Догорит-померкнет красная зорька вечерняя - и "ноябрю", листогною, студёному, конец. Проснётся наутро красное солнышко, смотрит: двенадцатый, последний, месяц стоит на дворе, "декабрем" слывёт, «студенем» прозывается. У сородичей русскаго пашеца есть для сего месяца и другие имена: «грудзень» - у поляков, «просинец» - у чехов со словаками, «волчий» - у сербов,«великобожничяк» - у кроатов. «Студень год кончает - зиму починает!», «Год студенем кончается, а зима зачинается!», «Тороват студень месяц, что и говорить: старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет!», - говорит крылатое слово народа-простодума о сём богатом стужею месяце, говорит-приговаривает: «Горя у студеня полная котомка - бери, не жалко, а счастьем старик силён на посуле: одна его сила - много праздников да морозы засилье берут!».

   В стародавние годы, - а местами сиё соблюдается ещё и теперь, - с 1-го студеня дня было в обычае начинать обучение детей письму-чтению. К 1-му студеню сговаривались чадолюбивые родители с приходским дьячком или иным умудрённым в книжном деле человеком. Раньше раннего будили ребят-малышей. «Просыпайтесь ранёхонько, умывайтесь белёхонько, собирайтесь, за азбуку принимайтесь!» - приговаривалось всегда при сём. В «Народном дневнике» оказано должное внимание сему обычаю. Учителя, по свидетельству собирателя сказаний русскаго народа, встречали в назначенное время «с почётом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами», выдавая подобающую дань переклонения перед его мудростью и ответственностью принятого им на себя дела, считавшегося наособицу угодным Богу. Отец подводил сына к учителю, передавал из рук в руки, просил «научить уму-разуму», а за леность - «учащать побоями». Обычай теребовал, чтобы мать стояла в сиё веремя в некотором отдалении и заливалась слезами горючими. «Иначе - худая молва пронеслась бы в околотке!». Будучий ученик отдавал своему, грозному для него учителю три земных поклона, каждый из коих сопровожался ударом плётки, заранее положенной перед наставником передусмотрительными родителями. Нет слов, - удары были не особенно сильные. После сего приближалась родимая матушка посвящавшегося в науку отрока, сажала сынка за стол, подавала ему узорчатую костяную указку. Учитель принимал ещё более пережняго строго-внушительный вид и развёртывал свой письмовник(букварь). Начиналось велемудрое учение: «аз-земля-ер-аз». Умилявшаяся мать снова принималась плакать, - на сей раз ещё сильнее пережняго, - просила-молила «не морить сына за грамотой». Первый урок, и впрямь, был неутомителен: он не шёл дальше первой письми (буквы) русской азбуки - заканчивался «азом». Затем письмовик (букварь) бережно завёртывался в холстину и укладывался умудрённым в книжном деле человеком на божницу, в красный угол. Успокоившаяся мать принималась угощать гостя всем, что есть в печи - чем Бог послал. После угощения подавали учителю каравай "хлеба" ситного и полотенце - первый от володельца, последнее - от володеюшки. Иной раз завязывался в узелок полотенца и пятак-другой - от усердия родимой матушки будучего мудреца. Затем с поклоном провожали учителя до ворот, - чем обычай, заведённый жившими по «Домострою» предками, и завершался.

    2-го студеня мальчика снаряжали к учителю. С письмовником и указкой в руках шёл ученик; обок с ним - болезная матушка сердобольная несла горшок гречневой каши, зарумяненной на славу, не жалеючи промасленной. Не возбранялось также приносить учителю что-нибудь и поздобнее каши - курицу, а то и гуся.

    3-е студеня. Не малое, а великое значение придаёт русский народ живому слову, коим он так богат. «Человеку дано слово, скоту - немота!» - говорит он. «Что слово, то и дело!», «Слово - закон, словцо - олово!», «И клад со словом кладут: кому дастся, а кому - нет!», «Не дав слова, крепись, а дал - держись!», «Скажу слово, берегись - обожгу!», «Слово пуще стрелы разит!», «Твое бы слово, да Богу в уши!». Величает народ слово и на иной лад, - зовёт его «красным», да не только словом, а и «словечушком»: «Ласково словечушко - что вешний день!» - приговаривает он, прибавляя к сему: «То и человек хорош, коли он кому - слово, кому - словцо, а кому и словечушко!», «Не бойся того пса, коя лает, бойся того - что молчит!». По народному убеждению - «Злое слово ведуном по свету ходит, а доброе словцо - красной девицей!», «От злого слова не станется!», «Ласково словечко не трудно, да споро!», «Хорошая молва дело растит; жаль, что добрая-то дома лёжкой-лежит, а худая далече бежит!».      Воздавая почёт живому слову, народная Русь, однако, порою непрочь и оговорить слишком щедрых на него краснобаев. «Ты ему слово, а он тебе десять!», «На словах-то он скор, да на деле не спор!», «Слово слову рознь!», «На словах - так и сяк, а на деле - никак!», «Его слова на воде вилами писаны!», «Твое слово дёшево, ты на словах как на санях, на словах - что на гуслях, а на деле - как на копыле!», «У него слово родит, третье само бежит, слово за словом, а коснись до дела: стой, не туда заехали!» - говорится в народной Руси.

   Деревенския погодоведы примечают, что к 4-му студеня день становится как будто подлиннее.

    «Зима - за морозы, а мужик - за праздники!», «Как ни зноби мороз, а праздничек весёлый теплее печки пригреет!» - говорят на посельской-попольной Руси. Студянское звено праздников, связанных в народной памяти с различными поверьями, обычаями и сказаниями, начинается шестого студеня зимним Николиным днём («Зимним Николою»).

    Богат народ русский силой-мочью удалецкою, но не беднее он и кудреватой речью крылатою: что ни шаг у него, то свое цветистое словцо наособицу. И нет конца, нет смерти-забвенья сим словам: исстари веков зародятся - до скончания века живут! Не берет их, что называется, ни холодом, ни голодом, ни каким бы то ни было другим попущеньем.

    Св. Николая-чудотворца зовёт люд православный великим угодником Божиим и оборачивается к его защите и заступничеству во всякой беде-напасти, крепко веруя в необоримую силу его святой молитвы перед Господом. Но наиболее всего прибегает русский народ под покров «Николы», путешествуя на водах. «С Николой-угодником» связано имя покровителя морей и рек. На него с течением веремени перенеслось стародавнее передставление деревняго славянина о Морском "Царе". Чудеса, совершённые им, по словам жития его, на море, дали народу повод к объединению их с чудодейными свойствами деревнеславянскаго божества, повелевавшего морскими пучинами. По верованию, внушаемому учением Православной "Церкви", молитвами св. Николая усмиряются волнения моря, по его светозарному слову - затихают грозныя водяные бури.

    В старинной новгородской былине о «Садке, богатом госте, и "Царе" Морском» упоминается о сём свойстве великаго угодника Божия. Разыгрался на гуслях Садко, в подводном дворце володыки поддонного сидючи; расплясался под его игру гусельную "Царь" Морской, и поднялась на море буря великая - что ни час, то грознее. Но вмешался тут Никола-угодник: «Гой еси ты, Садко-торговец, богатый гость!» - оборачивается он, явившись во сне, к гусляру подневольному: 

«А рви ты свои гусли звончаты; 
Расплясался у тебя Царь Морской, 
А сине море всколебалося, 
А и быстры реки разливалися, 
Топят много бусы (лодки), корабли, 
Топят души напрасныя...».

   Послушался Садко, «порвал он струны золотыя и бросает гусли звончаты, перестал Царь Морской скакать и плясать: утихло море синее, утихли реки быстрыя».

