"Геноцид-карнавал": Запад как свинокомплекс для людей. Экономика и мы

Рассматривая образ жизни на Западе, аналитически складывая бесчисленное множество информационных сообщений из самых разных (порой враждебных друг другу) источников, я постепенно понял, какая полная аналогия выстраивается: свинарник. 

Не какой-то грязный свинарник семейства алкашей, а большой, промышленных масштабов, оборудованный по последнему слову техники, свинокомплекс, в котором отращиваемому мясу создают все (в рамках разумного) условия, добиваясь заданных параметров: на сало, на бекон и т.п.

Конечно, свинарник не может быть чистым, оттого Европа по углам и зарастает грязью, но в центральных проходах работают уборщики, продумано яркое, рекламное (для делегаций) освещение, продуманы рацион кормов, места, где хрюшкам удобно резвиться, температура помещения, мягкость подстилки и т.п. 

Для свиней не может быть человеческой медицины, это понятно – но с ними, в нужных хозяевам объёмах, работает ветеринария. Поголовье свиней жёстко регулируют, пресекая чрезмерное, с точки хозяина, размножение, стерилизуют лишних свиноматок и хряков, но в то же время следят, чтобы оно, в определённых пределах, шло (сколько рынку нужно), и в таком случае даже помогают родам.

Интересно и то, что свинья саму себя считает полностью свободной. Анатомия свиньи такова, что вверх она посмотреть не может (голова не задирается). Фантазия свиньи невелика, и потому стойло для свиньи – мир. Свинья не понимает, что стена – преграда, она думает, что стена – предел Вселенной. Свинья до самого забоя – делает, что хочет (внутри стойла, которое считает мирозданием). Хочет – ходит, хочет – лежит, в плуг её не запрягают, никуда не мобилизуют, всё время свинья представлена сама себе.

А вы знали, что в «продвинутых» европейских свинарниках есть кнопка «Выборы»? Я как узнал – так у меня в голове весь паззл и сложился. Свиноводы думают о комфорте свиней, потому что это улучшает качество мяса. Они сделали такую клавишу, нажав на которую рылом (а в других моделях – копытцем) свинья получает на выбор силос или фураж, или корма с преобладанием белков, или более лёгкие, растительные корма.

Ну, это метод академика Павлова: выработка рефлекса. Животное понимает, что, нажав квадрат, получит силос, а нажив круг – фураж. Делается это, разумеется, не для того, чтобы свинья испытала гордость за свою свободу выбора и блестящее положение потребителя, а для качества мясного продукта. Ведь настоящий бекон можно получить только от животного, выросшего в безмятежной, комфортной для него, среде.

Анализируя это, я понял (и вас прошу понять) – что в западном мире происходит КОНВЕРГЕНЦИЯ образа жизни в свинокомплексе и в социуме, стремительное сближение состояния человека и животного. С одной стороны, жизнь в свинокомплексах всё более и более технологична, в «продвинутых» даже многопартийные выборы придуманы (по кормам). С другой стороны, человеческая мысль всё более и более деградирует до узости зоопсихологии, до свиной и свинской примитивности.

С одной стороны, плоть всё более и более технично обрабатывают перед разделкой; с другой, эта выхоленная по науке плоть всё меньше содержит в себе духовного начала, «эволюционируя» до нужной скотоводу формы: чтоб прямо сразу колбасой рождалась и росла, так, чтобы только этикетку «Краковская» ей на бок осталось приклеить.

Тот, кто мечтает хлебать из европейского корыта – должен помнить, что в комплекте к корыту с объедками господ идёт мясохладобойня.

Управление людьми, как животными – не всегда жестоко (хоть всегда бездушно). Иногда животному могут создать (временно, разумеется) довольно комфортные условия материального быта (тем более, что животному много и не нужно, структура его потребностей сводится к биологическому обмену веществ).

Но даже в тех (кстати, нечастных) случаях, когда «людоводы» создают деградировавшему человеческому стаду уютные стойла – опасность остаётся смертельной. Ведь решение о жизни и смерти принимается в условиях убеждённости в бессмысленности и того, и другого.

Животному отказывают в уникальной личности, рассматривают его как комок рефлексов, цена забоя такого куска мяса – регулируется лишь ценами на мясо и потребностью в мясе.

