Посвящается памяти несчетных миллионов, погибших от марксизма

 Александр Дмитриевич Билимович

Ни Аттила, ни Чингисхан и Батый — никто из старых и новых извергов не погубил столько неповинных людей, сколько загубили последователи Маркса, придя к власти в России, в восточноевропейских и азиатских странах. Навсегда останутся связанными с именем Маркса и марксизма несчетные миллионы жертв, расстрелянных и замученных во имя их.

Напрасно марксисты, разошедшиеся с большевиками или отвергнутые ими, стараются убедить себя и других в том, что во всех коммунистических зверствах и нелепостях неповинны Маркс и марксизм, так как большевизм и коммунизм является грубым извращением марксизма. Это не так. Прочтите написанный совместно Марксом и Энгельсом, но Марксом типично для него заостренный «Коммунистический Манифест»^[2]. Этот Манифест, написанный в 1848 году, по словам социалиста Henri Sée, считающего Маркса «гением», «уже содержит в себе в существенном всю Марксову программу социальной и политической агитации. В своих позднейших произведениях Маркс и Энгельс только развили и уточнили идеи, уже столь ярко выраженные в Манифесте»^[3]. Вместе с тем в этом Манифесте уже заложено и провозглашено все то, что осуществили и до сих пор осуществляют коммунисты-большевики. И «бродящий по Европе призрак коммунизма»^[4], который бродит теперь уже не по одной Европе, но еще в большей мере по Азии. И «классовая борьба между буржуазией и пролетариатом»^[5], с такой энергией разжигаемая последователями Маркса. И презрение к крестьянству, которое Манифест считает не только «нереволюционным и консервативным», но и «реакционным» классом, «стремящимся повернуть назад колесо истории»^[6]. Презрение, вылившееся у учеников после обманного использования ими крестьян для бунтарского революционного переворота в систематическое гонение на крестьян и заточение их в колхозную каторгу. И мысль о том, что «пролетариат, этот низший слой нашего современного общества, не может двинуться, не может подняться без того, чтобы высшие слои официального общества целиком не взлетели на воздух»^[7]. Мысль, послушно проведенная в жизнь учениками, но примененная не к одним высшим, а также к средним слоям и даже к миллионам людей из низших слоев, в частности ко всем марксистам и своим же коммунистам, признанным недостаточно правоверными осуществителями программы «взлетания на воздух». И признание права, морали и религии «буржуазными предрассудками, за которыми скрывается так много буржуазных интересов»^[8]. Предрассудками, которые с таким неистовством начали искоренять марксисты, придя к власти. Ибо, как это показало уже изречение Маркса: «Религия — это опиум для народа», — несчетное число раз повторенное его последователями, марксизм, как всякое другое нетерпимое учение, не может допустить ни над собою, ни рядом с собою никакой противоречащей ему или ограничивающей его системы ценностей, особенно моральных и религиозных ценностей. Он может обманно говорить о них и в тактических целях временно допускать их, извращая их приспособлением к своим задачам. Но лишь для того, чтобы тем легче потом уничтожить их. И указание, что «первым шагом в революции, производимой рабочим классом, должно быть поднятие пролетариата до положения правящего класса». При этом «пролетариат использует свое политическое верховенство, чтобы постепенно отнять все капиталы у буржуазии и централизовать все средства производства в руках государства, то есть пролетариата, организованного как правящий класс». И все это «не может быть осуществлено иначе как посредством деспотического посягательства на право собственности и условия буржуазного производства»^[9]. Как видим, здесь нет не только отмирания государства, но и ослабления его, а, наоборот, вся хозяйственная жизнь деспотически сосредоточивается в руках государства. Недаром именно по этому вопросу возникли резкие разногласия между Марксом и Бакуниным. При этом государство Маркса должно быть деспотическим, посягающим на все права граждан. Поэтому и тот деспотизм большевиков, который многие марксисты считают «извращением» марксизма, на самом деле уже ясно формулирован в Манифесте Маркса и Энгельса. И что особенно показательно, победа этого деспотизма называется ими, так же как и большевиками, «победой демократии»^[10]. Освящен и террор: «Пусть правящие классы дрожат перед коммунистической революцией». Провозглашается также насильственность переворота: «Они (коммунисты) открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты только насильственным ниспровержением всех существующих социальных условий»^[11].

