Любой род человеческой деятельности имеет свои особенности. Наш священнический, кстати, тоже не исключение. Именно нам чаще, чем кому бы то ни было, приходится сотрудничать с работниками агентств ритуальных услуг. Я имею в виду тех, которые сперва заносят усопшего в храм для отпевания, затем выносят гроб и везут его на кладбище.

Но это я так, больше для красоты говорю – «заносят», «выносят». На самом деле гроб обычно затаскивают, пыхтя и отдуваясь, трое-четверо мужичков странного вида. Например, в каком-нибудь военном кителе без погон или спортивном трико красного цвета.

Раньше было не так. Я ещё помню время, когда похоронами занимались сослуживцы усопшего, его родственники или соседи. Они же и сбрасывались на похороны и помин. Люди помогали друг другу, и погребение становилось общим делом. Кто-то подряжался идти копать могилу, кто-то готовил селёдку под шубой и салат оливье. Вместе хоронили и вместе поминали, обычно дома и редко в ресторане. И одевались, кстати, в приличествующую одежду, включая и тех, кто нёс гроб, и тех, кто его закапывал.

Потом вместо родных и сослуживцев похоронами занялись многочисленные фирмы по оказанию ритуальных услуг. Они взяли на себя все хлопоты и по перевозке усопшего, и по рытью могилы. Оказалось, что это удобно, и к ним стали обращаться.

Поначалу могилы копали всё больше алкоголики и бывшие зэки, потом вдруг появились узбеки и мгновенно вытеснили алкоголиков.

Появление иноверцев в храме воспринималось как что-то неправильное. Все знали, что их труд нелёгкий и что гастарбайтеры давно уже заменили наших людей на многих тяжёлых работах. Им сочувствовали, их жалели, особенно зимой, в морозы, и всё же понимали – это неправильно. Потому что есть нечто такое, что мы должны делать сами, несмотря на то что это трудно и доставляет множество хлопот и неудобств.

Прощание с близким человеком – для семьи дело очень личное, и оно, как правило, соприкасается с храмом. Это и понятно. Душа усопшего дорогой отцов отправляется в вечность. Если не отцы, так праотцы были людьми верующими, церковными. Когда же ещё, как не при таких грустных обстоятельствах, задуматься о вечном?

Но к хорошему привыкаешь быстро, и отказаться от услуг иноверцев уже не было сил. Потому гастарбайтеры продолжали исправно хоронить православных.

Помню, как-то зимой отпевал усопшего. Гроб заносили и выносили из храма четверо похоронщиков: один наш и трое узбеков. Гроб внесли, а сами встали в тамбуре за стеклом, грелись и смотрели, как мы молимся. Один из узбеков тихонько прошёл в уголок, прижался к тёплой батарее и тут же уснул. Уснул и захрапел.

В храме людей мало. Он храпит, и храп раздаётся под сводами. С одной стороны, мне неудобно перед людьми, а с другой – рабочего жалко. Он ведь не просто так уснул.

Кивнул головой близким покойного: мол, как поступим? Те махнули рукой – а, пусть спит. Не буди. Так и отпевали.

Я ещё подумал: как хорошо получилось: первое доброе дело в память об усопшем человеке.

Сегодня узбеков нет, уехали. Потому работают всё больше наши ребята, и опять появились «заморыши». Вспомнил, как отпевали одного мужчину, бывшего военного, сердечника и потому очень грузного. В конце жизни он весил килограммов сто сорок. Ещё и гроб из дерева, тоже нелёгкий.

Похоронщики – все как на подбор худосочные алкоголики, хоть и молодые, а слабосильные. Как они вообще гроб до храма донесли? А как выносить стали, так на пути длиной метров пятьдесят два раза отдыхать останавливались. Помню, глядя на них, я ещё подумал: «Начнут в могилу опускать, точно уронят. Да как бы их самих вслед за гробом не утащило».

Таких фирм, оказывающих ритуальные услуги, у нас несколько. Но в лицо из всех похоронщиков знаю всего трёх-четырёх человек. Слишком уж большая текучка кадров. Вован – самый опытный из них. С ним мы знакомы лет десять и уже давно на «ты». Мужик он ответственный и надёжный. Если народ решает проститься с усопшим на кладбище, то за соблюдение положенного ритуала можно не беспокоиться, за всем проследит и сделает как надо.

Вован носит большой серебряный крест, подозреваю, что неслучайно. Он единственный из всех своих коллег, кто может остаться на отпевание и помолиться. Входя в церковь, обязательно достанет из-под рубашки крест и поцелует.

Во время отпевания стоит рядом со мной, периодически целует крест и сосредоточенно пыхтит. А пыхтит, потому что уже принял на грудь. Однажды разговорились. Он мне:
– Нет, ну а что ты хочешь? На такой-то работе и не пить? Да я через месяц с ума сойду. А ты почему не пьёшь? Столько лет с покойниками дело имеешь и не пьёшь. Тебе что, совсем не страшно?

