Жил-был у меня хомяк. Причем жил не как все его собратья, в клеточках-баночках, а на свободном выгуле в квартире. Наблюдать за ним было одно удовольствие, чем все семейство и занималось на протяжении трех лет, пока эта рыжая тварюшка не сдохла. Ежевечерне, ровно в 21.00 хомяк вылезал из-за шкафа (там его гнездо было), совершал квадрат почета по периметру комнаты и шуршал на кухню, в ящик со всякой картошкой-морковкой. Долго там копошился, набивал щеки разной снедью и перся к себе обратно за шкаф. Доооолго так было! И вот как-то сидим мы, телек глядим, хомяк под раковиной на кухне картошку жрет, и слышим вдруг глухие удары по полу. Секунд пять тишина, бумс, тишина — бумс и т. д. И тут картина: торопливыми шажочками заруливает наша животная в зал, морда раскурочена так, что и не снилось, а из-за щеки торчит, как пушка, а-а-агроменная морковь хвостом вперед! Бедняга головешку свою поднять не может, силенок хватает на мелкие перебежки, потом башка под тяжестью уворованной моркови падает, тварюшка мордой в пол — сил набирается, и вперед! Но мордаху эту, морковью развороченную, как сейчас помню!!!

Рассказал один шахтер. Случилось это в Кузбассе в 197**году. Еще молодым специалистом определили его в бригаду к пожилому прожженному шахтеру Митричу. Ничего особенного в его бригаде не было, кроме одного. Как-то во время смены, подрубили они крысиное гнездо. Крысу-маму и всех крысенышей сразу поубивало, кроме одного. Митрич его выходил — кормил молоком из блюдца, когда тот по молодости прихварывал, растворял ему антибиотики в молоке. После такой усиленной заботы на хорошем питании крысенок окреп, вырос и превратился в большего упитанного крыса по имени Ерёма. Ерёма прижился в бригаде, имел собственный паек, любил сало и свежий хлеб, и обедал по часам со всей бригадой. Работали они на старой, еще довоенной, шахте, выбирая уголь почти у центра Земли. Однажды случилось во время смены ЧП — рванули пары метана, штольня почти на всем протяжении обвалилась, завалив проход метров на 200 вместе с шахтой подъемника. Нескольких горняков раздавило, как мух, остальные успели отскочить вглубь штольни. Пришли в себя, стали подсчитывать шансы. Воздух просачивается, но из воды и запасов пищи на шесть человек только полфляги воды и три бутерброда, которые Митричу на обед положила жена. Спасателям для того, чтобы добраться до шахтеров, понадобится не меньше месяца. В лучшем случае (не забывайте — 70-е годы, из всей спасательной техники — экскаватор и лопаты с отбойниками). Все приуныли. Вдруг в темноте показались два крысиных глаза — Ерёма. Посветили на него фонариком — крыс лежит на спине и машет лапками в сторону завала. Потом перевернулся, пробежал немного, опять на спину и машет. И так раза три. «Зовет, что ли?» — предположил один из горняков. Делать-то нечего — пошли за ним. Крыс, поняв, что люди идут за ним, более не переворачивался, залез на завал и исчез в щели. Шахтеры за ним. Сверху завала осталась щель, размером в аккурат, чтобы протиснуться самому габаритному. Протиснулись. Метров через пять смотрят, взрывом покорежило стену штольни и открылся боковой проход. Залезли туда. В полный рост не встать, но на четвереньках можно. Крыс дождался, пока последний шахтер не залезет в проход, и побежал дальше. Шестеро шахтеров на четвереньках — за ним. Проползли какое-то расстояние и уперлись в стену. «Эх, Ерёма, в тупик завел», — резюмировал Митрич. Кто-то из шахтеров посоветовал переименовать его в Сусанина. «Давай назад», — приказал Митрич, еле перевернулся в штольне и пополз назад. Тут Ерёма прыгнул и вцепился в штанину Митрича, прокусив брезентовую материю и икру Митрича до крови. Так и висит на нем, задними лапами упирается. Митрич орет от боли. Но Ерёма его не выпускает. «А ведь он нам говорит — долбить надо», — догадался один из горняков, подполз к тупику и стал добить его молотком, оказавшимся при нем. Как только молоток стал вгрызаться в породу, Ерёма тут же отпустил Митрича и прилег рядом. Двоих самых худосочных отправили назад за инструментом и уже через час, сменяя друг друга, стали долбить породу. Отколотые пласты оттаскивали к завалу. Как долго долбили и сколько метров прошли - никто не помнит. Когда сели аккумуляторы — долбили в темноте. Вымотались так, что работали как машины — без эмоций, на автомате. Поэтому, когда молоток, прорубив породу, улетел в пустоту, никто не удивился, не обрадовался. Когда их, потрепанных, истощенных, но живых подняли на поверхность из соседней, заброшенной шахты, оказалось, что они продолбили шестьдесят метров за две недели, в то время как спасатели не могли до конца расчистить от обломков обвалившуюся шахту, которая еще два раза обваливалась, вынуждая начинать расчистку по новой. А Ерёму Митрич забрал домой и с тех пор до самой своей крысиной смерти Ерёма жил в индивидуальном доме и каждое утро жена Митрича лично меняла ему воду в поилке, сало и хлеб на все самое свежее. Похоронили Ерёму в сделанном специально по этому случаю шахтерами из той бригады ящике из ценной породы дерева, а на могиле поставили крошечный гранитный камень с единственной надписью «Ерёме от 25 человек» (именно столько людей проживало на тот момент в семьях спасенной шестерки горняков). Этот камень стоит там до сих пор.