Здесь налицо уже все элементы «диктатуры пролетариата» со всеми ее аксессуарами. Если этот термин не употреблен в Манифесте, то он имеется в других произведениях Маркса и Энгельса. Так, уже в 1850 году они пишут в «Обращении» к Союзу коммунистов: «наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциации пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах не разовьются настолько, что конкуренция между пролетариями этих стран прекратится»^[12]. Здесь, как видим, уже и «перманентная» революция, и государственная власть в руках пролетариата, и мировая революция, и подавление всякого соперничества между коммунизированными странами. Имеется даже «народный фронт» для завоевания власти коммунистами. Так, в том же «Обращении к Союзу коммунистов» говорится, что от революции больше всего выиграют фабричные и сельскохозяйственные рабочие. «Поэтому их политическая партия должна играть ведущую роль в революции и никогда не отказываться от своей революционной политики и организационной автономии, как бы тесно она ни была связана общей деятельностью с политическими партиями недовольной мелкой буржуазии»^[13]. Тут уже ясное указание идти вместе с оппозиционными буржуазными партиями. Но с тем, чтобы подчинить их диктатуре пролетариата и позже ликвидировать. Определенно пишет Маркс о диктатуре пролетариата в письме к Weydemeyer’у от 12 марта 1852 года, где он прямо говорит, что «классовая борьба неминуемо ведет к диктатуре пролетариата»^[14]. Или в другом месте: «Везде, где мы находим государство, мы находим диктатуру» (?). Поэтому «всякий, кто верит в пролетарское государство, верит в пролетарскую диктатуру»^[15]. Наконец, о диктатуре пролетариата Маркс говорит в «Критике Готской программы»: «Между капиталистической и коммунистической общественной системой лежит период революционной перестройки одной системы в другую. Это соответствует переходному политическому периоду, в который государство не может быть ничем иным, как революционной диктатурой пролетариата»^[16]. Ложь Маркса о «переходном» характере коммунистической диктатуры наглядно вскрыли его ученики в СССР, где эта диктатура длится уже более ¹/₃ столетия и не обнаруживает никакой тенденции к ослаблению. Таким образом, не только коммунистическая революция, но и коммунистическая диктатура желает быть «перманентной». При этом эта длительная диктатура пролетариата, говорит Маркс, «подобно всем диктатурам, покоится на силе». И Маркс, обзывая «тиранией» все «буржуазные» режимы и упрекая всякую контрреволюцию в «каннибализме», горячо защищает «революционный террор». В 1872 году он пишет: «В нужный момент рабочие должны будут апеллировать к силе, если господство труда должно быть установлено на долгое время»^[17]. В другом месте он цинично заявляет, что «революционный террор есть лишь средство, которым может быть ускорено, упрощено и концентрировано (?) рождение нового общества»^[18]. Ленин, Троцкий, Дзержинский, а позже Сталин и его сподвижники, таким образом, не «извращали» марксизма своим неслыханным террором, а лишь по рецепту Маркса «упрощали и концентрировали» рождение «нового общества».

Самую же организацию этой террористической диктатуры пролетариата Маркс слепо заимствует из организации Парижской коммуны 1871 года^[19]. И марксистские Советы рабочих депутатов 1905 года и 1917 года в России являются копиями тех же Парижских организаций, рекомендованных Марксом.

Конечно, авторы Коммунистического Манифеста не могли не понимать, что при осуществлении их программы никакой диктатуры «пролетариата» получиться не могло. Да и сами авторы этой программы и главные ее осуществители никакими «пролетариями» не были: Маркс был сыном адвоката, Энгельс — сыном фабриканта и позже сам владельцем текстильной фабрики; Ленин был сыном инспектора народных училищ и долгое время жил на пенсию матери, получаемую ею после смерти мужа; расстрелянный Сталиным сподвижник Ленина Пятаков был сыном директора-распорядителя трех акционерных сахарных заводов, а преемник Сталина Маленков происходит из зажиточной семьи, и т.д. И какие же «пролетарии» живший в царской роскоши Сталин и живущие в ней все нынешние «пролетарские» диктаторы? Вместо диктатуры пролетариата создана самая жестокая «диктатура над пролетариатом», с таким порабощением пролетариата, такой эксплуатацией и такими массовыми ссылками и расстрелами рабочих, каких не знало ни одно капиталистическое государство. Выступавший как будто в качестве великого гуманиста, Маркс на самом деле создавал самый «бесчеловечный антигуманизм»; пытаясь как будто организовать мир для человека, он организовал его против человека^[20].

О неизбежном превращении марксистской «диктатуры пролетариата» в диктатуру над пролетариатом Robert Michels пишет^[21]: «диктатура пролетариата вырождается в диктатуру вождей над теми, кого они ведут... получается лишь другая форма угнетения... фактическая олигархия, которая старается увековечить себя... социалисты преуспевают, несмотря на провал социализма». Но именно из-за возможности такого «преуспевания» социалистов и коммунистов для многих из них как раз эта марксистская ложь о диктатуре пролетариата и неизбежная дегенерация ее в ультра-буржуазную эксплуатацию пролетариата является не коренным грехом марксизма, а самой соблазнительной стороной его. Ибо она позволяет самым отвратительным преступным типам драпироваться в ложную тогу благодетелей человечества и этим открывает им двери к завидному положению коммунистических деспотов.

