Наши люди в пустыне. Кн. 1. Гл. 1
ГЛАВА 1
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?
Когда рубашка еще висит в магазине, и ни одно чужеродное тело не касалось ее внутренней стороны, то она кажется вам посторонней и холодной. Но стоит только примерить ее, посмотреть на себя любимого в зеркало, и вам уже не хочется снимать эту, ставшую своей, рубашку, сроднившись с ней всем телом выше пояса.
Данную историю многие могут попытаться примерить на себя. Как ту рубашку. Предупреждаю сразу, никого конкретно. Обобщающий результат ненавязчивых наблюдений и сбивчивых рассказов очевидцев.
***
В небольшом украинском городке периода полураспада Советского Союза, в году примерно девяностом прошлого столетия, закрыв двери и зашторив окна, слушали радиостанцию «Голос Америки». Обычная провинциальная еврейская семья.
Так-то, в другое время, громко и при открытых дверях они со всей страной слушали любимую всеми радиостанцию «Маяк». Пионерскую зорьку, радионяню, вести с полей, спортивный журнал. Но в определенный час «Голос Америки» передавал «Привет с родины» из Израиля для заинтересованных граждан, живущих в Советском Союзе. И в этот час все члены провинциальной семьи бросали свои дела и торжественно рассаживались вокруг радиоприемника. Сын главы семьи бабы Мани Гриша поворачивал рукоятку шкалы до заветной отметки, едва заметно нацарапанной иголкой на панели радиоприемника.
– Ша! – кричала баба Маня. И все замирали, боясь издать любой непроизвольный звук. Потому что когда баба Маня говорила «Ша!», с ней лучше было не спорить. С ней, в принципе, вообще лучше было не спорить. Даже если она молчала.
А из приемника неслись популярные «семь-сорок», «хава-нагила», Эмиль Горовец с ансамблем и в перерывах между песнями рассказы недавних эмигрантов о райской жизни на новой родине.
– Ну? – спрашивала баба Маня членов семьи, как только трансляция из Израиля заканчивалась. Особенно это «Ну?» касалось сына Гриши, который категорически не хотел никуда уезжать.
– Мама, – отвечал ей несмело сын, поворачивая рукоятку шкалы обратно на волну «Маяка» и аккуратно, на всякий случай, вытирая отпечатки пальцев, – я здесь уважаемый человек. У меня в подчинении шестьдесят рабочих. Мне в прошлом месяце почетную грамоту дали и к ней сто рублей премиальных.
– Гриша, что ты говоришь? – вмешивалась его супруга Юля. – Премия сто рублей при средней зарплате уборщицы в две тысячи. Пять коробков спичек или один презерватив можно купить. Над тобой же издеваются. А грамота? Посмотри внимательно. Она же уже кому-то до тебя выдавалась. Вон, лезвием подчищено. Под твоей фамилией Ривкин чья-то другая, с окончанием на «енко». И на обороте пятно селедочное, похоже.
– И что? – спрашивал Гриша. – Ривкины – не гордые. Ривкины – трудолюбивые.
– Все Ривкины, – вздыхала баба Маня, – которые умные, собираются на родину. Один Гриша будет ждать следующую премию, как манну небесную с клубничным вареньем. Горе мне.
– Моя родина здесь! – гордо отвечал ей сын. – И я не позволю своему наследнику...
Что он не позволит ничего не подозревающему Мише, никто уже не слышал, потому что Юля и баба Маня демонстративно покидали кухню.
***
«Здесь никто не работает, – захлебывался на следующий день в тот же час голос без акцента в радиоприемнике, упиваясь невиданным счастьем, – а экзотические арбузы без косточек висят прямо над проезжей частью прекрасных дорог. И нас уже тошнит от манго с киви. Приезжайте скорее, а то вся эта роскошь сгниет, а выбрасывать жалко».
Как тут не искуситься. Ну что на Украине росло? Яблоки, груши, черешня, вишня, сливы, абрикосы, ну и всякое такое. А манго с киви – никто ж и не знал, что это за звери невиданные.
Решили – надо ехать. Хотя главная причина, конечно, была не в этом. Украинские националисты, прибиравшие понемногу в свои руки власть, перестали церемониться. Они спрятали до лучших времен партийные билеты коммунистов-интернационалистов и громко крикнули, сильно поднатужась: «Русские – геть в Россию! Евреи – геть в Израиль!» Типа, Украина – для украинцев. Ну и для азербайджанцев на базаре.
Многие, конечно, у кого нервы покрепче, не обратили внимания на этот душераздирающий крик. И правильно сделали.