В детстве я очень увлекалась биологией. Мечтала иметь собственный зоопарк. Собственно, кого я только не держала в разное время, начиная с собственноручно пойманной полевой мыши. Были ежики, грачонок, морские свинки, хомяки, попугаи, собаки, кошки, крысы, ну и, разумеется, возник момент, когда мене вломило завести аквариум. Добыть аквариум труда не составляло, а вот сопутствующую литературу в начале восьмидесятых — попросту невозможно. Но выход был найден – каждую субботу я тусовалась на Птичьем рынке и общалась с мужиками, продающими рыбок. Через полгода уже числилась среди них профессиональным аквариумистом (в свои двенадцать лет). Начинала с неприхотливых живородок – гуппи, меченосцы и всё такое. Скалярии оказались чересчур прихотливыми, петушки очень быстро разрывали друг друга в мелкий винегрет, а сомик, подъедая петушковый винегрет, вырос до таких чудовищных размеров, что перестал помещаться в аквариуме. Поэтому я отволокла его на тот же Птичник, к тем же мужикам, и обменяла на двух совершенно дивных акар. А за литровую банку, набитую улитками, мне дали крошечную – с половину спичечного коробка – белую шпорцевую лягушку. А-А-А-фигенная экзотика по тем временам! Моя «зоопарковая» деятельность очень положительно повлияла на маму. Несмотря на то, что она родилась и выросла в деревне, всегда дико боялась любой живности. От таракана до лошади. С моим домашним зоопарком она привыкла ко всему, но первой реакцией на бледную лягушку был визг. Статус аквариума в связи с пополнением оказался предопределен. Мелочь - гуппи и прочих живородок - акары быстро сожрали, а трупы сдохших на нервной почве взрослых экземпляров подъедала лягушка. Всего через несколько месяцев они остались втроем. Акары выросли до своего максимального размера – сантиметров 15, и на том остановились, а вот лягуха останавливаться на достигнутом и не собиралась. Она еще и мелочь улиток сжирала. Экономя мне на корме для неё и поездках на Птичку. Попробуйте растопырить пятерню – это будет как раз площадь, на которой она помещалась. А тут акары надумали размножаться, что редкость в любительском аквариуме. Лягушка им в этом замысле сильно мешала. Поэтому здоровенное земноводное по ночам выставлялось из аквариума. Задолбанная тычками крепкими лобешниками, лягуха сносила башкой крышку и выпрыгивала на пол. После этого принималась бегать по квартире и утробно квакать. Впрочем, поголовье тараканов сильно уменьшилось, но… Однажды нашла приют в унитазе. А что? – водичка есть, тепло… Первым в туалет зашел отец. Вам никогда не квакали в жопу? Как это только он сдержался и не дернул за веревочку… Потом в раковине на кухне. Где я спросонья засветила ей чайником по башке. Приняла за посудную тряпочку. Потом – в ботинке брата… Тоже впечатление – хватаешь обувь, а оттуда такое бледное квакало торчит. Апофеозом стало запрыгивание на тумбочку в спальне родителей. Мама потянулась выключить будильник, и нащупала нечто большое, склизкое, которое еще и квакнуло… ну в общем, визг заглушил старый советский будильник и разбудил весь подъезд. В ближайшую субботу я поменяла «лягушище» на Птичке на миленького щенка спаниеля. Так к экзотике в виде бледнопоганистых лягушек я охладела.