Теоретически – хозяин может быть добр к животному и создать «идеальные» для животного условия. Но современная ситуация осложняется тем, что руководство «свинокомплекса», т.е. правящая масонерия Запада[1], приняло решение о РАДИКАЛЬНОМ СОКРАЩЕНИИ поголовья человеческого стада[2].

У народов мира не остаётся выбора: их уничтожают при попытках сопротивления, но при отказе от сопротивления (покорности) – уничтожают в плановом режиме, всем арсеналом средств «сокращения поголовья»

Как мы дошли до жизни такой?

Если говорить о ценности Духа, то (как в анекдоте) – логика подсказывает: тут «50 на 50».

Либо ценность есть, либо её нет. ВСЯ человеческая цивилизация строилась на том, что у Духа есть ценность. Без этого она не смогла бы возникнуть – как немыслимо возникновение письменности у свиней или у работящих, замысловато-мастеровитых бобров.

Соответственно, вся человеческая цивилизация (выйдя из косматых сумерек хищных гоминид) – это борьба людей, убеждённых в ценности Духа с теми людьми, которые считают, что никакой ценности у духа нет (50 на 50, помните?).

Духовность (буде оная есть) порождает свою знаменитую, системно-образующую триаду: познание – нравственность – закон. Они существуют вначале внутри человека, а не вокруг него (вокруг – это уже потом), и возникают сами собой, если человек признал ценность Духа. Трактовки их могут быть очень разными, порой экзотичными, но вне признания ценности Духа никакие трактовки не нужны, потому что самих познания – нравственности - закона тоже уже не станет.

Духу противостоит не плоть, которая является его сосудом, и как незаменимое вместилище – защищается силами знания, морали и законности. Духу противостоит ПЛОТОЯДНОСТЬ.

Если хищник преследует жертву, то у них не может быть одной на двоих науки, обмена знаниями. Хищнику выгодно, чтобы жертва была максимально-тупой, и наоборот. Невозможно говорить о каких-то нравственных отношениях хищника и жертвы, они очевидным образом «по ту сторону добра и зла». Выживает один – значит, умирает другой. Хищник не может отказаться убивать, а жертва – не может принять нравственным кормить хищника.

Где мораль, там и закон (в философском смысле закон – это мораль на минималках), и никакой законности, общей для хищника и жертвы, тоже не может возникнуть (по вышеуказанной причине).

И вот мы говорим с предельной убеждённостью: если человек придаёт какую-то ценность духовности, то у него есть и какие-то познание-мораль-закон. Причём их ровно столько, сколько ценности духовности человек придаёт. Если совсем никакой – значит, как у англосаксов сегодня – совсем никаких образования (см. «расовая математика»), никакой морали и никаких законов.

У хищника, который на охоте, есть один регулятор: целесообразность. Мозг хищнику нужен не для того, чтобы пялиться на звёздное небо, а только для одного: как снайперской винтовке прицел, как орудие прицеливания.

Недаром во Франции был сформулирован ещё в начале ХХ века философский афоризм: «мозг – подобен клыкам и когтям, это один из предназначенных для охоты органов хищника».

Можно сколько угодно истерически кричать – «человек дороже куска мяса, он ценность, ценность, ценность!» - но в том-то и суть, что материализм и атеизм не оставляют возможности видеть в человеке что-то сверх животного или ценнее животного. И тут истериками не поможешь, потому что логика чужда эмоций.

В картине мира, где зародившееся как случайная форма в целом случайно возникшей жизни, человечество бессмысленно шествует в космическое «никуда» - оно не может рассматриваться, как ценность. Цена человеку в этой картине мира – во-первых, прагматична, во-вторых, варьируется с широким люфтом. Как писал (открыто!) либерал А. Никонов – «цена человеческого зародыша нулевая, младенец оценивается как продукт 9-месячных вложений, чернорабочий дешевле академика, потому что в него меньше инвестировано» и т.п. Хозяева планеты так и рассуждают: в этого вложили много, его цена повыше (хоть и не запредельна, конечно!). А в того не вкладывались, он заготовка, оказавшаяся невостребованной или бракованной, и его жизнь не стоит вообще ничего.

Такое отношение к человеку (т.е. животному, заводимому или усыпляемому по мере хозяйской надобности) резко конфликтует с традиционной человечностью, и задача мировой закулисы – преодолеть «пережитки» классической человечности, перейти к прагматической оценке населения человеческого свинарника.