Лишь восстание порабощенных народных масс против новых поработителей, то есть революция, свергающая власть марксизма, может освободить эти массы от «красного рабства» и дать им нормальную человеческую жизнь. И как бы ни разливалась в мире красная деспотия, революция против нее неизбежна. Ход событий таков. При неблагоприятных моральных, социальных, политических и других условиях, особенно во время войн и в тяжелые послевоенные периоды, в стране накопляется горючий материал, помогающий марксизму обманным путем привлечь на свою сторону часть народных масс, зажечь коммунистический пожар и захватить в свои руки власть. Так было в России в 1917 году, в Китае в 1949–1950 годах и т.д. Но вскоре познается ложь марксистского коммунизма, вскрывается обман коммунистических главарей. Обманутые массы трезвеют и отходят от коммунизма. Но поздно. Западня захлопнута. Разоблаченная коммунистическая власть сильна и продолжает держаться. Однако держится она теперь террором без искренней активной поддержки народных масс. Поддерживает ее лишь аппарат, участвующий в преступлениях власти. В этом ее обреченность. Власть все более обособляется от населения, ее социальное основание утончается. Самый аппарат власти становится все менее надежным. Идут не прекращающиеся чистки аппарата, начиная с его верхов. Это увеличивает число недовольных властью в самом ее аппарате. Растет недовольство и в созданной ею армии. Накопляется горючий материал для освободительной революции. Как мало симпатии к марксистскому коммунизму там, где он уже захватил власть и показал себя, видно из того, с какой неохотой население России, кроме худших карьеристов, вступает в ряды коммунистической партии, а молодежь — в ряды комсомола, несмотря на все привилегии, связанные с вхождением в эти организации, и опасность отказа войти в них. Что в России после 36 лет марксистской власти отталкивание населения от марксистского коммунизма сильнее, чем в странах, лишь недавно захваченных им или еще вовсе не испытавших на себе его власти, видно из того, что в СССР коммунистов в процентном отношении к населению значительно меньше, чем в указанных странах.

С ложью о диктатуре пролетариата связана другая ложь марксизма. Ложь о том социальном рае, который обещал и до сих пор обещает марксизм. Эта ложь не могла не быть ясной уже до проведения марксизма в жизнь такому критическому уму, каким обладал Маркс. Но она была полностью раскрыта неопровержимыми фактами после того, как была осуществлена экономическая и социальная программа марксизма. Проведенная строго в духе Коммунистического Манифеста в первые годы ленинского «военного коммунизма», она, как этого и надо было ожидать, привела не к раю, а к полному краху советского хозяйства, массовому вымиранию людей от голода и угрозе самой советской власти со стороны голодного населения. Марксизм спасся, но спасся, отказавшись на время от последовательного проведения программы Манифеста и дав отбой в виде НЭПа. Далее, однако, с логической неизбежностью произошла ликвидация НЭПа, грозившего развязать опасные для марксизма собственнические инстинкты населения. Удержавшийся марксизм возвращается к проведению программы «построения социализма и перехода к коммунизму». Но это не предотвратило, а усилило обнаружение лжи марксизма. Под флагом социализма и коммунизма произошла, опять-таки с логической неизбежностью, ликвидация в советском хозяйстве и в советской общественной жизни не только коммунизма, но и основных положений самого умеренного социализма. В конечном результате осуществленный марксизм, провозглашенный его творцом как радикальное уничтожение капитализма, привел в жизни неумолимой логикой вещей к самому грубому диктаторскому и эксплуататорскому государственному капитализму. С таким издевательством кучки деспотов над рабочим пролетариатом и пролетаризованным крестьянством, какое и не снилось самым жадным и самым тупым капиталистам.

Такова логика марксизма и фактов, приведенных им в движение. Кто упивается сладостью марксизма и его Коммунистического Манифеста, тот должен принять и миллионы расстрелянных и уморенных голодом при последовательном марксисте Ленине, и следующие миллионы убитых, замученных и сгноенных в концентрационных лагерях Сталина, и ныне далее уничтожаемых их марксистскими преемниками. В том числе принять также тысячи убитых и депортированных немецких, польских, чешских и других рабочих, восставших против коммунистов в 1953 году. Нельзя говорить: я за марксизм, но я против коммунистической диктатуры с ее государственным капитализмом. Ибо вторая есть законное дитя первого, плоть от плоти и кровь от крови его. Здесь нет частичного выбора. Есть лишь «или — или». Или вы марксист — тогда примите ту «свободную и счастливую» жизнь пролетариата, к которой он приведен в странах осуществленного марксизма. Или если отвергаете рабскую жизнь этих стран, тогда имейте достаточно логики, честности и мужества, чтобы отвергнуть учение Маркса как неизбежно ведущее к этому рабству.