   Св. Николай-чудотворец передставляется воображению народа то в образе «доброго деда» (Никола Милостливый), то в виде сурового старца; то облик его проходит удалецкой (богатырской) поступью, напоминаючей «походочку» Микулы Селяновича, сына Матери-Сырой-Земли. Ему приписывается не только волОсть над морями, не только защита "хлебородных" полей, но и многое другое.

   Двенадцатое студеня в неписанном народном дневнике является отмеченным совершенно особыми приметами-поверьями, присвоенными исключительно ему. Сиё - день, когда, по народному переданию, приближаючемуся к действительности - «солнце поворачивает на лето, а зима - на мороз».

   Посему-то всегда непеременно сей день называется: «солноворот», «солнцеворот», «поворот» и т. п. «На 12-е студеня медведь в берлоге поворачивается на другой бок!» - говорит деревенский люд. - «После солноворота хоть на воробьиный скок да прибудет дня!» - добавляет он к сим словам, выводя такое заключение из своих непосередственных наблюдений над обступающей его быт природою.

   Сии же самые наблюдения заставляют его повторять каждое 12-е червеня (июня), приметы: «С 12-го червеня - солнце на зиму, а лето на жары!», «Солнце с 12-го скопидома (июня) укорачивает ход, а месяц идёт на прибыль!». 24-го скопидома совершается, - говорят в народе, - первый торжественный выезд солнца в далекий зимний путь: дни с сей поры начинают уменьшаться, а ночи - прибывать всё заметнее.

   По одному старинному сказанию - солнце, выезжая с зимнего на летний путь, не знает расстилающейся перед его огненными взорами новой дороги. Дева-Зоря (богиня) ведёт его по небу, каждым утром умывает его росой до тех пор, пока она выступает на земной растительности. Другое сказание говорит, что с лета на зиму поворачивает «колесо солнца красного» бог-громовник - Перун, отожествленный впоследствии с грозным Ильею-пророком, объединившим в себе по народному передставлению, головнейшие особенности славянских божеств.

   По словам сего сказания, призванный повернуть солнцево колесо и освежить удушливый летний воздух Перун совершает сей подвиг во мраке ночи. На темном небе, по его воле, загораются-расцветают яркие огненные цветы молний. Тучи и реки озаряют блеском «грозового пламени»; дубравы бьют челом Матери-Сырой-Земле, потрясаемые грозной бурею. Громовые стрелы разбивают оболочные горы, открывая затаённое в их подземных скрынях золото солнечных лучей. Все это непеременно сопровождается целым вихрем буйных плясок, игр и песен злых духов.

   Выехавшее в зимний путь солнце, что ни день, теряет свою плодотворную силу, оживляющую недра земныя. Блёкнет зелёный наряд природы, замолкают одна за другой певчие птицы, зреет и снимается с полей "хлеб", засеваются новые озимые поля, собирается в отлёт и покидает Русь перелётное птаство, засыпают на зимнюю пору мухи, свёртываются клубками и также засыпают змеи. И вот матушка-зима появляется на земле во всей суровой красе своей, со вьюгами-заметями, ледяными мостами, сугробами сыпучими, морозами трескучими. Злые силы, затемняющие силу света солнечнаго, забирают на земле всё в свою волОсть, заставляющую даже и не особенно зябкого человека прятаться-хорониться в хату от стужи и согреваться "искусственным" теплом. Неприветливым-затуманенным взором смотрит на землю небо, все реже и реже освещаемое солнечными лучами, как будто и само красное солнышко собирается в эти покоренные зимой студеною угрюмые дни если не умереть, то заснуть тяжелым, полным зловещих сновидений томительным сном.

   Наступает, однако, и конец росту силы-власти ворогов светла и тепла, - приходит на землю 12-й день-солноворот. И словно возрождается светило светил небесных. По деревнему, не отжившему и до сих пор своего века на Руси поверью, рядится Красное Солнышко в праздничный "сарафан" свой, убирает волосы серебряныя золотым кокошником и садится на свою телегу, запряжённую лихой тройкою - конями серебряным, золотым и "алмазным" - и поворачивает их на летнюю дорогу. Чем ретивее погоняет оно своих коней, тем трусливее поджимают хвосты демоны мрака, чувствуя, что приспевает конец их своевольничанью на Святой Руси.

