в самом деле ничего не потерял, потому что русская литература — ведущая в мире. И они должны бы понимать, что на самом деле они выходили на мировую арену только через русский язык.
Что касается евреев, то они уже без России себя не мыслят: им здесь хорошо. Им где бы ни жить — лишь бы жить хорошо. Поэтому я не думаю, что евреи хотят нашей гибели. Они хотят и дальше жить хорошо, и они делают всё для этого. А как они это делают? Они постоянно нагнетают какие-то страхи. Вот был такой Щекочихин — не знаю, жив или не жив — который постоянно называл сроки погромов, так же, как корейцы называют сроки конца мира. Никаких погромов — это всё выдумано и давным-давно доказано, что изначально русские вообще ни при чём! А так, если посмотреть, как эти евреи хлынули в Америку и Израиль во время ‘перестройки’, и что же они бегут обратно-то? Что же они там-то не прижились?
Вообще я, может быть, много претерпел от них как писатель, как драматург, потому что все завлиты в театрах были сплошь евреи. Они водили меня за нос, не ставили спектакли. В издательствах то же самое: рецензенты, критики — все евреи в основном. И, вместе с тем, ничего — жив! В этом есть некая закономерность, что русский одарённый человек обязан пробиваться через эти трудности. Огромное спасибо евреям за моё писательское становление!
А так я отношусь совершенно нормально. Я огромное количество раз бывал в Израиле и не испытывал в отношении себя злобных выпадов. Хотя в западной части Иерусалима, где живут хасиды, помню, я видел, как ненавидели меня за то, что я русский. Но это секта, о чём говорят и сами евреи. Потом у них у самих дела плохи. Вот у них идёшь и видишь надпись ‘Музей консервативного иудаизма’. Я в шутку спрашиваю переводчика: ‘А музей прогрессивного иудаизма есть?’. А он отвечает: ‘Да, есть!’. Поэтому у них тоже несладко.
Так же, как буддистов, как у мусульман шииты, сунниты, появляются ваххабиты. То есть идеология мировых религий трещит по швам. А вот с Православием, слава Тебе, Господи, которое основано Фаворским сиянием, страданиями Голгофы, Вознесением с Елеонской горы, мы живы. Живы потому, что Господь Бог сам принёс Православие на землю — сам, а не через пророка. Пусть Будда Гаутама — великий пророк, или Магомет — они, несомненно, незауряднейшие личности и пророки. Но Иисус Христос — Сын Божий! Это огромнейшая разница.
Кстати говоря, я думал, что движение ‘Евреи за Христа’ какое-то выдуманное, а оно оказывается реальным. Только что вернулся из Израиля корреспондент Аркадий Мамонтов, и он рассказывает, что там очень много людей крестится в Православие. Поэтому я вижу, что осознание, что можно спастись только во Христе, несомненно, есть. В конце концов, уже можно устать две тысячи лет проклинать Христа! Официально Израиль — иудейское государство. Там даже Новый завет выбрасывают из школ. Но движение крещения и перехода ко Христу идёт же снизу — так же, как и у нас возрождение.
Как у нас святых канонизируют: не сверху, а снизу. Как Ксению Петербургскую, у которой и могила была залита бетоном, а люди всё равно ходили и кусочки отколупывали. Народ её канонизировал! Так же и со Христом: Он идёт из бедных хижин, а не из дворцов.

— Как Вы оцениваете роль масонов в русской истории?
— Мы всегда где-то рядом с этим говорим. Конечно, масонство существует. Может, даже и крепнет, потому что ему постоянно подкидывают денег, а без денег оно существовать не может. Вот наша любовь ко Христу бескорыстна: есть у меня деньги или нет у меня денег — я пришёл в Божий храм помолиться. А масон без денег не может быть масоном — со всеми этими церемониями и степенями.
