НА ФОНЕ БЕККЕТА

Мысль о превращении идеального в реальное глубока - очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды. Против вульгарного материализма.

Ленин

Сэмюэл Беккет  - французский и ирландский писатель, как пишут - классик западноевропейской литературы ХХ века.

Долгое время был неудачником, его не публиковали, во время Странной войны служил в армии санитаром, после оккупации Франции войсками вермахта участвовал в Сопротивлении, однако выполнял лишь переводческую и курьерскую работу. Как сказал сам Беккет, его борьба с нацистской Германией была похожа на игру бойскаутов. В 1942-м писатель и его жена были вынуждены скрываться от гестапо в неоккупированной части Франции, в деревне Руссийон провинции Воклюз. Эту провинцию Беккет упомянет в пьесе «В ожидании Годо».

Продолжатель Кьеркегора, Беккет сосредоточен на «экзистенциальном» опыте маргинальной личности, на темах старения, одиночества, страдания, смерти.

«Полностью неудовлетворенный антропоид поспел первым – он вывелся две недели назад. Это жалкое существо, покрытое язвами как Иов, полуразложившееся, мучимое всеми известными и неизвестными болезнями, страдающее от холода и жары одновременно. Вывалилось в коридор, огласило институт серией нечленораздельных жалоб и издохло» («Понедельник начинается в субботу»). Что, безусловно, близко и Хуану Онетти.

Однажды в онкологической клинике Беккет услышал истошный крик больного. Как мучился, как переживал художник. Это мироощущение красной нитью проходит через всё творчество Беккета.

Поскольку Беккет обожал шахматы, одна из его пьес называется необычайно жизнеутверждающе – «Эндшпиль»: «Голая, без мебели, комната. Тусклый свет…  Возле двери на стене перевернутая картина. На авансцене слева стоят рядом два мусорных бака, прикрытых старой простыней. В центре в кресле на колесиках сидит Хамм…  Клов стоит рядом с креслом… Клов идет к левому окну неверным и затрудненным шагом…»

Пьеса Беккета «Дыхание» 1969 года длится 35 секунд, не имеет ни одного действующего лица. В спектакле по пьесе «Не я» 1972 года - лишь ярко освещенный рот рассказчика, прочее на сцене окутано темнотой. Но не думайте, что Беккет хотел этим что-то сказать. Ничего он этим не хотел сказать! Так просто, авторучкой шуршал.

«Полотна Пикассо, например, - пишет марксист Ильенков в книге «Искусство и коммунистический идеал», - это своеобразные зеркала современности... Подходит к ним один и говорит: «Что за хулиганство! Что за произвол! У синего человека - четыре оранжевых уха и ни одной ноги!» Возмущается и не подозревает, насколько точно он охарактеризовал... самого себя - просто в силу отсутствия той самой способности воображения, которая позволяет взору Пикассо проникать сквозь вылощенные покровы буржуазного мира в его страшное нутро, где корчатся в муках в аду «Герники» искалеченные люди, обожженные тела без ног, без глаз и все еще живые, хотя и до неузнаваемости искореженные в страшной мясорубке капиталистического разделения труда… Подходит другой - начинает ахать  и охать: «Ах, как это прекрасно, какая раскованность воображения, как необычно по цвету, по очертанию! Как свободно сломана традиционная перспектива, как хорошо, что нет сходства с Аполлонами и Никами Самофракийскими! Как хорошо, что у человека четыре ноги!..» И опять он охарактеризовал самого себя. Это калека, наслаждающийся своей искалеченностыо, своей «непохожестью »… наслаждающийся красотой франков и декольте, холодильников и офицерских мундиров и не видящий скрытой под ними пустоты...»

Разве не абсурд в рассказах «Печенег», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» или в «Истории одного города»?