   Солнце, круто поворачивая с зимы на лето, словно возрождается к новой жизни с новой силою, - хотя и говорит народ, что со солноворота до Нового года день прибавляется всего только на «куриный шаг« или даже и того менее - «на гусиную лапу». Радуясь победе источника света над силами тьмы, наши отдаленные предки разжигали по горам и пригоркам костры. Даже и теперь в некоторых местностях сохоронился в деревенской глуши обычай чествовать первый поворот солнца зажиганием костров в ночь на 12-е студеня, - хотя, - обыкновенно, справляют сей переживший века обычай старины в другое время: в ночь под Рождество, под Новый год или в крещенский сочельник.

   Весь студень-месяц считался в старину месяцем бологотворнаго зажигания солнца всемогучим Перуном-громовником на радость всему жаждущему тепла и света на земле. В малорусских и белорусских местностях, где долее, чем где бы то ни было на Руси, сохоронялись деревние народныя обычаи, ещё не так давно - в честь передстоячего торжества солнца - варилось к 12-му студеня пиво, а затем, начиная с сего числа, откладывалось ежедневно полено дров.

   В XVI-XVII столетиях на Москве Белокаменной поворот солнца ознаменовывался наособицу и в "царских" покоях. По свидетельству бытописателей старины, в день 12-го студеня передставал из года в год «перед светлыя очи государевы» звонный староста московскаго Успенскаго собора, смиренно бил "царю" челом и докладывал про то, что «отсель поворот солнца с зимы на лето, день прибывает, а ночь умаляется». "Царь-государь" жаловал старосту за его радостную для всей Земли Русской весть моготой-деньгами (выдавалось, обыкновенно, двадцать четыре серебряных рубля). На летний солноворот (12-го червеня (июня) тот же самый докладчик приносил в "царския" покои весть, что «отсель поворот солнцу с лета на зиму, день умаляется, а ночь прибывает». За сию прискорбную весть его немедленно запирали, по указу "цареву", на целые сутки в тёмную палатку на Ивановской колокольне. В настоячее веремя большинство обычаев и поверий, связанных с поворотом солнца, относится к летнему времени, когда они переходят в непосередственную связь с деревними передставлениями народа, обступающими ночь под Ивана Купалу, и с купальскими празднествами вообче. 

   С 12-го студеня зима, по крылатому слову старых людей, ходит в медвежьей шкуре, стучится по крышам и будит по ночам баб-володеек - топить печи. К сему добавляется поверье о том, что, «если зима ходит в сей день по полю, то за ней вереницами идут метели и просят себе дела». Если на поворот солнца заглянет она в лес, то непеременно осыплет деревья инеем; «по реке идёт», - говорят о ней в народе, - «под следом своим куёт воду на три аршина».

   Народные приметы голосят, что с какой стороны подует на 12-го студеня ветер, с той и будет дуть он (до весенняго равноденствия). Они же уверяют и совеременнаго русского простолюдина-землепашца в том, что, «если (в сей день) цена упадёт на хлеб, то он будет дешёв». Бабы-володейки, заботливо оберегаючие свой птичник, прикармливают кур гречихой на 12-е студеня «из правова рукова, чтобы раньше неслись».
В деревенской глуши в сей день выбегает за околицу весёлая детвора - мал-мала меньше - и начинает уболожать солнышко поскорее повернуться. 

«Солнышко, повернись! 
Красное, разожгись! 
Красно-солнышко, в дорогу выезжай, 
Зимний холод забывай!..».

   Так приговаривают-поют ребята за околицею. Если выдастся вёдро, то отсюда они, всей гурьбою, отправляются на гору и начинают катать с неё колесо(прообраз солнца), кое, наконец, сжигают, под весёлыя крики, над прорубью на реке. И тут находятся у них особые припевы, подсказанные им памятливыми ко всякой старине дедами и бабками. 