Но многие, поплакав в ночи, решили не дожидаться худших времен и подали документы на выезд. И тоже были, по-своему, правы.
– Мне рассказывал мой дедушка, – шепотом передавала детям баба Маня, – что погромы начались точно в такой же революционной ситуации. Сначала – исчезли продукты, потом – остановились заводы и фабрики, а после – во всем обвинили евреев. Как будто они скупили все продукты и остановили фабрики. Вы хотите увидеть, как все это происходит на самом деле и не на экране телевизора, а с вами?
– Мама, – возмущался Гриша Ривкин, – мы живем в цивилизованной стране. Как ты можешь так рассуждать! Я – член партии и заместитель парторга нашего строительно-монтажного управления по культурно-массовой работе.
Его мать на этот вопль политического самосознания провинциального еврея ничего не ответила. Она решила подождать.
Недолго ей довелось заниматься этим малоприятным занятием.
И хотя жалко было сына, еле доползшего до дома в разорванной одежде и кровоподтеках, но другого выхода не было. А те три хлопца, которым добрая баба Маня заплатила каждому по бутылке водки, даже извинились перед ней за хорошо выполненное задание.
– Боже мой! – выламывала руки в истерике Гришина мама, сидя у стонущего сына в изголовье. – Изверги. Они даже не знают, что били члена партии и заместителя парторга по чему-то там. Наверное, эти сволочи – беспартийные. Они и коммунистов ненавидят, и евреев. И теперь даже неизвестно, кем хуже быть. А ты как святой отец и его сын – в двух лицах. Надо срочно ехать, пока они тебя совсем не убили, Гришенька.
А жена Юля только вытирала слезы и думала, что из мебели следует продавать в первую очередь.
***
Теперь подробней об этой семье. Тридцатилетние родители, сын семи лет и бабушка пенсионного возраста, Маня Арковна. Она же мать этого парня по имени Гриша. И свекровь его жены по имени Юля. И бабушка мальчика Миши. И по всей Украине родственники с обеих сторон. Хотя эмиграция из социалистических стран вялотекуще шла уже давно, но почти никто из близких этой семьи еще не решился на выезд. Разве что Юлина мама Зина и ее же бабушка Руфь. На постоянное место жительства в государство Израиль, как писали тогда в заявлениях. Страшно же. Хоть и заманивали киви с манго, хоть и райскую жизнь на побережье Средиземного моря обещали, а страшно. Ведь никуда и никогда до этого. Разве что в Одессу погреться дней на десять или в санаторий почки подлечить. И все. А тут – навсегда, как в пропасть. А к чему в пропасти манго и киви? Вот именно.
Жили они вполне прилично по тем временам. Трехкомнатная квартира в блочном доме, полученная когда-то от государства, автомобиль «Волга», оставшийся от дедушки Семы в гараже, хорошая библиотека, ковры и хрусталь. Полный комплект советской семьи среднего достатка. А как же. Потому что все работали. Кроме внука Миши, конечно. Который вот-вот должен был пойти учиться в первый класс советской школы. По крайней мере, он так думал.
Миша жил своей жизнью, полной совсем других ожиданий и волнений. До первого сентября оставалось всего ничего, а у него еще не было ни портфеля, ни формы, ни новеньких хрустящих учебников и тетрадок. В отличие от друга и соседа Васьки, который изредка, когда родители не видели, надевал на себя все школьные обновки, вешал на плечи ранец и в таком виде дефилировал вокруг их дома. Чем доводил Мишку до слез и даже до истерики.
Родители Мишки мыслями были уже там, в неведомой и далекой стране евреев из радиоприемника. Хотя все еще продолжали работать. Папа Гриша – прорабом на стройке. Мама Юля – кассиром в сберкассе. Да и бабушка Маня – каждый день торговала на рынке, пытаясь сбыть книги из огромной библиотеки, хрусталь и ковры. На мебель вместе с квартирой и автомобиль «Волгу» покупатель давно нашелся. Деньги он заплатил тайком от ее сына Мане Арковне. И теперь только нетерпеливо ожидал, когда нынешние хозяева свалят поскорее в свой Тель-Авив. Или еще куда подальше.
Для тех, кто не в матерьяле, поведаю, что пунктов обмена валюты в то время еще не существовало. Всем, кто выезжал из страны, меняли в специальном отделе милиции, если не ошибаюсь, долларов по тридцать. Курс был тогда копеек шестьдесят, что ли. Да и вообще, слово «валюта» ассоциировалось у законопослушного советского гражданина с изменой родине и расстрелом группой вооруженных людей в защитной форме у грязной кирпичной стенки в глухом дворе.