«… жизнь встает в другом разрезе и большое понимаешь через ерунду», - писал Маяковский. Искусство – это «небо в чашечке цветка». Но абсурдизм – это чашечка цветка вместо неба. Можно сказать «кровь с молоком», а можно сказать «молоко с кровью». Абсурд ради абсурда. Как выразился сам Беккет:  «Выражать нечего, выражать нечем, выразить не из чего, нет силы выражать, нет желания выражать, равно как нет и обязательства выражать».

Декаданс и абсурд Россия уже проходила, но в 90-е Беккет стал необычайно модным среди российской эстетствующей публики, шоуменов, поэтов, бардов, журналистов.

Пьеса «В ожидании Годо» написана в 1948-1949 годах и признана «самым влиятельным англоязычным драматургическим произведением XX века» (Berlin, N., «Traffic of our stage: Why Waiting for Godot?» Арх. копия от 4.8.2007 на Wayback Machine в The Massachusetts Review, Autumn 1999), хотя первоначально она была написана на французском.

Пьесу не запретили к печати, не запрещали и ее театральные постановки, не подвергли травле и замалчиванию, как теорию Дарвина, расчет реального числа убитых во время Второй мировой войны евреев, публикации Ассанжа и Сноудена, негативные высказывания в адрес ЛГБТ, BLM, феминистского движения или развенчивание мифа о теракте 11 сентября. Беккет – лауреат Нобелевской премии, как и Алексиевич.

В решении Нобелевского комитета значится: Сэмюэль Беккет награжден премией за новаторские произведения в прозе и драматургии, в которых трагизм современного человека становится его триумфом. Глубинный пессимизм Беккета содержит в себе такую любовь к человечеству, которая лишь возрастает по мере углубления в бездну мерзости и отчаяния, и, когда отчаяние кажется безграничным, выясняется, что сострадание не имеет границ».

Новаторства у Беккета мало, ведь всё его творчество – в стандартном духе упадка. Сострадание – разумеется, к себе, если пессимизм да еще  глубинный, то никакого триумфа, никакой любви к человечеству. Видимо, решение комитета оформляли литературоведы.

В Ирландии регулярно проходят фестивали, посвященные творческому наследию Беккета. 10.12.2009 в Дублине состоялась торжественная церемония открытия нового моста имени Беккета через Лиффи, именем Беккета названо ирландское военно-морское судно.

Кукушка хвалит петуха, Эжен Ионеско так хвалит Беккета: «… он не гонится за Историей, он парит над ней. Он отражает основные истины, тревоги, наваждения, что повторяются вновь и вновь, через каждые три-четыре столетия».

«Колосс, - пишут о Беккете в соцсетях, - самый глубокомысленный писатель, единственный, кто решается прямо смотреть в лицо наиболее важным проблемам современности, это плач бога… Комически-космическая стихия Беккета охватывает все бытие без остатка… его этика – негативная мораль отказа…»

Нет на прорву карантина, безмозглость всегда оформляет себя как эстетствующее глубокомыслие. Как писанина Беккета может охватить всё бытие без остатка, если Беккет бежит от бытия без оглядки?!

 «Пока слепо плыл сон по разбитым надеждам,

Космос с болью сочился над разбитой любовью,

Был из скрытных людей свет твой медленно изгнан,

И небо не спало».

Это не просто страдание, это боль вынутого сердца, это квазиунофантазия Арнольда Кегеля, это экзистенциальная антиутопия Чэн Лицзюня…

Автор четверостишия - счетная машина 60-х RCA-301, 150 четверостиший в минуту, наслаждайтесь, идиоты.

«В узорчатой раковине сердца…» - писал юный Багрицкий, чтобы потом посмеяться над своими эксерсизами.

Кроме псевдоученой т.н. аналитической философии есть еще и континентальна философия. Не знали? Она включает в себя все философские выверты, имеющие одну цель: заболтать марксизм. Это герменевтика, в целом философия языка, экзистенциализм, постмодернизм… Впрочем, континентальную философию порой относят к еще одному извращению – постструктурализму. Так вот, континентальный философ Жиль Делёз тоже нахваливает Беккета.

