Счастливые поколения занимаются шведской гимнастикой,

несчастливые — переоценкой ценностей

Дон-Аминадо

 

 

Часть вторая

Не ты ли сердце отогреешь, 
И, обольстив, не оттолкнешь?

Ты лёгким дымом голубеешь, 
И ты живешь, и не живешь...

Так писал Дон-Аминадо  по прибытии  в Париж.  И Париж, действительно, и не оттолкнуи, и обогрел..

Настоящая, небывалая известность пришла к Дон-Аминадо в эмиграции.

Примерно с осени 1920г население Франции стало пополняться беженцами из России.

Те, кто в прошлом имел то или иное отношение к интеллектуальной деятельности, селились в Париже, в округе Пасси, и на Рив Гош.

Надежда Теффи, один из авторов журнала «Сатирикон», метко назвала это место Городок.

Вот как описывает Городок Дон-Аминадо :

«Русский Париж, это как большой губернский город. Только без губернатора. Университет, клубы, газеты, журналы,благотворительные балы, рестораны, магазины, пассажи, выставки, больницы, клиники, ясли и партии.

Все есть.

Академики, баритоны, писатели, читатели, банкиры, рабочие, студенты, медики, инженеры, шоферы, присяжные поверенные, танцоры, „джигиты“, зародыши и лидеры.

Все есть! И все русское!..

За исключением театра, тюрьмы и кладбища. Которые французские».

Русские театры вскоре появятся, и даже в изобилии, хотя прогорали они один за другим. Русское кладбище тоже появится. Оно будет расти год от года, причем с ходом времени все быстрее. Эмигрантская жизнь и долголетие плохо ладили одно с другим.

Абрам Минчин

Дон-Аминадо становится бытописателем русской эмиграции. Он сумел объединить все это пестрое в социальном плане население Городка на единственно возможной платформе быта.

Едкий сатирик и задушевный лирик одновременно. Веселый и печальный. Грустный и насмешливый, в своих фельетонах и стихах, он не противопоставлял себя читателям, а объединял с ними.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Абрам Минчин "Пьеро"

Живём. Скрипим. И медленно седеем.

Плетёмся переулками Passy

И скоро совершенно обалдеем

От способов спасения Руси.

Дон-Аминадо знал цену жизни и понимал всю ее сложность и трагичность, но всегда всем советовал: «Старайтесь улыбаться…»

Сам он улыбался в стихах, хотя улыбка порой выходила печальной...

Что жалеть? О чем жалеть?
Огонек горит, мигая…
Надо все преодолеть,
Даже возраст, дорогая!
Что есть годы? Что число?
Как связать нас может сроком?
Лишь бы только нас несло
Нескончаемым потоком.
Сколько раз, свои сердца
Не спасая от контузий,
Мы шатались без конца
По республикам иллюзий.
Сколько тягостных колец
Все затягивалось туже!
Так уж худо, что конец.
А глядишь… назавтра — хуже.

Жюль Паскин

Каков же был в то время Дон-Аминадо?

Вот как описывает его Леонид Зуров (хранитель архива Куприна):

"Хорошо очерченный лоб, бледное лицо и необыкновенная в движениях и словах свобода, словно вызывающая на поединок. Умный, находчивый, при всей легкости настороженный. Меткость слов, сильный и весело-властный голос, а главное -- темные, сумрачные глаза, красивые глаза мага и колдуна."

И еще...

"Он все видел и чувствовал с редкой ясностью, а людей и жизнь знал, как никто. Человеком он был горячим и зорким. Сильные привязанности и сильные отталкивания. В жизни был талантливее своих фельетонов. Остроумие, как и жизненная энергия, казались в нем неистощимыми. Нетерпеливый и в то же время внутренне выдержанный, он как бы обладал гипнотической силой, заставлял слушать себя."

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В Париже Дон-Аминадо непрерывно пишет и печатается. В 1920-х – 1940-х годах публиковал фельетоны в стихах в газете «Последние новости». Работал редактором детского журнала «Зеленая палочка», печатался в газете «Свободная мысль», "Еврейская трибуна", журналах «Сатирикон» и «Иллюстрированная Россия», альманахе «Сполохи»"  и других.

Бунин считал Дон-Аминадо "одним из самых выдающихся

русских юмористов" Он полагал, что его строки «дают художественное наслаждение».