«Покатилось колесо с Новагорода, 
Со Новагорода и до Киева, 
Со Киева ко Чёрну-морю, 
К Черноморъю ко широкому, 
К широкому ли, глубокому, 
Колесо, гори-катись 
Со весной красной вернись!..».

припевает веселая детвора, чуящая, что скоро опять будет и на её улице праздник. 
   В некоторых местностях (например, в Ргищево-Каменской волости Симбирского уезда) сия не лишенная своеобразной красоты ребячья песенка заменяется другою: 

«Двенадцатого-свет-поворот, 
Стоит прямо у ворот, 
Колесо в руке несёт, 
Красно солнышко зовёт, 
Ко святой Руси ведёт... 
Разгорайся, солнце красно, 
Ты на свете не погасло!».

   И если - как бы в ответ непоседливой детворе - играет-пляшет своими лучами 12-го студеня солнышко, - то, - говорит приметливый деревенский люд, - быть ясным дням на весёлых Святках. A если с сего дня вплоть до 16-го студеня будет висеть на ветвях деревесных иней, то Святки придут на Русь не только ясными, но и тёплыми, - хотя с Солноворота и поворачивает зима - «на мороз»... 

   Минул день 13-е студеня, смотрит деревня, а до перелома-половины студеня всего одни сутки остались (14-е студеня). Примечают погодоведы завзятые, что - если на 16-е студеня инея много, будут и Святки с мягкою погодушкою. Мороз на 16-е студеня стоять ему до самого "Крещенья".

   19-го студеня чествуется, по православному месяцеслову, память преподобного Ильи Муромскаго, мощи коего почивают под спудом в Киево-Печёрской "лавре". В народной - селянской Руси имя сего святого нераздельно сливается с именем сказочного удальца (богатыря) Ильи Муромца, подвиги коего, воспетые в былинах, не могут выгладиться в памяти народа-пашеца, нивы-поля чьи охоронял-берег сей удалец ото всякой наносной беды-невзгоды, от ворога лютого, вора-нахвальщика. Сей удалец (Илья Муромец, сын Иванович), просидевший сиднем тридцать лет и три года «близ славнаго города Мурома, в том ли селе Карачарове», является олицетворениемнесокрушимой силы удалецкой дружины, могучим охоронителем стольна-города Киева от «поганой орды», налетавшей на Русь светлую. Он, по свидетельству стародавних былин, с честью-славою несёт на своих могутных плечах немалую службу родине, обороняя рубеж великовожеский. Он, один он, остаётся «надёжей» ласкового вожа Володимира - Красна-Солнышка, когда все другие удальцы поразойдутся-поразъедутся во все четыре стороны света белого - искать, с кем померяться своей мочью-силой удалецкою. С большим вниманием останавливаются сказания на Илье, неоднократно ворачиваясь к нему, чтобы лишний раз - при подходячем случае - вызвать воспоминание об его мощном облике. Да и не одни былины, а и сказки с песнями, честь-честью воздают матёрому удальцу, славой своею пережившему всю семью удальцов деревнекиевских, вплоть до наших дней даючему обильную пищу воображению народа-песнотворца.

   Яснее всего передставляется он в три поры своего войскаго века: в былинах о каликах перехожих, зашедших в Карачарово и «поднявших» будущего удальца с места его тридцатитрёхлетняго сиденья; затем - в старинах о первой поездке его в Киев, стольный город, и, наконец, в былине о Калин-"царе". Из многочисленных разносказов сих былин встаёт во весь рост перед слушателями-читателями вылюбленный народной памятью славный-могучий удалец.