Очень часто генеалогию большевизма (Ленина) ведут не от Маркса и Энгельса, а от якобинцев, Бланки, синдикалиста Сореля, а из русских — от Пугачева, Бакунина, Чернышевского, Нечаева, народовольцев, Ткачева. Но якобинцы и бланкисты оказали влияние также на Маркса. Если Маркс расходился с ними, то не в том, что он был против характера предполагаемой им революции, а лишь в том, что не считал их способными произвести революцию. Не был Маркс и против Пугачевского бунта и народовольческого террора. Так, биографы Маркса пишут, что «в 1881 году... Маркс приветствовал покушение русских террористов на царя...»^[22]. В другом месте те же биографы с явным одобрением отмечают, что те из террористов-народовольцев, участвовавших в 1879 и 1880 годах в нескольких неудачных покушениях на жизнь царя, «которым удалось убежать за границу (Лев Гартман, Н.Морозов и др.), были приняты Марксом как друзья». А после убийства Александра II Маркс писал своей дочери Дженни, что террор «был исторически неизбежным способом действия, обсуждать моральность или неморальность которого так же бесполезно, как обсуждать моральность или неморальность землетрясения на Хиосе»^[23]. Бакунин, как революционер, импонировал не только Ленину, но и Марксу, да и Бакунин переводил на русский язык Коммунистический Манифест и должен был переводить первый том «Капитала». Разошелся Маркс с Бакуниным потому, что последний своей несдержанностью и слепым фанатизмом скорее мешал, чем помогал совершению революций. Главным же образом потому, что Бакунин, как анархист, был противником диктатуры пролетариата, проповедуемой Марксом. Но в этом вопросе Ленин был, конечно, на стороне Маркса, а не Бакунина. Точно так же Чернышевский был близок Ленину как революционер и социалист. Но этими своими чертами он был близок и Марксу, который в предисловии ко второму немецкому изданию «Капитала» даже называет его «великим русским ученым и критиком». Однако не народничество Чернышевского, а марксизм Маркса формировал воззрения Ленина и других большевиков. Наконец, что касается Ткачева, то он сам был не только революционером-народником, но еще в большей мере революционером-марксистом, который одним из первых знакомил русских революционеров с учением Маркса в то же время, как это более академически делал доцент Киевского университета Н.Н. Зибер в своей работе о теории ценности и капитала Давида Рикардо, вышедшей в 1871 году. Впрочем, большинство народников, несмотря на их расхождения с марксистами в вопросе о судьбах капитализма в России и ряде других вопросов, были последователями Маркса и в этом смысле марксистами во многих наиболее основных вопросах, например во всей экономической теории К.Маркса. Конечно, Ленин и его большевизм вытекли из многочисленных и очень различных источников, в том числе из особенностей внешних условий и особенностей личного темперамента. Но все же в качестве основного и решающего источника ясно выступает влияние идей К.Маркса. Этого никогда не смогут опровергнуть марксисты, стремящиеся доказать идеологическое алиби Маркса в ужасах проведенного в жизнь марксизма^[24]. В связи с этим они любят ссылаться на слова Маркса, сказанные им как-то Лафаргу по поводу французских марксистов: «Если что несомненно, то это то, что я не марксист». Но эта фраза относилась к небольшим программным расхождениям с геддистами; кроме того, Маркс относился к этим разногласиям с такой нетерпимостью опять-таки потому, что сомневался в пригодности чужих способов для производства революции. Приведи же они к успешной революции, он первый бы приветствовал их.

Что же касается до сих пор весьма распространенного за границей мнения о большевизме как о специфически русском явлении, то в настоящее время, когда марксизм объявился в том же большевистском обличье в целом ряде других европейских и не европейских государств, повторение этого ложного утверждения является явным анахронизмом. К тому же и в России среди многих русских большевиков их первыми вождями и властелинами явились полурусские или совсем не русские.

Нельзя также говорить о каких-то двух Марксах: Марксе — революционере Коммунистического Манифеста, авторе революционной диктатуры пролетариата, и Марксе — эволюционисте «Капитала». Так, например, Вернер Зомбарт говорит в своей вышедшей многими изданиями книге о «Социализме и социальном движении» о том, что у Маркса было два ребенка: один, эволюционный, от законной жены — Эволюции, и другой, революционный, прижитый им с незаконной, но любимой женой — Революцией. Но именно эта вторая была его законной и единственной женой, которой он оставался верным с юных лет до смерти, так же как и своей настоящей жене Дженни. Маркс первый отверг бы такое рассечение его надвое. И он был бы прав, потому что, как мы увидим дальше, экономическая теория и экономическая динамика, изложенные в «Капитале», являются лишь теоретическим фундаментом для той революционной программы, к осуществлению которой зовет Коммунистический Манифест.

В опровержение указанного выше «или–или» часто ссылаются на ряд стран, в которых у власти социалисты, но сохраняется личная и политическая свобода и хозяйственная жизнь течет сравнительно сносно. Но при этом забывают, что:

1) не во всех этих странах у власти марксисты;

2) в этих странах не произведен полный политический и социальный переворот по программе Коммунистического Манифеста; самый социализм проведен лишь частично, преимущественно в виде социальных, а не социалистических реформ, национализация также лишь частично и принцип частной собственности не отменен полностью;

3) в этих странах сохраняют свое влияние значительные другие слои населения, контролирующие, сдерживающие и ограничивающие влияние марксистов.

Стань же последние полными и неограниченными хозяевами этих стран, в них начался бы тот же «dance macabre» марксизма с теми же фазами, которые проделал осуществленный марксизм в России и проделывает их в других захваченных им странах.