Но и здесь находился выход. Даже два.
Во-первых, бабушка Маня там же на рынке у знающих людей выяснила, что надо брать с собой кожаные вещи, которые на месте можно будет выгодно продать.
Во-вторых, существовала одна благотворительная организация, созданная якобы в помощь голодающим советским евреям, которые в основной массе страдали избыточным весом. Так через эту организацию тайком можно было внести на Украине скопившиеся рубли и завести сберкнижку, с которой по прибытии получить доллары или шекели. Практически без курсовых потерь.
Можно было еще у фарцовщиков прикупить баксы по индивидуальному курсу. Но вывозить валюту тайком, в подкладках пиджаков и двойных трусах, мало кто решался.
По слухам из достоверных источников, советские пограничники не церемонились с эмигрантами. Все ценное, что те пытались провезти на своем теле в невидимых постороннему глазу местах, беспощадно, под угрозой возврата на советскую родину, изымалось. Очередные несчастные думали, что они уж точно хитрее предыдущих. Но пограничники знали все места, в которых можно было спрятать хотя бы золотую пылинку. Не говоря уже о чем-либо более значительном.
***
Гриша и Юля уволились с работы. Семья ждала получения разрешения на выезд и визы. Нет, никто не сидел, сложив руки. Процесс избавления от нажитых за длинную жизнь вещей и превращения вырученных средств в американскую конвертируемую валюту занимал все свободное время.
***
Вот один примерный день этой семьи в тот переходный период.
Подъем в шесть часов утра. Надо кому-то одному бежать на рынок и занимать место. Этот один – вытолканный супругой Юлей с кровати Гриша. Он бежал почти налегке, всего лишь с парой ковров на плечах и сервизом на шесть персон.
На рынке уже толкотня, борьба за лучшие места. Тихий и скромный Гриша сильно изменился в последнее время. В его лице появилась отрешенность. На прошлой неделе было партийное собрание в его родном СМУ. На повестке дня стоял только один вопрос – исключение из членов партии предателя родины, бывшего прораба Григория Ривкина.
– Как же ты, Григорий Семенович, смог? – спросил парторг Тарасюк. – Я же тебя с детства знаю. Ты ведь даже кирпич без спроса никогда не решался взять. На тебя весь коллектив равнялся.
Гриша молчал, опустив голову. Это была трагедия всей его жизни. Что он мог ответить.
– Товарищи, – сказал парторг. – Мне все ясно. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы исключить этого господина сиониста?
– Постойте! – вдруг воскликнул Ривкин. – Но там же, в Израиле, тоже есть коммунистическая партия. Может быть, я просто переведусь из одной партийной ячейки в другую? Пролетарии всех стран, объединяйтесь! А, товарищи?
Гриша с надеждой посмотрел в суровые лица недавних коллег. Никто не моргнул глазом. Всем было обещано после собрания налить.
Тарасюк ненадолго задумался и ответил:
– Ты мне тут баки не заливай. Переезжаешь в страну агрессоров. Будешь там угнетать несчастных палестинцев. И еще хочешь остаться с партбилетом. Этот номер у тебя, Ривкин, не пройдет!
– Я не буду, – тихо сказал Гриша.
– Что ты не будешь? – грозно рыкнул Тарасюк.
– Угнетать палестинцев не буду, – с глазами, залитыми слезами, шепнул Ривкин. – Я буду бороться за их права.
Но партийное собрание уже выносило свой вердикт. Сверху указали «исключить». Единогласно. И даже Гриша поднял руку «за».
Поэтому и появилась во взгляде Гриши отрешенность. Взамен партийного билета. Он, прибежав на рынок, разгонял претендентов на лучшее место. В ответ на крик какой-то торговки салом, мол, в своем Израиле (с ударением на второе «и») будешь командовать, он молча сбрасывал ее сало в пыль. И разворачивал на том же месте ковры. Торговка, подобрав сало и отмыв его под краном, безропотно, подчиняясь странному, внезапно обнаглевшему интеллигенту, занимала другое место.
Через час подходила баба Маня с сумками, набитыми завернутым в тряпки хрусталем. Она сменяла сына, выполнившего свою утреннюю задачу.
– Что продал? – спрашивала мать.
– Родину! – с иронией отвечал Гриша.
– Я тебя умоляю, – отвечала баба Маня. – Еще неизвестно, кто кого.
Это интересно
+1
|
|||
Последние откомментированные темы: