Келейница Сепфоры

Новый поворот в моей жизни

Смотрю на часы — шесть утра. Небо ещё тёмное, но это уже не ночь — брезжит, занимается неспешное зимнее утро. С трудом вылезаю из тёплой постели — печка остыла, холодно в стареньком домике! Надеваю валенки, уютный свитер. Растапливаю печь, и язычки пламени трещат весело и загадочно: «Здравствуй, новый день! Что принесёшь ты с собой?».

Светает. Иду за водой. Мне, горожанке, очень нравится топить печь, ходить за водой и дровами, расчищать дорожки от снега. И смотреть при этом на белоснежные стены и храмы Оптиной — их видно как на ладони. Нас разделяет только Жиздра. Я — в одиноком деревянном домике на окраине Козельска.

Когда просыпаюсь дома, в многоэтажном многоквартирном здании, обнаруживаю себя в эпицентре страшной суеты и спешки. В соседней квартире громко ругаются соседи. Они опаздывают на работу и выясняют, кто в этом виноват. В квартире напротив гремит рок-музыка. Под окном заводится дюжина машин и слышны раздражённые гудки и иногда крики. Эта нервная озабоченность передаётся и мне, и я ловлю в зеркале свой напряжённый взгляд и хмуро сдвинутые брови. Мимо дома спешат люди. Они постоянно куда-то не успевают, и оттого их лица безнадёжно суровы и озабоченны. Им некогда смотреть, как кружатся тихие снежинки и медленно розовеет небо.

А здесь, в этом одиноко стоящем домике, тишина. Я слышу, как неспешно падает снег, кружатся снежинки, сладко потягивается кошка Мурашка, потихоньку начинают чирикать птички… Слышу, как трещат дрова в печи. Мурашка сидит на подоконнике и следит за птицами. Прихожу с улицы с полными вёдрами воды, а в комнате уже тепло. Весело начинает посвистывать чайник — пора, хозяйка, пора пить чай! Хорошо!

Сейчас будем завтракать с Мурашкой, потом за работу! Я пишу для издательства Оптиной, сидя спиной у печки, а кошка уютно устраивается у меня на коленях. А за окном — снег и белоснежная Оптина. Что может быть лучше?

Мою идиллию нарушает неожиданный звонок мобильника: мой духовный отец объявляет мне, что через час за мной заедет попутная машина. У меня новое послушание: нужно на пару недель заменить сестру, которая ухаживает за старенькой схимонахиней. Едва успеваю задать вопрос: «А куда нужно ехать?» Батюшка как обычно немногословен: «Город называется Киреевск, матушку зовут Анастасией, она была келейницей старицы, схимонахини Сепфоры». В трубке гудки, и я сижу пару минут в растерянности. Затем начинаю собираться.

Сборы мои недолги. Первым делом — накормить и выгулять Мурашку. Вечером за ней приедут. Теперь сама. Чем старше я становлюсь, тем меньше мне нужно. Omnia meum mecum porto(Всё своё ношу с собой). Тёплый свитер, длинная удобная юбка, старенький ноутбук, такой же старенький фотоаппарат, несколько любимых иконочек, потрёпанный блокнот — и я готова к новому повороту в моей жизни.

Где-то там, далеко осталась моя старая привычная биография, в которой были постоянная и ответственная работа, трёхкомнатная квартира, полная вещей, каждая из которых казалась существенно необходимой. В той прошлой жизни всё было расписано по минутам и на годы вперёд. А теперь я — странница. И не знаю, что ждёт меня через час. И мне это нравится!

В путь!

Не проходит и часа, как за окном раздается гудок — за мной приехали. В машине монахиня Феодосия, двое молодых людей и водитель Климент. В путь!

— Клим, а Киреевск — это далеко?

— Оль! Я понятия не имею! Мне дали послушание — я и еду.

В машине громко по очереди читают акафисты. А у меня на душе тревожно. Я думаю о том, куда и к каким людям я еду. Вспоминаю, что читала о старице Сепфоре, о её келейнице и её дочери. Про городок, где они жили и куда мы едем. Достаю и смотрю карту.

Да, это довольно далеко. От Оптиной примерно четыре часа пути. Киреевск — небольшой городок в Тульской области, в сорока километрах от Тулы. Расположен на реке Олень, что в бассейне Оки. В этом городке великая подвижница нашего времени, старица Сепфора, провела большую часть своей жизни.

Жила она очень прикровенно. Молитвенный подвиг свой скрывала. Была уже прозорливой старицей, схимницей, к ней приезжали иеромонахи, игумены, протоиереи, а соседи недоумевали: «Почему это к нашей бабушке Даше из Оптиной столько батюшек приехало?» Она жила не напоказ, не было у неё цели прославиться. Старица Сепфора молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной пустыни и Клыкове.