К тому же Маркс не проводит резкого различия между социализмом и коммунизмом. Правда, в Коммунистическом Манифесте говорится лишь о захвате пролетариатом всех капиталов и средств производства, но не упоминается о национализации потребительских благ, в чем часто видят различие между социализмом и коммунизмом. Все же Манифест назван «коммунистическим» и говорит о призраке «коммунизма». Точно так же в «Критике Готской программы немецкой социал-демократической партии» Маркс говорит о другом признаке, по которому позднейшие марксисты проводят водораздел между социализмом и коммунизмом. А именно о двух формулах вознаграждения трудящихся за их труд и распределения между ними потребительских благ: «от каждого по его способностям, каждому по его труду» и «от каждого по его способностям, каждому по его потребностям»^[25]. Но для Маркса в этих формулах лежит не различие между социализмом и коммунизмом, а лишь различие между низшей и высшей фазой коммунизма. В «Критике Готской программы» он пишет: «В высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезло порабощенное положение индивидуума, вызванное разделением труда, и вместе с тем исчезла противоположность между ручным и интеллектуальным трудом; после того как труд стал не только средством к жизни, но и первой жизненной потребностью; когда с развитием всех способностей индивидуума соответственно возросли производительные силы и источники общественного богатства стали более изобильными — тогда только ограниченный горизонт капиталистического права может быть полностью превзойден и общество может написать на своих знаменах: “От каждого по его способностям, каждому по его труду!”»^[26]. Как видим, Маркс говорит не о социализме и коммунизме, а лишь о фазах одного и того же коммунизма. Социализм для него только низшая фаза коммунизма, долженствующая перейти к высшей фазе. При этом Маркс связывает этот переход с рядом указанных выше условий, которые, по словам его учеников, уже будто недалеки от своего выполнения в СССР. Но они понимают, как понимал и Маркс, что вторая формула означает не только иное распределение продуктов, но и совершенно иную организацию труда в предприятиях. При распределении «по труду» не порвана прямая связь вознаграждения с выполненным трудом, и это вознаграждение варьирует в зависимости от количества и качества труда. Наоборот, при распределении «по потребностям» такая связь разорвана и вознаграждение, независимо от выполненного труда, или для всех одинаково, или варьирует соответственно признанным потребностям лица или семьи. Стимулировать труд можно, лишь требуя от рабочего выполнения первой половины формулы: «от каждого по его способностям». Поэтому Маркс не торопил с переходом ко второй формуле, и его ученики, попробовав нечто вроде второй формулы в период «военного коммунизма», быстро отказались от нее и не обнаруживают серьезной склонности переходить к ней. Напротив, они ввели «стахановщину», социалистическое соревнование и другие специально марксистские методы эксплуатации труда, не преодолевая «ограниченный горизонт капиталистического права», а сужая и снижая его до самого узкого и низкого «горизонта рабовладельческого бесправия».

Наконец, не существовало для Маркса и того различия между социализмом и коммунизмом, по которому в современной политической борьбе проводится грань между ними и между различными социалистическими партиями, с одной стороны, и коммунистической партией, с другой стороны. Эта грань проводится по признаку организации политической власти. Социализм, согласно программам социалистических партий, должен быть демократичным, с признанием личной и политической свободы, с политическими гарантиями гражданских и политических прав, свободной конкуренцией политических партий и свободно избираемыми правительством и другими государственными органами. Коммунизм «демократичен» лишь на словах, на деле же автократичен и принципиально отвергает указанные свободы. Но для Маркса в этом смысле существовал лишь коммунизм, так как даже тогда, когда он говорит о социалистической революции и победе социализма над капитализмом, и эта революция и эта победа должны, по его мнению, осуществиться в форме «диктатуры пролетариата», а отнюдь не в форме демократических свобод. Этой же точки зрения держатся его правоверные ученики, установившие диктатуру в захваченных ими странах.

Если взять три следующих условия:

1) демократию (в указанном выше смысле),

2) социальные реформы (действительно проведенные в жизни, а не только обещанные и стоящие на бумаге, притом проведенные для всего населения, а не только для членов одной партии или одной части населения),

3) национализацию (средств производства и предприятий), то по наличности одного, двух или всех трех из этих условий можно построить скалу политических, социальных и экономических систем, пришедших или предлагаемых на смену недемократическому, нереформированному частному капитализму.

Скала эта состоит из следующих сочетаний указанных условий.

1. Лишь более или менее широкие социальные реформы (отсутствуют демократия и национализация). Эта форма называлась в Германии «национал-социализмом», но она не была социализмом, а была авторитарным реформированным (и то с дискриминацией и большими ограничениями) частным капитализмом.

2. Только национализация (отсутствуют демократия и действительные социальные реформы) или национализация и социальные реформы (отсутствует демократия). Это формы, которые соответствовали бы марксистской «диктатуре пролетариата». В СССР и других коммунистических странах их называют «социализмом» и даже «коммунизмом». Но это не социализм, а авторитарный нереформированный или реформированный государственный капитализм. Однако реформированный часто только на словах, в целях пропаганды, и также с дискриминацией, отсутствием свободных профессиональных союзов, запрещением стачек и пр., ибо действительные глубокие социальные реформы возможны по-настоящему только в демократическом государстве.