Кризис духа и общество каннибалов

Главное отличие животного мира от человеческой цивилизации в том, что поступки хищника бесспорны не только для хищника (что само собой, разумеется), но и для всех. «Хищник нас ловит, чтобы съесть, так ведь и мы ловим всё, что можем съесть, такова природа живого».

Эта «природа всего живого» - склонность пожирать окружающих[3], и инстинкт убеждённости в правоте пожирания (даже если пожирают тебя) – никуда не исчезает и в человеческом обществе. Она действует на протяжении всей истории, как в форме рационального зла (преступной корысти), так и в форме иррационального зла, психопатии садизма.

Иногда индивидуальной (когда хищник свихнулся на почве охоты, и охотится уже не ради выгоды, а ради «запаха крови», чувственного наслаждения чужой болью, что и называется садизмом).

А иногда – в виде индуцированного психоза, садистского экстаза, разделяемого сразу многими, толпой, в которой садисты как бы заряжают и подзадоривают друг друга.

«Если святые делают добро без оплаты – то бесноватые наоборот, готовы делать зло себе в убыток» - говорят в народе.

Между религиозной нравственностью и полнотой зоологического цинизма лежит т.н. «фейербаховщина» (в России её называли «теорией разумного эгоизма»)

Л. Фейербах (и не он один, разумеется, но, благодаря марксизму, он наиболее известен) о религии как «отчуждении родовой сущности человека». Он думал, что нравственность возникла сперва из очевидно-доказуемой пользы её норм для человеческого рода, и лишь потом приняла искажённые, окостенелые религиозные черты.

На самом деле, и нетрудно доказать, всё было с точностью до наоборот. Живую нравственность порождает живое религиозное чувство, накалённый до фанатизма культ вероисповедания. Если куль остывает, то нравственные нормы кодифицируются в скучные и безосновательные нотации, в искажённую и окостенелую «светскую этику», которую всякий умник навязывает другим, чтобы их обманывать, а сам в себе иметь не желает.

Недаром М. Горький писал, вложив в уста персонажа: «Всякий человек хочет, чтобы сосед его совесть имел, да никому, видишь, не выгодно иметь-то ее…».

Фейербах (а за ним марксисты) – думал, что если доказать важность морали для жизни общества, то люди, убедившись сполна, что мораль их обществу полезна, станут добросовестными.

Они почему-то полагали, что люди этого не знают, видимо, имеет место недостаток аргументов насчёт того, что убийства, кражи, клевета, разбой и т.п. вредят общественному благоустройству.

В первые годы после Октябрьской революции была мода называть уголовных преступников «несознательными», т.е. людьми, которым не разъяснили общественную пользу морали.

Это называется «фейербаховщиной», и это полная чепуха, причём очень токсичная для мышления.

То, что доказуемо-важно роду человеческому, для тебя важно только если ты отождествляешь себя с родом человеческим. То есть признал себя носителем Коллективного Разума, служителем тому, что важнее тебя самого.

А если ты не отождествил себя с родом человеческим, то доказуемо-важное этому роду «идёт лесом». Какое тебе дело до доказуемых выгод того, с кем ты себя не отождествил?

Одно дело – доказать неопровержимо, что бездомный в Буэнос-Айресе будет рад бесплатной пицце; и совсем другое дело – ехать в Буэнос-Айрес, покупать там пиццу и нести её бездомному.

-Ты так не делаешь, потому что не уверен, что он будет рад?

-Нет, я нисколько не сомневаюсь в его радости, но мне-то она зачем?!

Что-то выгодно роду человеческому; какое эгоисту дело до того, что выгодно роду человеческому?!

Есть прямой аналог моей «родовой сущности»: пуповина. Она меня связывала с мамочкой, продолжая род, питала меня в первые месяцы моего становления. Пока она была мне нужна – я ей пользовался, жизненно зависимый от неё. А потом она мне стала не нужна, её отрезали, и выбросили куда-то на мусорную кучу, где она и сгнила. Я понятия не имею, где именно она сгнила, и я вообще про неё не задумывался до поры знакомства с теорией Фейербаха.

А как ознакомился с его «теорией возникновения морали, вытекающей из общественных интересов» - так и вспомнил: ё-моё, ведь и у меня была «родовая сущность», а я её даже не похоронил по-человечески!

Кризис культов и культовых форм мышления во всём мире в ХХ веке приводил только к тому, к чему он и мог привести: к реставрации ЗООЛОГИЗМА, к становлению «общества каннибалов», возврате хищной гоминиды за своим черепом («Обезьяна приходит за своим черепом» - одна из книг о гитлеровском нацизме).