В Киреевске сейчас живут дочка матушки Сепфоры, схимонахиня Иоанна, и её келейница, схимонахиня Анастасия. Матушка Анастасия была келейницей старицы Сепфоры в течение двадцати лет. Сейчас она очень болеет. Как же я буду ухаживать за таким человеком? Смогу ли? Справлюсь ли? Отвлекаюсь от тревожных мыслей и осматриваюсь.

Рядом в машине матушка Феодосия в инвалидной коляске, она уже старенькая. Молитвенница. Когда духовные люди пребывают в молитве, Господь открывает им многое. Про матушку Феодосию рассказывают, что она может объявить своим помощникам: «Сейчас к нам гости приедут». Перечислить, кто именно приедет. И через некоторое время гости действительно приезжают.

Потихоньку смотрю на матушку. А она тут же поднимает на меня взгляд, и взгляд этот умный и молодой. Сколько раз я видела такие мудрые и молодые глаза у стареньких монахов и монахинь, схимников и схимниц. Да, душа не имеет возраста… Такие люди, как матушка Феодосия, растут духовно и с годами превращаются в старцев и стариц, а не в стариков и старух.

Матушка Феодосия едет в гости к матери Иоанне. Парализованная, она в своей инвалидной коляске сама и руки поднять не может. А вот — едет в гости.

И, похоже, ни о чём не тревожится. Её спокойный взгляд, кажется, говорит мне: «Ну, что ты?! С Господом нигде не страшно!» И от этого мудрого взгляда я успокаиваюсь и присоединяюсь к общей молитве. В машине читают акафист святителю Николаю Чудотворцу, затем ещё акафист и ещё. Машина летит почти бесшумно над заснеженными полями.

И вот он, Киреевск. Деревья в инее, чистый белый снежок. Тихая, неяркая, но такая милая сердцу среднерусская природа. Городок нешумный. Широкие улочки. Дома кирпичные, трёхэтажные. В одном из таких домиков и живёт мать Иоанна.

Когда нам открывают дверь, мать Феодосия начинает громко петь «Взбранной Воеводе», и мы все подхватываем. Я успеваю увидеть квартиру, где жила матушка Сепфора, только краем глаза. Меня ждёт послушание. Матушка Иоанна приглашает меня заходить к ней в гости. И я отправляюсь к схимонахине Анастасии.

Знакомство с матушкой Анастасией

В её келье множество икон, постоянно горят лампадки, на стенах фотографии наставницы — старицы Сепфоры. У матушки парализована правая часть тела, и она нуждается в помощи и уходе. Подхожу к ней под благословение, и она осеняет меня крестом. И опять — удивительно молодые умные глаза! А улыбка! Матушка улыбается мне, и вся её келья будто озаряется светом и теплом.

При знакомстве со мной матушка плачет.

— Матушка, почему вы плачете?

— От радости, деточка! Я тебе очень рада!

Она говорит со мной так, как будто знала меня раньше. И мы вскоре начинаем общаться как давно знакомые люди.

Мне нужно будет помогать матушке передвигаться по комнате (она в основном лежит на кровати, но может сидеть в кресле). Нужно будет готовить еду и помогать кушать; стирать и прибирать в квартире; вычитывать длинное молитвенное правило. Когда я приехала, матушка была сильно простужена, на следующий день я вызвала к ней врача.

Тяжёлый бронхит с высокой температурой. Хорошо, что я умею делать уколы. Когда-то в университете у нас была медицинская кафедра. А потом, когда росли и болели мои детишки, пришлось пополнить медицинские знания и навыки. Так что матушке пригодилась моя «лёгкая» рука.

Матушка непроста. Смотрю на неё в начале знакомства: милая улыбка, морщинки на лице — и думаю: «Обычная добрая старушка». А она испытующе бросает на меня взгляд и вдруг спрашивает о возрасте. Я отчего-то смущаюсь и бормочу: «А сколько дадите?» Матушка называет цифру лет на десять меньше моего возраста. Вообще-то обычно мне столько и дают, выгляжу я моложаво.

Я киваю головой и улыбаюсь: «Ну да, примерно так я себя и чувствую».

Но матушка вдруг строго говорит: «А я думала, что тебе…» — и называет мой точный возраст. Я густо краснею. Вот тебе и обычная добрая старушка. С такой точностью мне ещё никто мой возраст не называл. Что это? Случайное угадывание?

Прямо на уме у меня побывала

Позднее я столкнусь с тем, что угадывает мать Анастасия поразительно часто. Так часто, что угадыванием это уже не назовёшь.