Утонченный французский критик Мишель Корвэн писал об абсурдисте Ионеско: «Ионеско бьёт и уничтожает, чтобы измерить то, что звучит пустотой, сделать язык предметом театра, почти персонажем, сделать так, чтобы он вызвал смех, действовал как механизм, это значит вдохнуть безумие в самые банальные отношения, разрушить основы общества».

Разумеется, отношения частной собственности, разделение труда на труд тяжелый, черный, обезличивающий и труд эстетствующий – никак не пострадали от творчества Ионеско, наоборот, капитал использует его творения для разрушения нравственности восстающих против капитала низов. Здесь начинается другая тема, тема Франфуртской школы, но об этом позже.

Напоминают все эти восхваления одну телевизионную передачу, в которой перестроившиеся философы пытались из кретина Черномырдина сделать конфетку, даже с Сократом его сравнивали. Аналогично проистекает и любая избирательная кампания, когда имиджмейкеры любую скотину за человека выдадут.

Все эти восхваляющие эстетические ничтожные людишки никакого отношения к искусству не имеют. А имеют они отношение к словесному поносу.

***

Пьеса «В ожидании Годо» - не просто безопасна для правящих классов. Она им полезна. Общее направление мыслей писателя – в русле широкого движения, его объективная, т.е. не зависящая от сознания его участников, цель – увести массы от реальных противоречий в обществе или извратить эти противоречия.

В 1982-м и 1983-м постановки пьесы состоялись и в СССР.

Пьесу относят к театру абсурда, а также к постмодернизму, выросшему «на руинах модернизма».

Философия абсурда, утверждающая бессмысленность человеческого существования, возникла в недрах экзистенциализма, представленного Хайдеггером, Сартром, Камю, Больновым, Ясперсом.

Предтечи экзистенциализма – Фридрих Шеллинг, Сёрен Кьеркегор, Фридрих Ницше, Эдмунд Гуссерль.

Театр абсурда - направление в западноевропейской драматургии и театре, возникшее в начале 1950-х во французском театре, например, пьеса «Лысая певица» Эжена Ионеско (1950). Старались также Жан Жене, Артюр Адамов, Том Стоппард, Фернандо Аррабаль, Гарольд Пинтер, Эдвард Олби, Жан Тардьё, английские писатели Гарольд Пинтер, Н. Симпсон. Их было много на челне.

Вдохновители абсурдизма – литераторы Альфред Жарри, Луиджи Пиранделло, Станислав Виткевич, а также сюрреалисты - художники Сальвадор Дали, Рене Магритт, Жоан Миро, Джорджо де Кирико, Макс Эрнст; фотографы Филипп Халсман, Ман Рей, Грета Штерн, писатель и поэт Андрэ Бретон.

Не хабывают и о Джойсе, Кафке, Пиранделло, о внутренней эмиграции Ортеги-и-Гассета.

К сюрреалистам напрасно относят Льюиса Кэрролла, писателя Луи Арагона, поэтов Поля Элюара и Гийома Аполлинера, хотя именно Аполлинер и ввел термин. В России самые известные абсурдисты – забавный Хармс, который приветствовал приход фашистов, и бессмысленный до скуки А. И. Введенский.

Словом, от изображения вещей – к изображению идей, от изображения идей к конфликту символов, от символов - к тотальности равнодушия. Зачем что-то изображать? У художника нет никаких обязательств.

В своем философском эссе «Миф о Сизифе» Камю ставит единственно значимый для него вопрос: «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?» Камю утверждает, что когда Сизиф осознает бессмысленность своих действий и обреченность, он якобы обретает свободу путем осознания своей несвободы, абсурдности своей жизни и достигает состояния умиротворенного принятия. Камю всерьез уверяет, что «Сизифа следует представлять себе счастливым». Валентин Катаев с его повестью «Время, вперед!» посрамлен, как  «Утоление жажды» Коптяева, как и неверный исторически, но хорошо снятый фильм «Укрощение огня», как и «Девять дней одного года», как и «Открытая книга» по романуКаверина.