 

Иван Бунин

Из стихотворений, опубликованных в разных газетах, Дон-Аминадо сформировал свою первую эмигрантскую книгу под симптоматичным названием «Дым без отечества» (1921). 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Уже это название объясняет многое в таланте Дон-Аминадо — умение найти объемную формулу для общеэмигрантского употребления. 

«Дым без отечества» — это то, что осталось русскому эмигранту от общеизвестной грибоедовской цитаты: 

«И дым отечества нам сладок и приятен».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Евгений Зак

Расточители

Расточали каждый час,
Жили скверно и убого.
И никто, никто из нас
Никогда не верил в Бога.

Ах, как было всё равно
Сердцу – в царствии потёмок!
Пили красное вино
И искали Незнакомок.

Возносились в облака.
Пережёвывали стили.
Да про душу мужика
Столько слов наворотили,

Что теперь ещё саднит,
При одном воспоминаньи.
О, Россия! О, гранит,
Распылившийся в изгнаньи!

Ты была и будешь вновь.
Только мы уже не будем.
Про свою к тебе любовь
Мы чужим расскажем людям.

И, приняв пожатье плеч
Как ответ и как расплату,
При неверном блеске свеч
Отойдем к Иосафату.

И потомкам в глубь веков
Предадим свой жребий русский.
Прах ненужных дневников
И Гарнье – словарь французский

Бунин писал о «Дыме без отечества» как о книге «поминутно озаряемой умом, тонким талантом — едкий и холодный «дым без отечества, дым нашего пепелища … Аминадо он ест глаза иногда до слез.» 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Высоко ценила лирику Дон-Аминадо Марина Цветаева:

"Мне совершенно необходимо Вам сказать, что Вы совершенно замечательный поэт… и куда больший поэт, чем все те молодые и немолодые поэты, которые печатаются в толстых журналах. В одной Вашей шутке больше лирической жилы, чем во всем их серьезе».

И далее:

«Я на Вас непрерывно радуюсь и Вам рукоплещу — как акробату, который в тысячу первый раз удачно протанцевал на проволоке. Сравнение не обидное. Акробат, ведь это из тех редких ремесел, где все не на жизнь, а на смерть, и я сама такой акробат…»

Монпарнас

Тонула земля в электрическом свете.

 Толпа отливала и шла, как лавина.
Худая блондинка в зелёном берете
Искала глазами худого блондина.

Какие-то шведы сидели и пили
Какие-то страшные шведские гроги.
Какие-то девушки нервно бродили,
Цепляясь за длинные шведские ноги.

Какие-то люди особой породы
В нечёсаных космах, и все пожилые,
Часами коптили высокие своды
И сыпали пепел в стаканы пивные.

Непризнанный гений попыхивал трубкой
И всё улыбался улыбкою хамской.
И жадно следил за какою-то хрупкой,
Какою-то жёлтой богиней сиамской.

Поэты, бродяги, восточные принцы
В чалмах и тюрбанах, с осанкою гордой,
Какие-то типы, полуаргентинцы,
Полусутенёры с оливковой мордой.

И весь этот пёстрый, чужой муравейник
Сосал своё кофе, гудел, наслаждался.
И только гарсон, приносивший кофейник,
Какой-то улыбкой кривой улыбался -

Затем, что отведавши всех философий,
Давно не считал для себя он проблемой
Ни то, что они принимали за кофий,
Ни то, что они называли богемой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

А. Минчин

Дон-Аминадо "Выборы королевы"

Перевороты происходят внезапно. Привычки возникают постепенно. Нравы слагаются медленно. Быт нарастает десятилетиями...
Десять лет назад мы были, всего-навсего, беглецами. Потом мы стали беженцами. Потом -- скороходами. И наконец -- эмигрантами.

Десять лет назад у нас не было никаких привычек. Наоборот, мы только и делали, что отвыкали. И нравов у нас тоже никаких не было. Ибо какие могут быть нравы у общества, которое чудом уцепилось за буфер паровоза и так висит?
 И разумеется, никакого такого быта у нас тоже и в помине не было. Да и какой тут может быть быт, когда человек бежит, как заяц, и даже не оглядывается?

Однако прошли годы. Мы остановились, перевели дух, оглянулись и к немалому своему удивлению увидели, что мы не только живы, по и живем, и не только живем, а живем по-своему, так, как никто ни при нас, ни после нас жить уже не будет...