Я сколько читал о них — всё думал: должна же быть какая-то внутренняя мотивация поступка? Вот тебя вербуют в масоны, а должен понимать, что выше определённой степени ты не поднимешься. Вот будешь ты каким-то масонишкой — приготовишкой. Почему я никогда не ношу галстук? Потому что давным-давно прочитал, что это масонский знак, символизирующий петлю, за которую тебя могут вздёрнуть. Всё это символика, все их собрания, причём, это всё заимствовано у нас, только наоборот: если крест, то перевёрнутый, там чёрная месса. Ну, что я буду о них рассказывать, если всё это легко прочитать?
Но, видимо, их прикармливают, видимо, считается, что, если ты не станешь масонишкой, то и портфель не получишь. Как раньше было: если ты не в Компартии, то не получишь должность, или сейчас — не в ‘Единой России’. Так и тут. ‘Вот, тётя Хася, талантливый парень из Челябинска, надо бы его подтолкнуть!’ — ‘Хорошо, но ты, Вася, становись масоном!’ Они совершают и акты милосердия, отправляя телевизоры в детские дома, покупают людей, но всё-таки масоны — это более страшная организация, чем внешне может показаться. Это реальная сила уровня Рокфеллера, Шифа, если брать начало того века. Скажем, убрать человека или поставить своего министра для них ничего не стоит.
Но есть Россия, которая для них совершенно непонятна, загадочна, и от этого они её всё больше и больше ненавидят. Масонская ненависть к нам, несомненно, существует. Но это очень даже радостно — мы от этого спасаемся.

— Каким Вы видите будущее России?
— Вопрос серьёзный. Мне кажется, России всегда будет трудно, но будущее — за Россией, потому что Россия — это душа мира. Как у тебя есть душа, так и у мира есть душа; и если что-то случится с Россией, остальной мир погибнет. И чем скорее остальной мир это поймёт, тем скорее он сам спасётся и от нас отступится, наконец. Потому что у нас всего хватает: природных ресурсов, ума, интеллекта — у нас хватает всего, чтобы мы жили счастливо и помогали жить другим.
Но этого понимания в мире, к сожалению, немного. Как были все эти разговоры о недочеловеке и низвержение славянства до этого уровня. И посмотрите, в чём дрогнуло славянство: не захотели они быть унтерменшами — и побежали в НАТО! И где там эти болгары, которые перешли на григорианское летоисчисление?
А мне кажется, скоро весь мир перейдёт на русский юлианский календарь, потому что учёные всего мира говорят, что астрономическая наука основана на юлианском календаре и юлианские сутки — самые точные, а это русское время. Как я сказал одной старухе: ‘по старому стилю…’, а она поправила: ‘Не по старому, а по Божескому!’ Так вот, Россия живёт по-Божескому. Мир живёт во времени, а Россия — в вечности. Почему мы всё время побеждаем? Потому что мы понимаем, что есть Русь Небесная, и это не выдумано, потому что мы понимаем, что наше пребывание здесь не кончится земной жизнью, понимаем, что Русь Святая — это нами заработано — заработано кровью всех сражений, всех терпеливых жизней. Я вот счастлив, что живу в России. Меня так огорчают нападки на Россию, но — даст Бог — перенесём и это.

— Что нужно сделать, чтобы улучшить положение русского народа?
— По крайней мере, честно сказать: ‘Миленькие мои, давайте ещё немного потерпим!’. Потому что, если мы позволим себе не вытерпеть — а нам есть, отчего гневаться, — мы пропадём. А такое гудение народного недовольства происходит от нашествия и засилья Кавказа, Средней Азии, от чудовищного количества милиции и ОМОНа, от убавления населения, от катастроф в шахтах и электростанциях, от Чубайса и Абрамовича и всей либерально-демократической публики; идёт совершенно справедливое гуденье, но если произойдёт какой-то социальный взрыв, мы пропадём. ОМОН и армия не у нас, и армия уже приучена стрелять в народ, что мы увидели в октябре 1993 года. Поэтому я бы сказал: Миленькие, давайте потерпим! Мы уже не первый год подтягиваем ремешок потуже, но сейчас не худшее время: собаки уже хлеб не едят, как любил говорить мой отец. Я видал такую нищету, что нынешние жалобы кажутся смешными. А сейчас и храмы открыты, и литература издаётся — всё это хорошо.