3. Демократия и социальные реформы (отсутствует национализация). Это также не социализм, а реформированный социальный капитализм, типичный для передовых демократических стран нашего времени. На путях дальнейшего развития и усовершенствования этой формы эти страны ищут разрешения социального вопроса, восполняя политическую демократию демократией хозяйственной. Среди других вариантов этой формы к ней относятся под именем «христианского социализма» социальные программы католической церкви (энциклики пап Льва XIII и Пия XI), равно как многих протестантских церквей. Однако и эта форма не есть социализм, а лишь система социальной реформы. Только с частичным проведением национализации она отчасти приближается к частичному социализму. Но к социализму, который по своей идеологии является антиподом атеистического марксистского социализма.

4. Демократия и национализация (отсутствуют социальные реформы). Это скорее лишь теоретическая комбинация, так как в действительности демократические государства обычно проводят социальные реформы раньше, чем производят широкую национализацию. При частичной национализации это нереформированный государственный капитализм (казенное хозяйство) в демократическом государстве. Наоборот, при тотальной национализации эта форма становится внутренне противоречивой. Ибо при полной отмене частной собственности и сосредоточении всего руководства хозяйственной жизнью в руках государства каждый ставится в такую зависимость от государственной власти, что это неизбежно приводит к исчезновению личных и политических свобод, вместо которых устанавливается авторитарный режим.

5. Демократия, социальные реформы и национализация. Лишь эта форма представляла бы настоящий социализм, а при ряде дополнительных условий (отмена частной собственности на потребительские блага и торговли ими, введение вознаграждения трудящихся не «по труду», а «по потребностям» и, следовательно, исчезновение личных сбережений и сделок с ними) также настоящий коммунизм. Вместе с тем лишь при наличности всех трех указанных признаков национализация была бы не простым взятием имущества в руки государства, а действительной «социализацией», то есть переходом его в распоряжение всего общества, а не кучки деспотов. Но и эта форма, подобно предыдущей, при тотальной национализации внутренне противоречива, так как при проведении ее в жизнь неизбежно сказывается отмеченная выше несовместимость тотальной национализации с личной и политической свободой.

Но поскольку социализм остается частичным, то есть представляет лишь частичную национализацию и частичное нормирование или планирование хозяйства с сохранением отдельных автономных хозяйств и рыночного механизма, он совместим с демократическим политическим строем государства. Такой частичный демократический социализм сближается с демократическим реформированным социальным капитализмом. В жизни он иногда ближе к последнему, чем к авторитарному тотальному социализму и коммунизму. Вместе с демократическим реформированным капитализмом он представляет группу хозяйственной демократии. И в этом смысле оба они противоположны тотальному социализму, неизбежно скатывающемуся к авторитарности и вместе с другими автократическими системами представляющему группу хозяйственной автократии. Но указанное сближение социального капитализма с частичным социализмом не свободно от опасности, что оно является лишь тактическим приемом со стороны социализма. Ибо, сближаясь друг с другом, социальный капитализм с его социальными реформами и частичный социализм все же представляют две различные идеологии и принципиально различаются по своей основной мотивации, вытекающей из различия конечных целей социальной реформы и социализма. Первая стремится с помощью устранения недостатков современного хозяйственного и социального строя уменьшить напряженность социальных отношений и тем сохранить и укрепить здоровые и ценные основы этого строя. Для второго же социальные реформы являются только первыми шагами в движении к полной отмене современного хозяйственного строя. Поэтому, идя до известного предела вместе, они неизбежно расходятся за этим пределом.

Что же касается Маркса и последовательных марксистов, стоящих, как мы видели, на принципе «диктатуры пролетариата», то для них указанный демократический социализм совершенно неприемлем. Хотя марксистские деспоты в своей пропаганде очень громко кричат об «истинной» или «народной» демократии, но делают они это лишь для введения в заблуждение и более легкого вовлечения в свои сети демократов, чтобы потом, введя авторитарную диктатуру, уничтожить в захваченных странах всякую подлинную демократию. Поэтому уже теперь они требуют от коммунистических партий всех стран полного подчинения коммунистическому центру, исключая какие бы то ни было демократические принципы. Настоящий социализм, предполагающий демократию, таким образом правоверным марксизмом отвергается, и принадлежащие к нему бичуются им как «социал-предатели». Социализм и коммунизм остаются для Маркса и его последователей лишь низшей и высшей фазой одного и того же диктаторского коммунизма.

Рассмотрим теперь детальнее отдельные части учения Маркса, предпослав этому краткую биографию творца марксизма.

2. Биография К.Маркса

Основатель марксизма, от которого последний получил свое название, Карл Маркс родился в Трире, в Западной Пруссии, в 1818 году и умер в Лондоне в 1883 году. По году рождения и смерти он был, таким образом, в точности современником И.С. Тургенева.

Отец Маркса был адвокатом и даже имел звание советника юстиции. С ранних лет в Марксе жил дух мессианства, которым позже было проникнуто все его учение. При этом печать избранности лежит для него на классе пролетариата, и ко всем другим классам он относится либо с презрением, либо с нескрываемой ненавистью. Эта черта нетерпимости характеризует его как психологический тип.