Короче говоря, мы создали: свои привычки, свои нравы, свою особую жизнь, мир, быт, порядок, законы, обычаи, партии и учреждения. В политике мы твердо стоим за объединение. Поэтому мы все и разъединились на ряд объединений, и каждый за свое объединение и держится.

Святцы мы тоже завели свои собственные: с Розалией, с Варварой, с Онуфрием и с Антоном. Поэтому мы и празднуем и но новому стилю, и по старому стилю, и новый Новый -- год, и старый Новый -- год, и раз -- Рождество, и два -- Рождество.

Думаем мы по-русски. Говорим по-французски. А Пасси и просто склоняем во множественном числе.
Домашний врач у нас -- Нансен, репетитор -- Берлиц, убийца Распутина -- Юсупов и конферансье -- Балиев.

Земли у нас ни километра, землячеств тысячи. Судебного ведомства никакого, третейских судей сколько угодно. Автомобилей нет, шоферов тьма.

В Женеву не приглашают -- в синема ходим. Ллойд-Джордж не отвечает, мы все равно ему открытые письма пишем. И при всей этой лихорадочной и напряженной деятельности мы еще успеваем: жениться, разводиться, размножаться, писать мемуары, перелицовывать пиджаки и выбирать королеву русской колонии!

 

В 1927 году Дон-Аминадо выпустил книгу фельетонов «Наша маленькая жизнь». Самим заглавием Дон-Аминадо определяет задачу — показать будни «мелкой единицы», маленького человека.

Форма письма давала возможность повествовать от первого лица, стилизовать «голоса» эмигрантов из разных углов: письмо унтера Макарова к прибалтийской тетушке, письмо о займе, деловое, пневматическое, по случаю юбилея, в редакцию, на случай самоубийства, письма обиженных людей и многие другие. В этих стилизациях порой отчетливо слышна зощенковская интонация.

 Жизнь различных слоев, групп, идеологий постепенно складывается в тотальную картину эмигрантской жизни.

Князь Святополк-Мирский в «Заметках об эмигрантской литературе» написал: «...самый главный из прославившихся уже в эмиграции писателей, самый любимый, истинный властитель дум зарубежной Руси — Дон-Аминадо. Благодаря Дон-Аминадо мы можем сказать про Париж: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет...

Дон-Аминадо ближе, социологически и политически, к Алданову, чем к генералу Краснову, но он стоит выше партийных и классовых перегородок и объединяет все зарубежье на одной, всем приемлемой платформе всеобщего и равного обывательства»  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

А. Минчин

И опять Марина Цветаева:

" А дяди! А дамы! Любящие Вас, потому что невинно убеждены, что это Вы «Марию Ивановну» и «Ивана Петровича» описываете. А редактора! Не понимающие, что Вы каждой своей строкой взрываете эмиграцию! Что Вы ее самый жестокий (ибо бескорыстный — и добродушный) судья.

Вся Ваша поэзия — самосуд: эмиграции над самой собой.

Уверяю Вас, что (статьи Милюкова пройдут, а...) это — останется. Но мне-то, ненавидящей политику, ею — брезгующей, жалко, что Вы пошли ей на потребу."

Подражание Игорю Северянину

Не старайся постигнуть. Не отгадывай мысли.
Мысль витает в пространствах,
но не может осесть.
Ананасы в шампанском окончательно скисли,
И в таком состоянии их немыслимо есть.
Надо взять и откинуть, и отбросить желанья,
И понять неизбежность и событий и лет.
Ибо именно горьки ананасы изгнанья,
Когда есть ананасы, а шампанского нет.
Что ж из этой поэмы, господа, вытекает?
Ананас уже выжат, а идея проста:
Из шампанского в лужу — это в жизни бывает,
А из лужи обратно — парадокс и мечта!..

 

К. Сомов

БАБЬЕ ЛЕТО 
Нет даже слова такого 
В толстых чужих словарях.
Август. Ущерб. Увяданье.
Милый, единственный прах.

Русское лето в России.
Запахи пыльной травы.
Небо какой-то старинной
Темной, густой синевы.

Утро. Пастушья жалейка.
Поздний и горький волчец.
Эх, если б узкоколейка
 Шла из Парижа в Елец...

Н.Гончарова

В 1928г выходит новая книга Дон-Аминадо "Накинув плащ".

И сново в стихах красной нитью всепоглощающее чувство тоски по безвозвратно утраченной молодости, милой сердцу России.

"В Москву!
В Москву! В Москву!"