Стараясь оставаться серьёзным, пожимаю плечами:
– Мёртвых чего бояться, ты живых бойся. И потом, я вообще стараюсь не пить. Может, если бы и ты пил поменьше, то и бояться бы никого не пришлось.
– Нет, это ты зря. В нашем деле без вина никак. И ещё вот, – он показал на свой крест, – стараюсь не пренебрегать «техникой безопасности».

Крест мне понравился – размером точь-в-точь как мой наперсный.

– Володя, всё хотел спросить. Скажи, почему твои парни так странно одеваются? Ты посмотри на них – кто во что горазд, ну чисто махновцы.
Он критически осмотрел своих подопечных.

– Люди провожают в последний путь самых близких, – продолжал я. – Им хочется, чтобы всё было как-то торжественно и со вниманием. Ведь не утиль закапываете, человека погребаете. А вы своим видом всё только портите. Поговори с директором, пусть он придумает им какую-нибудь униформу. Хотя бы куртки одинаковые закупит. Передай ему, что батюшка просит.

Вован задумался, даже палец поднял, собираясь что-то сказать. Покрутил им в воздухе и глубокомысленно промолчал.

Я подсчитал, что за пятнадцать лет служения проводил в последний путь никак не меньше тысячи человек. Учёных, врачей, военных, педагогов, ветеранов войны, передовиков производства, поэтов, художников, рабочих, верующих и не очень. Каждый из них как мог прожил свою жизнь. Каждый учился, любил, рожал детей, ждал внуков. Каждый строил свой дом, радовался обновкам, покупал красивую мебель, ездил отдыхать на море или в санаторий. О чём-то мечтал, читал Ильфа и Петрова и, встречая Новый год, смотрел по телевизору «Иронию судьбы».

И всех этих людей, таких разных по положению, связям в обществе, воспитанию, достатку, объединило одно: в последний путь из храма на кладбище их увозила и закапывала в землю бригада алкашей, словно специально для этой цели наряженных в несуразную шутовскую одежду. И все с этим молча соглашались. Будто смерть есть дело постыдное и недостойное, которое не должно касаться живых.

Опять отпеваем. За гробом возвышается резная голгофа. Распятый Христос с предстоящими – Пресвятой Богородицей и апостолом Иоанном. Точная копия работы неизвестного средневекового мастера. Я знал того, кто резал для нас эту голгофу. Вернее, резал он её не для нас. Потому что мастер этот был дорогой, во всяком случае, наш деревенский храм ни при каких условиях не смог бы себе позволить такое распятие, да ещё и с фигурами предстоящих.

Так получилось, что один очень состоятельный благодетель заказал это распятие для своего храма, понадеявшись на вкус самого мастера. Тот взял альбом западноевропейской средневековой деревянной скульптуры и вырезал то, что легло ему на душу. Заказчик приехал, посмотрел и отказался – слишком чувственно. Но работа выполнена и деньги уже заплачены. Тогда благодетель велел взять эту «неудачную» голгофу, отвезти и оставить в первом попавшемся восстанавливающемся храме. Мы и стали теми первыми.

Немного позже мастер приехал к нам и помог установить всю композицию. Я рассматривал распятие и не уставал поражаться таланту художника. Как тонко проработана каждая деталь, складочки одежд и выражение лиц.

Внизу, под самим распятием, по традиции изображён символический череп Адама. Лобное место, на которое стекает исцеляющая род человеческий Кровь Сына Божия. Меня поразила достоверность работы мастера.

– Для того чтобы так натурально вырезать череп, мне пришлось заняться анатомией и подробно изучать, как устроена человеческая голова. Все эти лобные, височные, теменные и прочие косточки. Обратите внимание, здесь даже каждый зуб соответствует своему анатомическому строению.

Несколько лет спустя мы уже по собственной инициативе обратились к мастеру и предложили ему вырезать для нас немного уменьшенную копию знаменитого ростовского Креста. У нас его ещё называют годеновским, по наименованию крошечной деревушки Годеново, где он пребывает в храме, рядом с местом своего чудесного обретения в начале XV века.
Он согласился, и мы поехали посмотреть на Крест. Мастер захватил с собой профессиональный японский фотоаппарат с большим объективом.

– Чтобы резать копию, нужно иметь подробное изображение деталей. И чем больше их будет, тем легче работать.

«Если, конечно, нам позволят сделать эти фотографии», – подумал я, но вслух ничего не сказал, рассчитывая, что в самом Годенове нам удастся приобрести какие-нибудь уже готовые изображения.

Проехав более двухсот километров, мы оказались в Годенове. Храм был открыт. Мастер подошёл к Кресту и долго смотрел на лик Распятого. Человек, вырезавший не одну голгофу, стоял и не мог оторваться от этого лика.