Однако труд в мирное время – еще не вся жизнь, война – тоже работа, подвиги Космодемьянской, экипажа Гастелло, панфиловцев, молодогвардейцев, Вити Коробкова, Матросова и других героев Отечественной войны, если следовать Камю, тоже абсурдны.

С первых слов пьесы - это авангард, то есть, явно не соответствующая реальности сцена: некто тащит на поводке слугу, Лаки, тот, остановившись, не ставит на землю чемоданы. Почему? Спрашивает зритель, а с ним и действующие лица. Для того, отвечает в совершенно либеральном духе хозяин слуги, Поццо, чтобы дать понять ему, хозяину, который якобы собирается его прогнать, понял, насколько тот ему предан.

Два попавшихся Поццо на дороге старика назойливо спрашивают, действительно ли собирается Поццо прогнать Лаки? То есть, зритель должен осознать, что хозяин никак не может обойтись без слуги.

В образе хозяина публике предлагается различить буржуа, в образе слуги – рабочего. Причем Беккет рисует вполне реального рабочего, когда один и персонажей, старик Эстрагон, соболезнует слуге, тот, чтобы понравиться хозяину, лягает соболезнующего ногой. То есть, не просто слуга, но раб, холуй, хам.

Старики ожидают некоего Годо, это их надежда и смысл существования. Они сомневаются, там ли его ждут. От Годо приходит мальчик, посланец, и сообщает, что Годо сегодня не придет, придет завтра. Но назавтра посланец сообщает, что Годо снова отложил свое пришествие.

Посланник – мессия, пророк, сотрудник НКВД. В образе Годо, который так и не появляется – авторитарная личность или бог (что тождественно), а может – смерть.

Изначально Лаки был учителем Поццо, так задумал Беккет, и это дает ему возможность поиздеваться в монологах Лаки над бессмыслицей диссертаций гуманитарной сферы и одновременно над постмодерном и модернизмом, трудящиеся после тяжелой смены не должны путать эти два совершенно различные понятия. При этом самого Беккета относят к модернистам. Из чего неопровержимо следует, что понятия модерна, постмодерна, китча, поп-арта и т.п. лишены какого либо смысла, они лишь служат приданию статуса тому или иному выверту или бездарности.

Освальд Шпенглер писал: атомизм «явился посягательством здравого смысла на теоретическую состоятельность дотеоретического знания, реализованную в мифе». Вот так, атомизм – не прорыв в философской мысли, не научное открытие, а всего лишь посягательство на теоретическую состоятельность дотеоретического, чтобы никто и не смел посягать, уличая его, Шпенглера, в глупости и пустоте.

Но каков образ - хозяин приказывает слуге: «Думай!» Для того, чтобы тот думал, с него снимают шляпу, слуга прекращает думать, когда шляпу ему надевают обратно на голову, подобно платку на клетку с попугаем. Напоминает заключительный день избирательных кампаний.

Ожидают Годо два нищих старика, Эстрагон и Владимир, почти безвольные, их болтовня, пререкания, поговорки нарочито не к месту («ко мне аппетит приходит во время еды») - бессмысленны, что должно усилить впечатление абсурда, но одновременно вызвать у зрителя симпатию.

Шляпа Лаки  - символ, не пропустите! Владимир надевает шляпу Эстрагона, а Эстрогану передает шляпу Лаки. Затем старики обращаются друг к другу: «Думай, свинья!» То есть, все мы Лаки, таков простенький замысел Беккета. Но Беккет открещивается от какого-либо замысла, ничего он не замышлял, так, глядел в потолок да махал туда-сюда авторучкой.

У всех персонажей поочередно происходит выпадение памяти – это тоже символ, отметьте.