Учился Маркс в университетах в Бонне и Берлине. По желанию отца он некоторое время изучал юриспруденцию, но оставил ее и сосредоточился на занятиях историей и философией. В 1841 году он получил в Иене степень доктора философии. По получении этой степени он хотел стать доцентом в Бонне, но не был принят из-за его крайних воззрений. Тогда, сблизившись с Арнольдом Руге, он стал журналистом и начал сотрудничать в издававшейся в Кёльне «Рейнской газете» и в 1842 году стал редактором ее. После закрытия этой газеты Маркс в начале 1843 года переехал в Париж и в том же году женился на Jenny von Westphalen, сестре реакционного прусского министра Фердинанда фон Вестфалена. Его жена была верной спутницей Маркса во всю его жизнь до ее смерти в 1881 году. В Париже Маркс познакомился с учениями французских социалистов и там же в том же 1843 году вновь встретился с другим человеком, ставшим преданным другом его и спутником всей его жизни, Фридрихом Энгельсом (Friedrich Engels, 1820–1895). Энгельс был богат, его отец имел прядильню в Бармене, в Рейнской области, с отделением в Манчестере, в Англии. Этим отделением заведовал Энгельс с 30-летнего до 49-летнего возраста, хотя ему и не нравилась роль капиталистического предпринимателя. Доходами от этого предприятия жил не только Энгельс, но и Маркс, которого все время поддерживал Энгельс. «Это было странное товарищество, — пишет Ray W. Sherman^[27], — два года разницы в возрасте... один никогда не мог зарабатывать на жизнь, другой жил на предприятие отца, но оба писали и усиленно работали для разрушения той социальной, политической и экономической системы, при которой жили их отцы».

Высланный по просьбе прусского правительства из Франции в 1845 году, он переехал в Брюссель, откуда вел полемику с Прудоном, ответив в 1847 году на «Философию нищеты» последнего^[28] своей «Нищетой философии»^[29]. В 1847 году Маркс в качестве члена «Союза коммунистов» (Коммунистической Лиги) посетил происходивший в Лондоне конгресс этого союза и по поручению конгресса пишет в 1848 году вместе с Энгельсом знаменитый «Коммунистический Манифест».

В том же 1848 году Маркс основывает с рядом лиц «Новую рейнскую газету», но вскоре газета была закрыта, и Маркс был выслан из Пруссии. Он переезжает в Париж, где 24 февраля 1848 года вспыхнула «февральская» революция. Но революция была подавлена, и Маркс должен был снова покинуть Францию. На этот раз он в 1849 году едет в Лондон, где и остается до своей смерти. Здесь он работал в библиотеке Британского музея и вместе с Энгельсом изучал хозяйственную жизнь Англии, где как раз в это время развивался молодой промышленный капитализм. Здесь же написаны Марксом его главные экономические сочинения: «К критике политической экономии» (1859) и ставший евангелием марксистов, всеми ими высоко чтимый, но немногими читаемый «Капитал». Однако только первый том этого труда вышел при жизни Маркса (1867), два остальных тома изданы после его смерти Энгельсом по незаконченным рукописям Маркса (1885 и 1894). Точно так же только после смерти Маркса были изданы его другие незаконченные работы. Около десяти лет (1852–1861) Маркс был лондонским корреспондентом «New York Tribune», для которой писал с помощью Энгельса статьи о политической жизни Европы. За эти статьи он получал по 4 фунта, то есть по 20 долларов, в неделю, к которым присоединялась денежная помощь от того же Энгельса. Отец Энгельса умер в 1860 году, когда Энгельсу было 40 лет. Он унаследовал долю в предприятиях отца, но в 1869 году он продал эту долю и из вырученных денег поддерживал Маркса до его смерти. На деньги Энгельса, по-видимому, были изданы тома «Капитала», прозванного «библией коммунистов».

Одновременно с научной и публицистической деятельностью Маркс уже в 1864 году занял руководящее место в Интернациональной рабочей ассоциации (I Интернационал). Но в связи с падением Парижской коммуны в 1871 году и внутренней оппозицией Марксу со стороны группы анархиста Михаила Бакунина Маркс отстранился от этой организации, которая к тому же скоро распалась (1876). Поэтому не столько личное участие в практической революционной деятельности, сколько его литературная деятельность сделала Маркса основателем так называемого научного социализма и нового социалистического и коммунистического движения. Это движение приняло сперва в Германии, затем также в других странах форму социал-демократической и родственных ей партий, а позже, среди российских и других марксистов, форму революционного коммунизма. Историческая роль Маркса во всем этом движении, таким образом, была не ролью практического политического вождя, а прежде всего его идеолога и научного обоснователя. Как говорит историк хозяйственной жизни и экономических учений Heinrich Sieveking, «Маркс дал рабочему пролетариату его научное оружие, как физиократы дали его землевладельцам, а Смит и Рикардо предпринимателям-капиталистам». Но, с другой стороны, в своих научных работах Маркс не был объективным ученым, а, как замечает Sidney Hook^[30], «профессиональным революционером» в том смысле, что все его учение, как мы увидим это дальше, служило не целям познания истины, а целям той революции, которая занимала его мысль в течение всей его жизни. «Маркс был прежде всего революционером», — сказал Энгельс в своей речи у гроба Маркса^[31].