Перед чтением Псалтири спрашивает у меня:

— Как читаешь Псалтирь?

— Кладу закладку и читаю кафизму за кафизмой по порядку.

Хочу добавить, что кроме этого читаю ещё по благословению семнадцатую кафизму, получается две кафизмы в день, но прикусываю язычок. Вдруг скажет: «Читай вслух»? А правило у неё и так большое, у меня язык устаёт. Вот чудеса — болтать попусту никогда не уставал, а теперь молиться устаёт!

— Ну что ж, открывай закладку и читай.

Читаю. Заканчиваю и думаю: «А уж семнадцатую я потом прочитаю, про себя. А и не прочитаю, так отдохну. Устала я — целый день как белка в колесе». Но не тут-то было. Мать Анастасия строго спрашивает:

— Ну, а дальше?

— Что дальше? Всё! Кафизму прочитали!

— Не-ет! Что тебе ещё духовный отец благословил читать? Ну, что ты мнёшься-то? Какую благословил ещё кафизму каждый день читать? Семнадцатую? Вот и читай! Давай-давай! В ней всё, она — золотая!

— Матушка! От тебя ничего не утаишь!

Улыбается тихонько:

— Мне прежняя келейница всегда говорила: «Мать Анастасия, ты прямо на уме у меня побывала!»

— Матушка, ты у нас старица!

— Что ты, деточка моя, какая же я старица! Вот мать Сепфора — она старицей была, да… А я так просто, старая монахиня…

— Матушка, а как ты стала келейницей старицы?

Подарки старцев

— Ну, как. Я была тогда ещё молодая, твоего возраста. Была не то чтобы маловерующей, но в церковь некогда мне было ходить. Жила обычной жизнью, сыновей растила, мужа любила. Работа у меня была ответственная — в ОРСе. Так отдел рабочего снабжения назывался. Руководила. Начальником была. Одевалась красиво. Жизнь моя после знакомства с матушкой Сепфорой сильно изменилась. Как-то раз знакомая меня к ней привела. Просто так.

А у меня платье без рукавов, босоножки на ногах, пятки голые. Матушка смотрит и говорит: «В торговле работаешь — и что, ткани тебе на рукава не хватило? А на ногах это что у тебя?» Я смутилась. А она подарила мне, незнакомому человеку, чёрный платок и Псалтирь. Такие вот подарки.

Вышла я от матушки. Очень она мне понравилась, хоть и смутила. Понравилась тем, что исходили от неё необыкновенные доброта и любовь. Так и хотелось быть рядом с ней, никуда не уходить. Но платочек и Псалтирь вряд ли мне пригодятся, думаю. Чего это я буду при молодом муже платок чёрный носить?

А это матушка будущее моё мне предсказала. Скоро стала я неожиданно вдовой и покрыла этим платочком голову. И молиться начала. Стала к матушке ходить. А ей открыто было, конечно, что вместе с ней мы двадцать лет проживём, что буду я её келейницей.

— Матушка, а у меня примерно так же было. Мне тоже старец подарил подарок, который предсказал мне будущее.

— Что ты, деточка?! Ты встречалась со старцем?

И я рассказываю свою историю о том, как пару лет назад я трудилась на послушании в Псково-Печерском монастыре и даже смогла поговорить со старцем Адрианом. Он уже сильно болел. В свои восемьдесят семь лет старец продолжал принимать паломников, но всё чаще келейница выходила и говорила, что сегодня батюшка плохо себя чувствует и принимать никого не будет. Многие жили по неделе и больше, но попасть к старцу не могли. Так и уезжали. По милости Божией, так получилось, что меня он принял сразу же, говорил со мной долго и даже подарок подарил.

— Ну-ка, расскажи, деточка. Подарок, говоришь?

— Ну да. Знаешь, матушка, я зашла к нему, а он сидит в кресле, седой такой, слышит плохо, а глаза молодые и мудрые! Показал мне, чтобы я присела рядом. Я присела и отчего-то начала плакать. Плачу и остановиться не могу.

— Оля, это твоего сердечка благодать старца коснулась.

— Да, наверное. А отец Адриан погладил меня по голове и говорит: «Ну что, муж-то бросил тебя одну с детьми? Ну что ж, неси свой крест». А я ему говорю: «Муж у меня погиб, батюшка». А он улыбается: «Ну, я же говорю, что одну тебя с детьми бросил». И продолжает: «Да Мы и знать не знаем, а жизнь-то у нас изменится. И очень скоро. Детишки выучатся, на ноги встанут. Господь и уведёт из мира. Приведёт в монастырь. Придётся и профессию поменять». А я слушаю и думаю: «Это про кого он говорит? Я на одном месте много лет работаю, руководителем. Уважают меня в коллективе, и успехи есть, и достижения.