"Эх, кабы матушка-Волга
Да вспять побежала..."
Кабы можно было беженцу
Начать бег сначала.

Переделать мгновенно
Весь путь превратный,
Да из департамента Сены -
Да бегом обратно!

Да чтоб путь-дорога
Укаталась гладко,
Чтоб бежать вольготно,
С ленцой, с пересадкой,

Где пешком, где лётом,
А где в тарантасе,
С высадкой в Берлине,
На Фридрихштрассе!..

Из Берлина по скользким,
По коридорам узким,
К границам польским,
К местечкам русским,

Через речки бурые,
Берега покатые,
Где домишки хмурые,
Подслеповатые

Стоят, пригорюнившись
С утра, спозаранку,
Слезятся, тянутся
К Столбцам, к полустанку!..

А оттуда в любезных,
В ленивых, в сонных,
В трясучих, в железных,
В вагонах зеленых,

С гармонью, со свистом,
С плачем женским, -
Через Минск, Борисов,
К лесам смоленским,

Через Вязьму с пряником,
Бородино на Колочи,
Счастливым странником
Среди темной ночи.

Предпоследние станции
Голицыне, Одинцово
Увидать после Франции,
 После всего былого!..

 

К. Сомов

«Нескучный сад» (1935) — следующая книга Дон-Аминадо. Она состояла из пяти разделов, первый из которых представлял собой сборник афоризмов «Новый Козьма Прутков».

Сквозь эту нарочитую «прутковщину» Георгий Адамович, как и Цветаева, разглядел потаенную лирику Дон-Аминадо:

«Напрасно  Дон-Аминадо притворяется учеником Пруткова. Тот не писал так. У Козьмы Пруткова было не только меньше словесной находчивости, но и сам юмор его был площе, грубее, без печально-щемящего отзвука той суеты сует, которая одна только и облагораживает смех …

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Эмиграция стареет оптом, а умнеет в розницу

Отказывать легче всего по телефону. Помогать -- тоже

Когда женщина падает в обморок, она знает, что она делает.

Предложить вместо любви дружбу -- все равно что заменить кудри париком.

...Дон-Аминадо прикидывается весельчаком и под шумок протаскивает такую тоску, такое сердечное опустошение, такое отчаяние, что нетронутым в мире не остается почти ничего и как ни толкает на крайность профессиональная обязанность общественного увеселителя, все же натура художника берет свое»

Напои меня малиной,
Крепким ромом, цветом липы.
И пускай в трубе каминной
Раздаются вопли, всхлипы...
Пусть как в лучших сочиненьях
С плачем, хохотом, раскатом
Завывает все, что надо,
Что положено по штатам.

Пусть скрипят и гнутся сосны,
Вязы, тополи и буки.
И пускай из клавикордов
Чьи-то медленные руки
Извлекают старых вальсов
Мелодические вздохи,
Обреченные забвенью,
Несозвучные эпохе!..

Напои меня кипучей
Лавой пунша или грога
И достань, откуда хочешь,
Поразительного дога.
И чтоб он сверкал глазами,
Словно парой аметистов,
И чтоб он сопел, мерзавец,
Как у лучших беллетристов.

А сама в старинной шали
С бахромою и кистями,
Перелистывая книгу
С пожелтевшими листами,
Выбирай мне из "Айвенго"
Только лучшие страницы
И читай их очень тихо,
Опустивши вниз ресницы.

Потому что человеку
Надо, в сущности, ведь мало.
Чтоб у ног его собака
Выразительно дремала,
Чтоб его поили грогом
До семнадцатого пота
И играли на роялях,
И читали Вальтер Скотта.
И под шум ночного ливня,
Чтоб ему приснилось снова
Из какой-то прежней жизни
Хоть одно живое слово.

 

Константин Сомов

Одно из самых кратких произведений «Нескучного сада»:

«Жорж, прощай! Ушла к Володе!..

 - Ключ и паспорт на комоде», 

 Ирина Одоевцева назвала его «целым эмигрантским романом в двух строчках».

А самое лиричное произведение в сборнике "Уездная сирень".

Как рассказать минувшую весну. 
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?

Была весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.

Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный и косяший.

О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым,

Той свежестью набухшего зерна
И пыльною, уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
 Приученная к позднему цветенью.

Эдуард Панов

В 1931 Дон Аминадо возглавил возобновленный М.Кранихфельдом журнал «Сатирикон» (печатался в нем под псевдонимом К.Страшноватенко), который просуществовал около года.