Кризис духа и общество каннибалов взаимосвязаны, как сообщающиеся сосуды. Капитализм многие воспринимают только как неравенство, отчего и закипают теории о «зависти к богатым»: мол, они лучше живут, вот ты им и завидуешь. В реальности же дело совсем не в том, кто как живёт, а в том, что все всех пытаются пожрать, унизить, уничтожить – и вовсе не по злобе, а просто потому, что тут нельзя иначе самоутвердиться в жизни[4].

Для того, чтобы показать душу капитализма, душу, в его годы только начавшую вылупляться, классик американской литературы Френсис Скотт Фицджеральд выделил в своём гениальном романе «Прекрасные и проклятые» самую маленькую по объёму, но колоссальную по смыслу главу, назвав её символически: «Odi Profanum Vulgus»[5].

В целом далеко не демонический, и даже скорее положительный персонаж, Глория, женщина из высшего света, сталкивается с денежными проблемами, и ощущает, что эта проблема затягивается. От этого Глория заболевает, в тяжёлом состоянии, в полубреду, говорит сиделке мисс Макговерн как символ веры, как завещание перед кончиной:

«…миссис Пэтч, явно пребывавшая в глубоком сне, вдруг села и с негодованием заговорила:
– Миллионы людей, – сказала она, – кишащих как крысы, лопочущих как макаки, воняющих как в аду… обезьяны! Или вши, наверное. За один действительно прелестный дворец… скажем, на Лонг-Айленде или даже в Гринвиче… за один дворец, полный картин из Старого Света и изысканных вещей, с древесными аллеями, зелеными лужайками и видами на синее море, и чудесными людьми в превосходных одеждах… Я бы принесла в жертву сотню тысяч из них, нет, миллион из них! – Она подняла слабую руку и щелкнула пальцами. – Мне нет дела до них, понимаете?
Взгляд, который она обратила на мисс Макговерн после завершения этой речи, был необыкновенно мечтательным и странно сосредоточенным. Потом она издала короткий смешок, исполненный презрения, упала на подушку и снова провалилась в сон».

Итак, нечто сказано изнутри, из глубины, без притворства и лицемерия, в состоянии исступлённой искренности. И высказано далеко не злодейкой, а совершенно стандартной, симпатичной окружающим (да и читателю) классической американкой. Она не сумасшедшая, и просто так никого убивать не будет. Никогда. Но в комбинации с дворцом на Лонг-Айленде с видом на море – она внутренне готова… сотни тысяч… или даже миллион положить… Буде сложится такая комбинация – что, разумеется, бывает далеко не каждый день, и скорее всего, не случится никогда в жизни… Но если однажды появится шанс: миллион жизней за «светлый терем с балконом на море», то…

Фицджеральд прекрасен тем, что он смотрит на капитализм изнутри, как представитель американского высшего света. Если для М. Горького капитализм – это убивающее чудовище, то для Фицджеральда это организм, желающий жить, как и любой другой живой организм.

При этом противоречия между Горьким и Фицджеральдом никакого: просто один смотрит снаружи, а другой изнутри. Капитализм убивает не из ненависти, не от дурного нрава. Он убивает во время рывка к дворцу на Лонг-Айленде, или хотя бы в Гринвиче, и бесчувственно-холодно, потому что до жертв рывка ему «нет дела», не более того.

Но самое главное – понять прямую и грубую взаимосвязь между тем, что говорит Фицджеральд о незлой, но свободной нравом, избалованной вольнодумством светского общества Глории и фейербаховщиной.

А. Леонидов, команда ЭиМ

-----------------------------------------------

[1] Мозговой трест аналитиков всемирного форума в Давосе, «Оксфам» уже в 2015 году сообщила о том, что 62 самых богатых человека мира владеют половиной всех богатств, которые вообще принадлежат человеку. Большая часть денег мира в 2015 году сосредоточились в руках 62 частных (!) собственников, приватизировавших планету! Данные для исследования основываются на информации из ежегодного списка миллиардеров по версии журнала Форбс, отчёта Global Wealth Report от банка Credit Suisse.