Но то, что нас убивают, убивается образование, деморализуется армия, ухудшается и дорожает медицина — всё это есть. Но всё равно надо потерпеть! Я говорю это не как лукавый утешитель, а как умудренный жизнью старик. Я говорю: когда мы терпим — мы побеждаем, а уж когда смиряемся, то побеждаем окончательно. Вот это, может быть, наше главное оружие. Конечно, надо возмущаться, надо протестовать, надо писать и в Верхнюю, и в Нижнюю палату, и президенту надо писать — обязательно надо возмущаться, что ликвидируются деревни, сносятся медицинские пункты, школы! Но вместе с тем, нужно сказать себе: ничего, мы победим! Наше дело, как всегда, правое!
Пикеты хороши, но важны молитвенные стояния, как, например, в субботу происходит чтение акафиста у Страстного монастыря — кинотеатра ‘Пушкинский’, бывшего кинотеатра ‘Россия’. Я вижу очень благотворную форму стояния за нашу Русь: это крестные ходы. Я вижу, какой за 20 лет рост, когда мы ходили по двести человек на крестный ход, а сейчас — по семь тысяч. Это совершенно реальное возрождение России. Это та самая соль, то самое Малое стадо Христово, которое растворяется в народе, потом увеличивается, и это, несомненно, благотворное явление и животворящее. Не случайно его очень боятся, так как не могут, как при Хрущёве, разогнать крестный ход милицией, то начинают демократически, предлагая автобусы, если трудно идти или предлагая сдавать вещи в камеры хранения. У нас уже не осталось епархий, где нет крестных ходов, и не осталось православных, которые бы в них не участвовали. А это единение, это те самые язвы дьяволу, которые прижигаются. Как говорится: мы идём — ад трепещет. Это формула крестного хода.
Надо больше молиться — и соборно, и келейно — и молиться так, будто от тебя одного зависит, что Россия спасётся, будто ты один остался на белом свете. Все спят — а ты молись за Россию! И надо помнить эту притчу о том, что, когда мир уже погибал и колебался, молитва старухи спасла мир. Говорят, что и крылышко мухи имеет вес, поэтому всё это совершенно реально. Это трудно объяснять неверующим, но верующие очень хорошо понимают. Понимают, когда они после Причастия выходят опять в этот мир — мир искушений и соблазнов — но всё-таки им теперь легче идти в него. Вот как меня после крестного хода не трогают ни какие-то денежные затруднения, ни обиды — я как-то окреп, и мне хорошо, и дай Бог, чтобы это состояние растянулось на подольше!

— Что бы Вы хотели сказать молодым людям?
— Молодёжи бы меньше рассуждать, а больше бы верить! Верить. Потому что накопление знаний самоцелью иногда бывает губительным. Ну что за идиотские игры в поля чудес, эти визги, которые там идут? Всё это настолько бессмысленно!
Не знать что-то не стыдно. Молодёжь должна больше доверяться сердцу, а не уму, потому что ум — это инструмент познания мира, а сердце — это определяющее в познании мира. Ведь умными полон ад, а Рай — добрыми! Вот какая формула! От ума не спасёшься!
Молодёжь должна чаще заглядывать в своё сердце и меньше кучковаться, меньше тусоваться, меньше сбиваться в какие-то кружки, кружочки, всяких ‘наших -ненаших’ — это всё тоже тщета. Если уж объединяться, то лучшие объединения — это артели и бригады для восстановления храмов, или общества во имя чего-то. Одним словом, я бы хотел, чтобы молодой человек чаще оставался наедине с иконой, со своей душой, со своим сердцем — у него бы ум тогда просветлялся.