Французский читатель знал Дон Аминадо по сборнику юмористических рассказов «Le г ire dans le steppe» («Смех в степи», 1927), написанному совместно с М.Декобра, и книге афоризмов и каламбуров «Pointes de feu. Recueil de maximes» («Светящиеся точки», 1939).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В 1934 Дон Аминадо был награжден французским правительством орденом Почетного легиона за укрепление культурных связей между русским и французским народами.

Необходимо отметить, что у Дон-Аминадо было абсолютное социально-политическое чутье. С провидческим ужасом он следил за поднимающимся немецким фашизмом:

«Кукла из желтого воска,

С крепом на верхней губе, 

Шла и вела их навстречу

Страшной и странной судьбе»

«Паноптикум», 1935

И как почти всегда для лирического высказывания имелась афористическая параллель. О той же «кукле» Дон-Аминадо писал: «Объявить себя гением легче всего по радио».

Из воспоминаний Леонида Зурова:

Во время войны и оккупации русский Париж был расколот, разбит. От страшных ударов и потерь литературная жизнь никогда не поправилась. "Современные записки" не вернулись из Нью-Йорка в Париж. Уже не было старых газет, издательств.

 Жизнь уцелевших литераторов изменилась -- ничего не осталось от довоенных времен. В большой бедности умер Ив. Ал. Бунин".

В годы войны Дон Аминадо занимал антифашистскую позицию, был на нелегальном положении. Выехав из Парижа, жил в Леонпелье, Эколе-Бен.

После войны он жил в Иере (под Парижем), служил в учреждениях, весьма далеких от литературы и журналистики.

Общительный и остроумный Дон-Аминадо, любивший многолюдные сборища, в послевоенные годы стал скрытен, мизантропичен, нелюдим.

Марк Алданов

Вспоминает Марк Алданов, бывший с Дон-Аминадо в близких дружеских отношениях: "Дон-Аминадо, чтобы никого не встретить, вообще никуда не ходит, а когда Надежда Михайловна (жена поэта. — К.П.) ему говорит: 

«А сегодня я встретила...», он мрачно ее обрывает: «Ты никого не встретила».

Мы с ним за все время встречались два раза. Правда, беседовали оба раза часа по полтора и отводили душу».

В августе 1945 Дон-Аминадо писал из Йера (городок под Парижем) М.А. Алданову: «Романов и рассказов писать не собираюсь. Поздно. Но если б досуг был, то закончил бы нечто вроде chronique romancee — «Decharge»» — 1915—1945.

Правда, после этого пришлось бы уехать в Бразилию; ибо раскланиваться было бы уже не с кем».

Видимо, малая возможность нашлась, и этой хроникой, летописью «Decharge» («Свалка») стали романизированные воспоминания «Поезд на третьем пути». 

 

Книга "Поезд на третьем пути" вышла в 1945г в Нью-Йорке.

В ней Дон-Аминадо сумел передать настроение трагической эпохи. Его мемуары как бы импрессионистичны, события, лица, комедии и трагедии человеческого существования обозначены только пунктиром, но в этом аллюзионном использовании материала автор дает волю читательскому воображению и памяти.

Как писал известный исследователь русской зарубежной литературы профессор В. Казак, для воспоминаний Дон-Аминадо характерна ироническая дистанция по отношению к изображаемому, но за легкостью форм не теряется политическая и человеческая серьезность автора.

Один только отрывок из книги:

"В Феврале был пролог. В Октябре - эпилог.

Представление кончилось. Представление начинается."

Судьбе своего поколения Дон Аминадо посвятил и последнюю свою поэтическую книгу — «В те баснословные года» (1951).

И нежность всех воспоминаний,

 И мудрость радости земной.

 И все, что было ранней-ранней

 Неповторимою весной.

 И то, чем жизнь была согрета

 И от чего теперь пуста,

 Я все сложил у парапета

 Резного Сенского моста.

 

Роберт Фальк "Осенний Париж"

Умер Дон-Аминадо в возрасте 69 лет 14 ноября 1957г.

Похоронен в Париже на кладбище Пер-Лашез. 

 

 

Источники:http://az.lib.ru/d/donaminado/text_0040.shtml

                   http://www.hrono.ru/biograf/bio_d/donaminado.php

                  http://www.pergam-club.ru/book/301