Мне-то уж точно перемена профессии не грозит». А он опять улыбается и говорит мне о моём будущем. Это я потом поняла, что он обо мне говорил, когда это сбываться стало.

— Олечка, ты не рассказывай о том, что ещё не сбылось. Нельзя.

— Да, матушка, я только духовному отцу рассказала. И он не благословил о том, что ещё не сбылось, рассказывать. А о подарке можно. Вот, значит, старец мне и говорит: «Ну, что же тебе дать на благословение?» А я так обрадовалась! Сижу и думаю: «Может, иконочку благословит?» А он мне и говорит в ответ на мои мысли: «Как же я тебе иконочку-то благословлю? Видишь, они у меня к стенке все прибиты». Мне даже страшно стало: «Всё старцу открыто».

И вот он говорит: «Знаю, что тебе подарить. Вот тебе кружка». И подаёт мне коробочку красную с позолотой. Благословил меня, маслом освящённым лоб помазал… Тут уже и келейница меня выпроваживает, бормочет: «Как же ты долго-то! Никто так долго не бывает! Устал батюшка!»

А я, счастливая, выхожу на улицу. «Вот, — думаю, — кружка батюшкина! Чай пить буду и старца вспоминать!» Открываю коробочку — а там подсвечник позолоченный! И крупные буквы: «Христос Воскресе!» Я озадачилась. Звоню духовному отцу и говорю: «Батюшка, отец Адриан сказал, что кружку мне дарит. А это и не кружка никакая, а подсвечник! Ошибся старец, значит, да?»

А духовник, который сам не раз бывал у старца Адриана, мне говорит: «Это не старец ошибся, это ты бестолковая! Ну как ты не понимаешь?! Вот кружка — с кружкой по храму ходят, люди в кружку милостыню бросают. А твоей кружкой теперь что будет?! Подумай-ка сама! Посмотри ещё раз на подсвечник. Подумай, для чего он служит. Да, для свечи. А свечу-то мы когда зажигаем? Ну, какая же ты бестолковая-то. Поняла?» А когда я домой из монастыря ехала, мне коллега позвонила и сказала, что нас ждёт реорганизация и работу мы скорей всего потеряем. Так и случилось. Вот тебе и перемена профессии. Я рассказы писать начала. Потом тебе почитаю, если захочешь. Вот книга моя вышла.

— Да, Оля. Старец ведь тебе и про монастырь сказал. Вот и живёшь ты сейчас в Оптиной. И рассказы пишешь православные — вот тебе и «Христос Воскресе!» Обязательно послушаю рассказы твои. А подсвечник тебе ещё и по-другому пригодится. Я вот тебе чётки подарю. Какие? Ну, когда-то они матери Сепфоре принадлежали. Вот. Теперь твои будут. Держи-ка. Вот мы с тобой и рассказали друг другу о подарках старцев.

— Матушка, а ещё отец Адриан сказал, что я встречу старицу. А может, он про тебя говорил?

— Ну что ты, какая ж из меня старица? Положи-ка теперь меня на кровать. Устала я сидеть-то.

— Матушка, какая ты горячая, давай температуру померим.

Проси только терпения

Температура у матушки тридцать восемь. Дышит с трудом. А у неё и так болят ноги и рука. Паралич их согнул, и они не распрямляются. В монастыре я ухаживала за бабушкой, у которой тоже болели ноги. Но я делала ей по назначению врача обезболивающие уколы, и она часто принимала анальгетики. А здесь — никаких обезболивающих, только кроткая улыбка. И лишь по невольному стону и затуманенным болью глазам можно догадаться, как плохо матушке. Делаю ей укол антибиотика, назначенный врачом от тяжёлого бронхита с подозрением на пневмонию. Терпит молча, хотя укол этот болезненный.

И мне становится так жалко матушку, что я, охваченная порывом, прижимаю к груди её здоровую руку и начинаю шёпотом молиться:

— Батюшка, святой великомученик и целитель Пантелеймон! Матушка Сепфора! Помогите! Исцелите! Ну почему же вы не помогаете?! Ведь матушке так плохо!

А она поднимает здоровую руку и смахивает слёзы с моей щеки:

— Что ты, деточка, не молись так! Только терпения проси для меня! Болезнь — она что? Она человека не характеризует! И потом — они мне помогают! Вот вас посылают. Видишь? Не плачь! А я раньше, знаешь, была монахиня Пантелеймона. Мать Сепфора меня звала ласково: «Пантюша». Достань-ка маслица, вот там, на полочке, от батюшки Пантелеймона, сейчас мы с тобой им помажемся. Вот и будет нам лучшее лекарство. Поняла? Почитай-ка дальше Псалтирь-то.