В марксизме надо различать четыре части:

1) общий философский материализм и построенную на нем философию истории;

2) экономическую теорию;

3) учение о социальной динамике;

4) социальную стратегию.

К изложению и разбору их мы переходим.

Продолжение следует.

Публикация Михаила СМОЛИНА.

^[1] США, Калифорния, Сан-Франциско: Типогр. «Луч», 1954.

^[2] Петр Кропоткин уверяет, что экономические принципы, изложенные в этом Манифесте, были взяты из Манифеста фурьериста Консидерана (Prosper-Victor Considérant, 1808–1893). Вот что пишет по этому поводу Pierre Kropotkine в его книге «La science moderne de I’anarchie» (Paris, 1913. С. 76, примечание): («Известно благодаря работе нашего друга Черкезова... что именно из манифеста Консидерана, озаглавленного “Принципы социализма: Манифест демократии XIX века” и опубликованного в 1847 году, Маркс и Энгельс должны были позаимствовать экономические принципы, изложенные ими в их Коммунистическом Манифесте. В самом деле достаточно прочесть оба манифеста, чтобы убедиться, что не только экономические идеи, но даже форма должны были быть позаимствованы Марксом и Энгельсом у Консидерана»). П.Кропоткин прибавляет к этому: «Что касается программы практического действия, то... это программа тайных французских и немецких коммунистических организаций, которые продолжали работу тайных обществ Бабёфа и Буонаротти».

^[3] Указ. соч. С. 52.

^[4] «Strategy». С. 4.

^[5] Там же. С. 5.

^[6] Там же. С. 12. См. также статью Маркса «Революция и контрреволюция», написанную в начале 50-х годов для «New York Tribune».

^[7] Там же. С. 12.

^[8] «Strategy». С. 12.

^[9] Там же. С. 18–19.

^[10] Там же. С. 18.

^[11] Там же. С. 27.

^[12] Цит. по: Сталин И. Об основах ленинизма. М.: Госполитиздат, 1949. С. 30. См. также: Hook S. Towards the Understanding of Karl Marx: A Revolutionary Interpretation. N.Y., 1933. С. 279.

^[13] Hook S. С. 279.

^[14] Там же. С. 299.

^[15] Там же. С. 300.

^[16] Цит. по: Hook S. Указ. соч. С. 304.

^[17] Hook S. С. 289.

^[18] «Aus dem literarischen Nachlass von Marx und Engels» (Bd. 3. С. 199). Цит. по: Hook S. С. 306.

^[19] См. его «Гражданскую войну во Франции».

^[20] См.: Henri de Lubac. The Drama of Atheist Humanism / Translated by Edith M. Riley. London, 1949. P. VII.

^[21] «Zur Soziologe des Parteiwesens in der modernen Demokratie» (Leipzig, 1925). Цит. по: Hook S. Р. 311–312.

^[22] Nicolaievsky B., Maenchen-Helfen О. Karl Marx: Man and Fighter. London, 1936. С. 380.

^[23] Там же. С. 374.

^[24] Решительно, но бездоказательно, напр., утверждение Р.А. Абрамовича, будто «для историка теперь совершенно ясно», что «октябрь пошел не по Марксу, а по Ткачеву» (Социалистический вестник. 1951. № 5). Столь же бездоказателен грубый выпад П.А. Берлина против «многочисленных недорослей (!) русской эмигрантской печати, которые утверждают, что это марксисты создали большевиков» («Новое русское слово» от 18 сентября 1951 года). В этом вопросе гораздо более прав М.В. Вишняк, который, приведя эти желчные цитаты, пишет: «нам представляется правильным как раз обратное; теперь больше, чем когда-либо, для историка должно быть ясно, что если Октябрь пошел, и, по Ткачеву, он, во всяком случае, пошел прежде всего по Марксу — может быть, и, по Ткачеву, пошел только потому, что пошел по Марксу» (Идейные корни большевизма//Новый журнал. Кн. XXVII. С. 291–292). Недаром не принадлежавший к эмигрантским «недорослям» Г.Федотов писал: «Материнским лоном ленинизма-сталинизма был марксизм — в крепком, неразбавленном виде 1840-х годов» (Запад и СССР//Новый журнал. Кн. XI. Нью-Йорк, 1945. С. 215).

^[25] См.: Ленин. «Государство и революция»; Сталин. «Проблемы ленинизма», резолюции 8-го съезда Советов в ноябре 1936 года. На основании этих же формул они говорят о «фазе завершенного построения социалистического общества и постепенного перехода к коммунистическому обществу» («История ВКП(б)». М., 1946. С. 330, 331).

^[26] Цит. по: Hook S. Указ. соч. С. 321.

^[27] How to Win an Argument with a Communist. N.Y., 1950. С. 38.

^[28] Proudhon Pierre-Joseph. Philosophie de la misère.

^[29] «Misère de la philosophie».

^[30] Указ. соч. С. 55.

^[31] Nicolaievsky B., Maenchen-Helfen О. Указ. соч.