Миром правит некая суперкорпорация – сухо сообщили ученые из Федерального технологического института в Цюрихе (Швейцария). Они проанализировали, кто владеет 43 тысячами транснациональных корпораций мира, и неожиданно для себя поняли: за всеми стоит один «кукловод». Руководитель научной группы Джеймс Глаттфельдер заявил, что он не сторонник «теории заговора», просто делал свою работу, и вот что получилось. «Реальность настолько сложна, что мы должны были отойти от догм, будь то теории заговора или теории свободного рынка» - заявил он, - «Наш анализ основан на реальных данных». Раньше полагали, что миром крутят несколько гигантских фирм. Но когда удалось обработать огромный массив данных, изучив около 37 миллионов компаний, с помощью суперкомпьютера, то вскрылась очевидность единого центра управления мировой экономикой.

Швейцарцы привели список первой десятки. Это финансовые корпорации: Barclays, Capital Group Companies, FMR Corporation, AXA, State Street Corporation, JP Morgan Chase, Legal & General Group, Vanguard Group, UBS AG, Merrill Lynch & Co Inc. Но за

всеми ними стоит кто-то один!

[2] С 1968 года т.н. «Римский клуб», созданный подручными Дэвида Рокфеллера Аурелио Печчеи и Александром Кингом, и объявивший себя «мозгом тела человечества», подготовил около 50 базовых докладов, которыми в общественное сознание внедряется мысль о том, что предотвратить глобальную катастрофу можно, только остановив прогресс и рост народонаселения. Празднуя в 70-х победу над «культурным оптимизмом» СССР, Рокфеллер и его подельники оформили официальный возврат к мальтузианству – доктрине, согласно которой рост населения ведёт к бедности и нищете, а посему войны, эпидемии и другие катаклизмы, уносящие жизни больших масс людей, следует считать положительными явлениями.

Далее ЛЮДОВОДЫ, хозяева свинарника, в стойлах которого хрюкает Европа, стали думать: а нужно ли убивать людей открыто? Со скандалом и ненужными драматическими эффектами, погубившими Гитлера? И решили, что не нужно. Неомальтузианство Римского клуба предусмотрело «цивилизованные» методы геноцида. Нищим планеты (9/10 её населения) было предложено признать сложившийся разрыв и не пытаться выбраться из бедности.

В докладе РК «Человечество на перепутье» впервые был официально оформлен лозунг Бухенвальда «каждому своё». Открытым текстом «элита» Запада предложила считать человечество телом, контролируемым единым мозгом (Римским клубом). Каждый регион (стран у них уже как бы не существует, только регионы их империи) следует рассматривать как часть (клетку) единого живого организма (человечества), в каждом случае нужен свой подход. Потому что «каждому своё», и в одном углу свинарника работают ветеринары, а в другом – мясники. И противоречие тут иллюзорно: ветеринары лечат то, что потом мясники зарежут, и любой скотовод понимает, зачем эта, с виду противоречивая, динамика.

Стратегия (идеология) РК заключена в 3-х базовых идеях:

1) Резкое снижение масштабов экономической деятельности и радикальное сокращение численности населения на планете (до величин не более 1 млрд человек).

2) Государственный суверенитет – помеха решению глобальных проблем в мировом свинарнике.

3) Для управления глобальным свинарником необходимо «мировое правительство».

В 1976 году Пол Эрлих, член Римского клуба, нанаписал в книге «Популяционная бомба»: «Мы должны прекратить наши попытки лечить симптомы и начать вырезать рак. Эта операция, вероятно, потребует множество жестоких и безжалостных решений». Одно из конкретных «жестоких и безжалостных решений» предложил другой член Римского клуба Тед Тёрнер. В 1996 году он сказал, что 95-процентное сокращение численности населения планеты до 225-300 миллионов было бы «идеальным». Каждый член РК, называя свои числа «сокращения персонала», настаивает, что «у нас слишком много людей».

[3] Исключение природа делает в виде таинственного материнского, и вообще родительского инстинкта, благодаря которому кошка (и даже кот) каким-то, науке пока неведомым образом, отличают котят от других мелких зверьков, идущих им в пищу. Есть исключения в виде некоторых форм «зоологической дружбы» и симбиозов, но не в стае или стаде. Стая или стадо – дискретный организм, стремящийся уничтожить себе подобные организмы.

[4] Отсюда и масса поговорок рыночной эпохи, вошедших в наш язык в постсоветских реалиях: «слабым не платят», «со слабыми не разговаривают», «долги возвращают только трусы» и т.п.

[5] (лат.) — "чернь ненавистна мне": цитата из "Од" Горация.

• Социум