   Добродушный, хотя и не даючий спуска ничьей обиде-похвальбе, Илья Муромец всегда и везде - на первой очереди в устах хоронителей былин старины стародавней. Первая удалецкая поездка его подробно описывается в посвящённой ей отдельной старине. Едет, - голосит она, - старый (ни в одной былине он не зовётся молодым), - едет старый ко стольному городу той дорогой прямоезжею, кою залегла ворожья сила ровно тридцать лет, - едет через те леса брянские, через черны грязи смоленские, где поставил заставы крепкия Соловей-разбойник, не пропускаючий мимо себя безданно-беспошлинно ни коннаго, ни пешаго. Во лесах тёмных, во брянских, наезжал Илья на самого Соловья-разбойника, тридцать лет заправлявшаго, по своему воровскому волению, на Святой Руси. Не страшится Илья ни его шипа змеинаго, ни рёва туринаго - пускает удалец стрелу разбойнику во правое око, привязывает Соловья к седельной луке, проезжает заставы крепкия. Не соблазняет его стараго золотая "казна", не трогают его удалецкаго сердца слёзныя мольбы жены разбойничьей, - стегает он коня по крутым бёдрам, везёт неслыханную, нежданную-негаданную добычу в Киев - стольный город. На пиру у светлаго вожа Владимира выпивает незваный гость Илья за одиный дух «чару зелена вина в полтора ведра», повествует о своём первом подвиге, поимке вора-разбойника, залёгшего дороги прямоезжие. Но сей удививший всю удалецкую дружину подвиг теряет немалую долю своего значения при дальнейшем ознакомлении с судьбою матёрого удальца, расчищавшего пути-дороги русскому народу.

   «Подымался злой Калин-"царь", злой Калин, "царь" Калинович, из орды, золотой земли, ко стольному городу со своею силой поганою»... Поднялся и встал на Днепре, в семи верстах от города. «А сбиралось с ним силы на сто верст, а от пару было от конинаго, а и месяц, солнце померкнуло!..». Шлёт Калин-"царь" указы свои: «Володимир-де, вожъ стольнокиевский! А наскоре сдай ты нам Киев-город без бою, без драки великия!». Кабы не Илья - быть бы «великому сорому» на всю Святую Русь; сдал бы вожъ Киев силе "татарской"... Вызволил удалец вожа из беды, уложил наземь чуть не всю орду... «Схватил Илья "татарина" за ноги, коий ездил в Киев-город, и зачал "татарином" помахивать: куда ли махнёт, тут и улицы лежат, куда отмахнет - с переулками»... Побежали пришельцы лютые, незванные гости поганыя, - побежали, кричат зычным голосом: «Не дай Бог нам бывать ко Киеву, не дай Бог видеть русских людей! Неужто в Киеве все таковы?!». Сослужил удалец Илья добрую службу Красному Солнышку - вожу Володимиру...

   Выходячий из переделов можного, яркий образ удальца-насадителя порядков в стороне и оборонителя стольнаго города сливается во многих былевых пересказах с образом мудрого советчика великовожескаго, не останавливаючегося ни перед какими затруднительными обстоятельствами, не знаючего своей силе переграды ни в чём. Но вожъ стольнокиевский далеко не всегда держит в чести старого удальца: не только силой грузен Илья Муромец, селянский сын, - богат он и смелою правдой-маткою... Не по сердцу, под иной час, вожам правда мужицкая, серая, «неумытная». Попадает за нея и Муромец Илья, вместо милостей вожеских, в погреба - под затворы железныя... Но и сиё не умаляет его правдолюбия... Не мириться вовек ему, правому, с кривдой-лестью, змеей подколодною, из-за синяго моря далекаго заползаючей и в рублёныя "палаты"-хоромы ко Красному Солнышку Русской Земли, Руси деревнекиевской.

   Могучий удалец, он не имеет себе равного в сём отношении во всей семье-дружине хороброй. Потому-то так крепко и памятует о нём деревенская сермяжная Русь.

   «Пришла Коляда накануне Рожества», - заколядуют после 23-го студеня под окнами ребята малыя. «По сочельникову мосту идёт Коляда из Новагорода!» - повторяет сельщина-деревенщина, вспоминая о сём веремени, и добавляет: «Уродилась Коляда накануне Рожества, на Коляду прибыло дню на куриную ступню»... и т. д.