В прошлую среду в 7 часов 10 минут утра в полицию Германии поступил звонок из города Бюрена. Если кто не знает, Бюрен — это такая вестфальская деревенька, 22 тысячи человек, 3 автобусные линии, закрытая железнодорожная станция, более 90% населения — немцы. Последней громкой историей было изгнание населением из города 80-ти ССовцев в 45-ом году, с тех пор — тихий рай для полиции. Итак, Бюрен, 7.10 утра, звонок в полицию. Немного не проснувшийся, но достаточно твёрдый мужской голос начинает разговор: «Я ничего не пил». Учитывая, что пьянство с утра, в принципе, не входит в список национальных вестфальских обычаев, в полиции насторожились.  «Я и вчера ничего не пил», — продолжил звонивший, — «но в соседском саду стоит кенгуру. Одноногий. И ест цветы». В Call-центре полиции работают люди опытные, им и не с такими ситуациями приходилось сталкиваться, поэтому, не моргнув глазом, у звонившего поинтересовались его именем, домашним адресом и успокоили, сказав, что через 2 минуты подъедет патруль. И действительно, связались с ближайшей патрульной машиной, кратко описав офицерам сложившуюся ситуацию. Заодно связались с ближайшей больницей — узнать, есть ли там свободные места в психиатрическом отделении. Подъехавшие полицейские подошли к дому. Звонивший так и стоял на пороге собственного дома с телефоном, в домашних тапочках и был явно не в себе. Полицейские осторожно приблизились к нему. «Guten Morgen, Polizei! Herr... ?», — вежливо поинтересовались они. — «Говорите, кенгуру у вас тут…». В ответ мужчина указал на кусты в соседском саду. Там сидел кенгуру. Одноногий. И ел цветы. Оба полицейских медленно приобрели цвет своих мундиров. В их головах судорожно прокручивались параграфы служебных инструкций — как назло, ни один из часто используемых параграфов в данном случае не подходил, а времени искать (наверняка существующий) пункт по поведению при столкновении с портящим чужую собственность одноногим кенгуру ситуация не оставляла. Полицейские медленно двинулись вперёд, произнося нечто среднее между "кыс-кыс-кыс" и "попробуй только дёрнись, сволочь". Кенгуру ситуацию оценил моментально и, прыгая на одной ноге и хвосте, бодро понёсся прочь, сминая садики добропорядочных бюргеров. При виде убегающего объекта, наконец, сработали инстинкты и у полицейских — они бросились за ним в погоню. Пока один из них на бегу доставал оружие и требовал от кенгуру немедленно остановиться и поднять лапы, второй выхватил рацию и связался со штабом: «Мы преследуем одноногого кенгуру, имеем серьёзные основания подозревать его в нанесении ущерба чужому имуществу и сопротивлении при задержании. Подозреваемый направляется по Зиддингхойзерштрасе в сторону центра города. Нам срочно нужно подкрепление». Выражение лиц в штабе в этот момент надо было видеть. Нет, всё-таки инструкции — великая вещь. "Если полицейский вызывает подкрепление — оно должно быть ему выслано". Поэтому штаб, прежде чем узнать о наличии уже трёх мест в больнице, перешёл на общую волну: «Всем постам. Экипаж... преследует одноногого кенгуру, следующего по Зиддингхойзерштрасе в сторону центра города. Немедленно оказать поддержку при задержании!» Через полчаса погони полиция, подкреплённая местным отрядом добровольной пожарной дружины, обложила кенгуру в очередном саду. Срочно вызванный местный ветеринар спокойно прошёл сквозь оцепление и подошёл к животному. То доверчиво прижалось к нему. Ошеломлённым полицейским ветеринар рассказал, что двухлетний кенгуру Джиньо сбежал из его дома, где уже полтора года проходил реабилитационный курс после операции по удалению задней лапы. Кто-то из посетителей не запер гаражные ворота, а обнаруживший это кенгуру устроил себе незапланированную прогулку по городу. Ветеринар пообещал полиции установить автоматический замок на ворота с тем, чтобы город мог в будущем и дальше спать спокойно.