Совместная молитва

Читаю дальше Псалтирь и с удивлением понимаю, что читать стало легче. А почему? Да потому что матушка молится со мной, и моя слабенькая немощная молитовка поддерживается твёрдой молитвой схимонахини. Я запнусь, а она мне слова подсказывает. Позднее я узнала, что мать Анастасия знает Псалтирь наизусть.

Читаю знаменитый, пронзительный по своему чувству покаяния, пятидесятый псалом, и, когда произношу последние слова: «Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы», матушка тихонько говорит:

— На этих словах умерла матушка Сепфора. И Оптинский игумен Антоний сказал: «Вот смерть праведницы».

Я молчу. Да, старица Сепфора и жизнь её были «жертвой правды», а её чистая душа и огненная молитва — лучшим при ношением Господу. Мы каждый день читаем матери Сепфоре акафист.

Особенно хороши утренние часы молитвы с матушкой Анастасией. В сумраке горят лампадки и освещают иконы и фотографии матушки Сепфоры. И потихоньку из этой сумеречности рождается рассвет и новый день. Мать Анастасия чётки из рук почти не выпускает, молится постоянно. И меня учит.

Молитва схимницы

А молитва схимницы — это молитва непростая. У меня вот с утра голова сильно разболелась. Обычно, если так заболит — то уж на весь день. Если обезболивающее не принять, ничего не поможет.

— Оля, ты чего морщишься?

— Да так, матушка, ничего. (Буду я ей, больной, на свою боль жаловаться! Ей и так плохо, температура опять поднялась!)

— Ну-ка, иди сюда. Голова болит, да?

Матушка несколько раз легонько гладит меня по голове.

— Иди-ка, приляг, полежи чуток.

Послушно иду и ложусь, хотя точно знаю, что теперь уж весь день с головной болью ходить буду. Но не проходит и пяти минут, как моя боль исчезает. Это матушка мне помогла! Самой так плохо, а она о других людях думает!

Рядом с матушкой мне страшно не было

Матушка подарила мне чётки матери Сепфоры. Чётки — подарок непростой. По ним молиться нужно. Они ко многому обязывают. А какая из меня молитвенницы?! Матушка смотрит на меня с улыбкой и вспоминает:

— Сплю я однажды крепко, а мать Сепфора будит меня: «Вставай, Пантюша, ну что ты спишь?! Меня обокрали!» Поднимаюсь и иду, куда она показывает, в угол комнаты, а там у комода бесята матушкины чётки утащили и возятся с ними. Сами размером немного побольше кошки и в синих штанишках.

— Матушка! Ты что, их видела?!

— Старице духовный мир открыт был. Она всё видела. А по её молитвам и мне Господь открывал. Матушке бесы часто козни чинили. Она, бывало, скажет: «Ох, и надоели мне эти мальчишки в штанишках!» «Мальчишками» их иногда называла.

— А тебе было страшно?

— Рядом с матушкой мне страшно не было. Она была очень мужественная. Духовный воин. И меня учила быть мужественной. Она молится, и я с молитвой подошла, бесята врассыпную бросились. Я чётки подняла и матушке отнесла.

С опаской гляжу на подарок. Уж не эти ли чётки воровали? А мать Анастасия улыбается.

Господь сильнее

— Что, вообще страшно не было?

— Без матушки Сепфоры было и страшно… Поехали мы как-то на похороны матушкиной старшей дочки Александры в Загорск. Я и мать Иоанна. Мы тогда ещё были монахинями. Мать Иоанна поднялась в дом, а я осталась одна на улице. Стою и чувствую — кто-то сзади мне руки на плечи положил. И такая страшная тяжесть! И ужас почувствовала. Голову назад немного повернула, смотрю через плечо — бес! Лапы мне на плечи положил и в глаза смотрит в упор. Я ничего страшнее этого взгляда в жизни не видела. А в голове сразу — пустота. Ни одной молитвы вспомнить не могу. Только ужас леденящий… С трудом вспомнила и прошептала: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» — и бес тут же пропал.

Возвращаюсь домой, мать Сепфора мне двери открывает и — с порога:

— Ну что, посмотрела, какие бесы бывают?

Мать Анастасия молчит, вспоминает, видимо, переживая всё заново. Потом продолжает:

— Как-то в дом к нам стали ломиться какие-то мужики пьяные, бандиты, что ли, целая банда прямо. Матушка начала молиться — и тут же все исчезли. Тишина. Я спрашиваю: «Так это не люди?» А она: «Нет, Пантюша, это не люди». Учила меня, чтобы я не боялась. Нельзя бояться. Господь сильнее. Нужно быть мужественной.