Бессветный возраст Эстрагона и Владимира должен указать на бессилие противостоять абсурду, бессмыслице, распаду – но они сами абсурдны. Здесь нет никакого противостояния. С другой стороны – и никакой возможности интегрироваться в абсурд – ибо они сами абсурдны. Форма убивает содержание.

Владимир – разумеется, намек на СССР, Эстрагон – от названия травы (также тархун, также драконья трава, драконова полынь), происходит от латинского draco (уж), многолетнее травянистое растение, одна из самых популярных приправ.

С начала действия нищие планируют повеситься, тем же действие и заканчивается – они решают отправиться на поиски верёвки, если Годо не придёт и завтра. Пьеса заканчивается ремаркой «они не двигаются с места».

Однако литературоведам не стоит упражняться в отыскании хоть какого-то смысла в пьесе. Сам Беккет во вступлении к первой радиопостановке объявил: «Понятия не имею, кто такой Годо. Даже не представляю, существует он или нет. Верят мои персонажи в него или нет – те двое, что ждут его – тоже не знаю. А другая пара, появляющаяся в конце каждого действия – просто прием, чтобы не было скучно. Всё, что я знаю, я показал. Немного, но по мне достаточно. Скажу даже, что я довольствовался бы и меньшим. А желание узреть там некий глубокий или общий смысл и уйти с такими прозрениями вместе с театральной программкой и мороженым после представления домой мне кажется пустым. Хотя может быть и такое… Эстроган, Владимир, Поццо и Лаки, их жизненное пространство и время – мне удалось немного узнать их, но вовсе не понять. Может, они сами вам что-то объяснят. Пускай. Но без меня. Мы покончили друг с другом…»

Искать смысл не нужно. Или нужно, это же диалектика.

Вот в чем дело – оказывается, этой парочкой, Поцоо и Лаки, Беккет всего-то хотел развлечь зрителя.

Больше того, Беккет пишет, что каждое слов пьесы – досадное пятно на теле тишины.

Словом, чтобы не уличили. Годо – не Годо, Эстроган – не Эстроган, а длинношеее, эдакая прострация с унимодулярной апперцепцией в поясе, чем непонятнее, чем абсурднее – тем замечательнее, тем больше искусства.

Нелепо, смешно, безрассудно,

Безумно - волшебно!

Ни толку, ни проку,

Не в лад, невпопад - совершенно!..

Кипит гранит, пылает лед,

И легкий пух сбивает с ног…

И соловьем поет сова

И даже тоненькую нить

Не в состояньи разрубить

Стальной клинок…

Смотрите, сопереживайте, восхищайтесь – но не дай вам бог снять шляпу!

Действительно, зачем искать какой-то смысл в чьих-то произведениях, особенно если его там нет? Экая глупость. Что, собственно, хотел сказать своим «Сеятелем» Остап Бендер? Да, собственно, ничего. Он так видит. Называть лопату лопатой – как это не комильфо.

Один московский социалист, по виду отнюдь не сумасшедший, как-то поведал мне, что его теорию нельзя критиковать, т.к. запрет на критику заложен в аксиоматику теории. Но есть теория,  ответил ему третий собеседник, в аксиоматике которой заложен принцип, что ее нельзя даже кому-то рассказывать. Ах, какая глубокая, какая современная эта теория!

Чтобы отвергнуть всякие попытки смысла, зритель может поместить действие на сцене в воображаемую рамочку, а себя вообразить порхающей в пятом измерении знакопеременной функцией Дирихле.

В принципе, прочитав первые строки перепалки и примирения стариков или монологов Лаки, можно пролистнуть. Дело в том, что они одинаковы, они искусственны, надуманы, схематичны, сконструированы. Как, впрочем, и вся пьеса с ее нехитрой философией. Пьеса короткая, но бессмысленные диалоги стариков длятся долго, долго, кажется, эта галиматья бесконечна!