– Вы сможете сделать что-то подобное?
– Не гарантирую, но постараюсь. Мне самому уже хочется это сделать.

Я подошёл к монашенке, что дежурила за свечным ящиком, и рассказал о цели нашего путешествия.

– Этот человек – мастер, каких мало. Он работал даже для храма Христа Спасителя, что в Москве. Помогите. Нам нужно сделать всего несколько фотографий ростовского Креста. Хотим для нашего храма заказать мастеру его уменьшенную копию.
– Хорошо. Я сейчас позвоню и спрошу благословения у матушки.

К моему удивлению, нам не только позволили сделать несколько снимков, но даже открыли ради этого стеклянный шкаф, в котором хранится Крест. Для меня это стало настоящим чудом.

Вернувшись домой, я решил не беспокоить мастера своими звонками, понимая, какую мы ему задали задачу. Сказать трудновыполнимую – значит ничего не сказать.

Будучи в Годенове, я всё пытался понять, в чём причина притягательности этого Распятия. Ведь не первый раз сюда приезжаю, всякий раз стою и не могу оторваться.

Глаза – непонятно, закрыты или полуприкрыты. Непостижимая надмирность при всяком отсутствии чувственности. Полная противоположность тому первому образу Спасителя, который вырезал мастер для нашего храма. Совершенный покой. Как древний мастер сумел его передать? Я, священник, не могу разгадать тайну годеновского Распятия, а как быть современному художнику, человеку, от Церкви далёкому? Много раз я видел отражение этого покоя на лицах усопших христиан. В момент, когда лицо принимает выражение лика, я вспоминал лик с годеновского Креста, но от этого тайна не переставала оставаться тайной.
Через месяц он сам позвонил и сказал, что наш заказ готов.

– Я заболел этим Распятием и больше ничем не мог заниматься. Вчера только закончил. Отложил резец и заставил себя уйти. Утром встал – сразу в мастерскую. Посмотрел и понял: всё, работа завершена. Теперь любое прикосновение к фигуре Христа пойдёт только во вред.

Вот уже десять лет копия Креста из Годенова установлена у нас в летнем храме. Все эти годы не устаю удивляться: как ему удалось это сделать?

На днях пришло известие: мастер умер. Неожиданно загорелось его любимое детище, его мастерская. От мастерской огонь перекинулся на дом. Мастер увидел, как огонь пожирает его дом, и сердце разорвалось.

Смотрю на похоронщиков. Вован на удивление трезвый, и опять новые лица. Зато ребята все как на подбор гренадеры ростом под метр девяносто. Не алкаши какие-нибудь, давно я таких красавцев не видал. Это всё благодаря кризису. Они усопшую старушку в храм точно пёрышко занесли.

Рассматриваю, умиляюсь, и мой взгляд падает на широкие спортивные шаровары одного из сотрудников погребальной фирмы. А на них во всю штанину шириной пропечатан огромный человеческий череп белого цвета. И такое впечатление, будто у этого черепа имеется шея и она закутана в широкий мягкий шарф. Черепу тепло, он смотрит на меня и улыбается довольной улыбкой.

Подумал: наверняка и нашего мастера «вовановцы» закопали. Их спроси, они и не вспомнят. А этот белый череп на штанах, кутаясь в тёплый шарф, с довольным оскалом смотрел на его гроб…

Для меня Вован со своей бригадой – не просто могильщики, они словно символ неизбежности, как черта, подводящая окончательный итог. И пускай мы будем в страхе шарахаться от Вована, а Вован – бояться нас и защищаться серебряным крестом, никуда нам друг от друга не спрятаться и не убежать.

Так и живём в отчаянном ожидании неизбежной встречи с тем, кто, откровенно торжествуя, всматривается в нас пустыми глазницами ухмыляющегося черепа, пригревшегося на штанах у похоронщика. От его оскала не спастись. Разве что подойти к Кресту, ухватиться за Него, припасть и уже никогда не отходить. Тогда у этого, который кутается в шарф, слетит привычная глумливая улыбка, и ему станет по-настоящему холодно.

Мастер. Последние десять лет мы с ним не виделись, и я не знаю, как сложилась его жизнь после той встречи с годеновским Крестом. Разгадал тайну распятия и прошёл мимо? Или всё-таки остался?

Подхожу к парню в шароварах и тихонько спрашиваю:
– Это что же, Вован вам спецодежду приобрёл?
– Спецодежду? – удивляется похоронщик. – Нет, это моё. Брат костюмчик подогнал.
– А я думал, специально надел, – и показываю на череп.
Тот озадаченно, будто только сейчас увидел, рассматривает штанину:
– Надо же, а мне и ни к чему.
– Ты уж это, не надевай их больше. Ладно? Хочешь, мы тебе взамен что-нибудь из секонд-хенда подберём?
– Из секонд-хенда? – парень добродушно улыбается. – Ладно, договорились.

Протоиерей
Александр ДЬЯЧЕНКО