В храме Всех святых в Туле стоим мы как-то с матушкой. А к нам подходит бесноватая. И начинает нас спиной прижимать к стене. Они, одержимые, бывают очень сильными. Так нас прижала, что мне уже дышать нечем. А матушка ждёт, не молится, хочет меня научить. Говорит: «Молись, Пантюша! Я буду Божией Матери молиться, а ты молись Николаю Чудотворцу!» Я еле-еле руку высвободила и крестное знамение наложила, как эту бесноватую от нас отбросило и понесло волчком на улицу. Так она больше около нас и не появлялась.

Как птичка летала

— Матушка, а тебе рядом с такой подвижницей тяжело было?

— Нет. Совсем не тяжело. Матушка к себе была строга. А к людям она терпеливо относилась, с пониманием. Знала меру каждого.

Я слушаю и вспоминаю святых отцов: «Чем выше человек в духовном отношении, тем он строже к себе и снисходительнее к окружающим». А мы часто поступаем наоборот. Для себя находим всевозможные отговорки, легко извиняем свои такие «милые и невинные» слабости, ссылаемся на искушения, обстоятельства… А к окружающим строги и придирчивы…

А матушка продолжает:

— Мать Сепфора меня отправляла первое время в Оптину. Оптина тогда только восстанавливалась. Я готовила очень вкусно. Вот и несла послушание на кухне и в трапезной. На Пасху делала три котла по пятьдесят килограмм Пасхи и по пятьсот куличей. Вкусно получалось с молитвой-то!

— А для матери Сепфоры тоже готовила?

— Ну а как же! Она ела очень мало. Супу — три ложки. Ни больше и ни меньше. У неё такая чашечка маленькая была. Она скрывала, что мало ест. Бывало, скажет, что поела уже. Или сидит вместе со всеми за столом, пока другие тарелку супа съедят, она — пару ложечек. А вроде ест со всеми вместе. Все свои подвиги старалась скрывать, и молитву, и пост.

Сама ела мало, а очень любила угощать. Я привезу ей из монастыря подарки: конфет, печенья — а она радуется: вот, дескать, пустячки привезли! Сладости пустячками называла. Тут же всё и раздаст на гостинцы.

А один раз на Рождество собрали матушке подарки, а келарь ошибся и не тот пакет дал. Я приезжаю к матушке радостная: «Я тебе подарки на Рождество привезла!» Открываю пакет, а там только булки хлеба. А куда нам столько хлеба?! «Вези, Пантюша, хлеб назад!» Возвращаюсь с хлебом, а там уже келарь из дверей выбегает, извиняется. Сам понял, что ошибся, и другой пакет выносит с подарками. Привезла я это матушке, а она тут же всё и раздала.

Да, рядом с матушкой я никакого горя не знала. Она обо мне заботилась. Иногда я на исповедь ездила в Загорск, в Троице-Сергиеву лавру. Исповедаюсь, причащусь, возвращаюсь назад, а матушка мне тут же всё расскажет: у кого исповедалась, о каких грехах забыла рассказать. Конечно, я не нарочно забывала-то. А тут матушка всё напомнит, я в следующий раз их и исповедаю. Так что мне с матушкой очень хорошо жилось. Как птичка летала.

Искушение

К нам приходит гостья. Она прихожанка местного храма и пришла проведать матушку. Но матушка особенно с ней не разговаривает. Просит угостить гостью и проводить её. Гостья пьёт чай на кухне и, заметив мой ноутбук, на котором по благословению я работаю для Оптинского книжного издательства, авторитетно объясняет мне, что компьютера касаться нельзя — в нём бес. И в телевизоре бес. И в сотовом. И вокруг одни бесы.

Работала она в больнице медсестрой, но ушла, потому что там ИНН, а он — бесовский.

— В ИНН хорошего ничего нет, — сдержанно соглашаюсь я. — Но ведь можно не принимать его. За это с работы не выгоняют. Неужели все верующие должны уходить с работы?! Кто же будет лечить наших родных, учить наших детей, выращивать хлеб — одни атеисты, что ли?

— А в наше время и лечиться нельзя! Прививки — бесовские. А также все лекарства. Старцы предупреждали, что в наше время только травами лечиться можно будет и никаких лекарств. И антибиотики — тоже бесовское, нечего схимонахине уколы делать.

Я пытаюсь возражать, но меня не слушают.