Лаки еще не огласил пространство нечленораздельными жалобами и еще не издох – но онемел. Поццо – ослеп, его стало можно бить. Старики желают помочь Поццо, вследствие чего избивают его (чтобы зрителю скучно не было) и начинают жалеть… И если эту пьесу назвали самым влиятельным произведением, это означает, что катастрофа в форме деградации затронула Европу сразу после Второй мировой. В первую очередь – нравственная деградация, а уж потом интеллектуальная. И не могло быть иначе, если вся Европа обслуживала Гитлера в течение всей войны и воевала на его стороне.

Творчество Сэмюэла Беккета как атака на литературу критического реализма – отражение этой деградации.

Искусство – это то, что заражает, объяснял Лев Толстой.

Искусство может быть любым. У него нет одного права – быть скучным. Писания Беккета – не заражают, не заставляют бешено работать разум, не трогают сердце, при чтении не щемит, они невообразимо скучны.

Итак, жизнь рядового гражданина согласно Беккету - абсурдна. К сожалению, именно то, что в России или Америке абсурдно, война в Ливии, миф об отравлении Скрипалей, свержение памятника лосю в США,  маразм Голливуда, жадность Потанина и Сороса, Алекперова и Гейтса, Вексельберга и Маска или деятельность Государственной думы - никогда не станет предметом внимания абсурдистов.

В принципе, театр абсурда устарел. Театр маразма идет на смену крестьянской лошадке. Уже стаи модных писателей строчат эссе «Как правильно умирать», «Специально для умирающих», «Не откладывай на завтра» и пр.

Эпоха, когда вор кричал «держите вора», кончилась. Началась эпоха, когда украинский нацист кричит «держи нациста», и весь мир подхватывает.

Эжен Ионеско писал о своей «Лысой певице»: Ощутить абсурдность банальности и языка, их фальшь — уже продвинуться вперёд. Чтобы сделать этот шаг, мы должны раствориться во всём этом. Комическое есть необычное в его первозданном виде; более всего меня изумляет банальность; скудость наших ежедневных разговоров - вот где гиперреальное».

Ныне бесталанные, банальные до дикости, мусорные, швальные тексты в фильмах и в театре считаются не абсурдом, а нормой. Эпоха, когда уродство стало эталоном.

«Материал, с которым я работаю, - пишет Беккет, - бессилие, незнание. Я веду разведку в той зоне существования, которую художники всегда оставляли в стороне, как нечто, заведомо несовместимое с искусством».

Как близко это кредо создателю фильма «На границе миров» Аббаси, воспевшему грязную кожу, жир, целлюлит и складки, грибозные ногти и меховые соски, гноящиеся желто-зеленые зубы.

На самом деле писания Беккета – не вспахивание целины, это традиционное до тошноты бегство от реальности.

Творчеству Беккета посвящены восторженные монографии российских литературоведов. Они присовокупили к ней весь свой утлый кругозор, переполненный всевозможными модернистами, ничтожными философами, бездарями, значимыми в свете выжигами. Пьеса «В ожидании Годо» стала бестселлером для левацкой молодежи, для анархистов, для лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, для последователей Сартра и Жижека, для валютных проституток, троцкистов, для всего мелкобуржазного сброда.

«…эволюция позднекапиталистической культуры, - пишет Эвальд Ильенков, -  породила массу профессий, представители которых живут исключительно в мире слов, знаков, символов, не имеющих почти никакого зацепления с действительностью… Это и армии адвокатов, занятых формальными «подведениями» юридических характеристик фактов под определения параграфов действующего права. Это и представители т.н. абстрактной живописи. Это и легионы журналистов, старающихся перещеголять друг друга в умении раскрашивать в яркие словесные цвета ничего не значащие факты и рассматривающие эти факты лишь как поводы для упражнения в чисто вербальной ловкости».

Кстати, артиллерист Ильенков дошел до Берлина.

Борис Ихлов, 9.10.2021