После ухода этой странной гостьи у меня в голове навязчиво продолжается спор с ней, и я нахожу аргументы, которые доказывают мою правоту. Успокоиться никак не могу. А ведь читала, что один из признаков идущих извне бесовских помыслов — их навязчивость. Иду к матушке:

— У меня такая брань против этой сестры! Она всех осуждает!

— Никого она не осуждает! И мы её осуждать не станем! — матушка прерывает меня и даёт понять, что разговор закончен. Я понимаю, что осуждать мы не будем.

— Ну-ка, иди сюда, деточка! — матушка ласково гладит меня по голове. — Не слушай её. Забудь всё, что она наговорила. Ну, всё, успокоилась?

И я чувствую, как брань отходит. И я больше не вспоминаю об этой странной гостье.

А вечером мать Анастасия говорит задумчиво:

— Мать Сепфора людей сразу чувствовала, знала, кто чем дышит. Ещё в дверь не вошли, а она уже знала, кто придёт. Как-то пришла одна женщина. Пока она в прихожей раздевалась, мать Сепфора головой качает и тихонько говорит: «Ох, как пахнет тухлыми яйцами. Ужас-то какой». А я отвечаю: «Ничем и не пахнет, матушка, с чего ты взяла?»

А женщина эта как раскрыла рот, так и начала ругать всех. Такая злая оказалась! Очень злая! Ушла она, а я потом всю ночь уснуть не могу. Отчего — не знаю, только нехорошо мне как-то. А матушка мне говорит: «Ну, что сейчас почувствовала? Вот эта женщина такой след оставила от себя». А я думаю, даже у простых людей душа чувствует зло, а для старицы, наверное, это гораздо сильнее ощущается. Вот и матушка злословье, злость ощутила как отвратительный запах тухлых яиц.

Но это был не отец Амвросий

Дни бегут. Они наполнены мелкими хлопотами. Но эта хлопотливость освящается молитвой. Начался Великий пост, и мы с матушкой читаем кроме обычного правила Канон Андрея Критского. А перед Каноном она даёт мне читать толстую тетрадь, где аккуратным и красивым почерком написаны толкование и поучения святых отцов. Эти записи делала сама матушка. И сей час она просит меня читать как можно больше.

Толстая книга с повечерием, заутреней мне кажется такой длинной, а больная, с температурой, матушка слушает слова Канона, как будто пьёт живую воду. И я так остро чувствую свою собственную немощь, потому что для меня молитва — труд, к которому мне нужно себя принуждать. А для неё — радость и счастье.

— Матушка, я устала, всё, больше не могу читать.

— Олечка, ну, давай ещё немножко.

— Как же это трудно — постоянно молиться!

— Да какая там у меня молитва! Вот мать Сепфора — она жила молитвой, дышала ею. Для неё духовный мир был как открытая книга. Передохни, а я тебе расскажу, что вспомнила.

Вот как-то раз мы с матерью Сепфорой были в Оптиной. Её уже почитали как старицу. Когда в конце службы прикладывались к мощам преподобного Амвросия, обретённым в 1988 году, братия матушку всегда вперёд пропускала. Мощи тогда находились в деревянном гробу.

И вот как-то раз матушка наклонилась к мощам и стоит так. Две минуты стоит, три. Я уж думаю, может, ей плохо стало. Тихонько беру её за локоть. А она меня немножко так оттолкнула, сделала знак, чтобы я не мешала, и дальше стоит. И братия ждёт.

Наконец поднялась матушка, вышли мы с ней на улицу, а у неё такой вид необычный. Ну, думаю, старица что-то видела. А она мне и говорит: «Ну, что же ты мне помешала-то! Я ведь в первый раз батюшку увидела. Лицо его. Но это был не отец Амвросий!» Больше ничего не сказала.

— А кто же это был?

— Это был старец Иосиф, верный ученик и келейник батюшки Амвросия.

— Матушка, ты уверена, что правильно это запомнила?

— Конечно!

— Подожди меня немного, я документы хочу посмотреть.

Получается, что матушка Сепфора знала об ошибке? Что-то я не помню такого, а ведь читала об обретении мощей Оптинских старцев. Я иду к себе, включаю свой ноутбук, выхожу в Интернет через модем и довольно быстро нахожу статью монаха Марка Хомича на сайте «Православие.ги» и нужный отрывок.

Внимательно читаю: «В результате обсуждения ситуации при раскопках 1998 года довольно скоро стало понятно, что произошла ошибка в рядах захоронений еще в 1988 году. И, таким образом, 16 октября 1988 года были обретены и выставлены для поклонения мощи старца Иосифа, а не преподобного Амвросия (как считалось ранее)».

Я читаю дальше статью и как будто переношусь в Оптину, радуюсь вместе с братьями, что теперь обретены и опознаны все мощи правильно. И ошибка-то была как бы не случайная, а символическая. «Братия вспомнили моменты из жития старца Иосифа, в которых говорится: «Жил при Оптиной пустыни древний старец-прозорливец, отец Пахомий, блаженный. Он очень любил отца Иосифа; и когда тот был еще простым монахом, отец Пахомий всякий раз, как с ним встретится, непременно попросит у него благословение. “Отец Пахомий, да я не иеромонах”, — улыбнется ему отец Иосиф. “Удивляюсь, — ответит Пахомий. — Отец Иосиф все равно что отец Абросим”.

Одна раба Божия, юродивая, была у старца Амвросия и, увидя отца Иосифа, сказала ему: “Вот было у одного старца два келейника; один из них и остался на его месте”. Умре отец его, и аки не умре: подобна бо себе остави по себе. (Сир. 30:4)».

И потом я сижу и думаю, что келейник и достойный ученик старца становится подобным своему наставнику. А ученица — старице.

Тайна исповеди

Матушка готовится к исповеди и причастию. Должен прийти домой священник и причастить её. Она сидит и думает. Что-то вспоминает. Потом говорит мне:

— Тайна исповеди — великое дело… Вот как-то были мы с матерью Сепфорой в Туле в храме Двенадцати Апостолов, и она пошла на исповедь. А священник вдруг начинает громко её слова вслух повторять. Так что вся очередь слышит.

— А зачем он это сделал? Да и какие там грехи-то у старицы?

— Не знаю. Но он громко повторял вслух её слова. А грехи-то? Так ведь чем человек выше, тем больше грехов своих видит. Мы делами грешим. Греховными помыслами услаждаемся, принимаем их, обсасываем. А духовный человек, он любое малейшее приражение греховного помысла считает за свой грех. Ну вот, отошла матушка от него. И говорит мне потом: «Тайну исповеди разглашает. Ах как нехорошо!»

Ушли мы с ней домой. А она не столько за себя расстроилась, как обычный человек, который почувствовал бы себя оскорблённым, сколько за этого священника.

На следующий день приходим мы с матушкой в этот храм, а священника нет, вместо него другой служит. Мы спросили, где тот, кто вчера служил. А нам объясняют: «Сразу же после вашей исповеди ему позвонили и вызвали к архиерею. Назад и не вернулся. Не служит больше. Сняли. А почему — не знаем».

Думаю, что матушка молилась потом за него. И кажется мне, что по её молитве он урок понял. Служит, наверное, теперь снова.

Пожар и святая вода

По утрам даю матушке частицы антидора, которые она запивает святой водой. Наливаю ей из маленькой бутылочки в чашечку святой воды, а она задумалась, вспоминает. Потом говорит:

— Как-то у матери Сепфоры такая же маленькая бутылочка святой воды была. Я ушла по делам. А у неё тюль на окошке загорелся и пожар начался. Да такой сильный! А она одна. Передвигается с трудом, слепая. И водички святой маленькая бутылочка. Как она этот пожар смогла потушить — ума не приложу! Молитвой и святой водой?! Руки обожгла сильно, они у неё очень болели. Но она ни разу не пожаловалась — она была очень стойкой и терпеливой.

А я про себя думаю: «Да уж… Тут маленькая болячка, и ты весь уже изноешься, всех оповестишь, что приболел. А старица вон какая терпеливая была…»

Матушка задумчиво продолжает:

— А год назад у нас в Киреевске пожар случился в одном магазине. Всё сгорело подчистую. И — надо же так случиться! — осталась целой и невредимой одна единственная полка в магазине. Даже копотью ничего не покрылось на этой полке. А вокруг — пепелище. Стали смотреть, что же за полка такая чудесная. Что на ней лежит? А на ней лежит книжка про старицу Сепфору. Продавец читала в свободное время.

И вот, все, кто в том магазине работал и кто про историю эту услышал, бросились книжку про мать Сепфору покупать. Сколько было экземпляров в Киреевске — все с полок смели. Так-то.

О здравии схимонахини Анастасии

В Киреевске у меня были ещё встречи: с дочерью матери Сепфоры, схимонахиней Иоанной.

Пора расставаться нам с матушкой. Завтра мне в дорогу. Расставаться грустно. Успели мы привязаться друг к другу. Надеемся, что увидимся ещё. А я прошу всех прочитавших мои записки помянуть о здравии тяжко болящую схимонахиню Анастасию. Чтобы Господь продлил дни её жизни. Молитва старицы нужна всем нам.

Ольга Рожнева