Вчера, в программе "Сегодня вечером с Андреем Малаховым", посвященной Валентину Смирнитскому, увидел свою однокурсницу Леночку Антоненко. Смотрел на неё и вспоминал наши студенческие годы. Предлагаю вашему вниманию главу из своей автобиографической повести "Я что-нибудь придумаю", посвященную этому чудесному времени.

Институт

Я стоял на проходной киностудии имени Горького, и битый час по телефону объяснял тетке в отделе кадров, кто я такой. 
— Не Смульников, а Смольянинов. Да, поступал в театральный. Да, не взяли. Да, хочу помощником осветителя. Хорошо, я подожду.
Я стал ждать, когда мне вынесут пропуск.
— Привет!
Передо мной стоял мужчина в кепке. 
— Здравствуйте.
— Я слышал, ты в театральный поступал.
— Поступал.
— Не взяли?
— Нет.
— А почему?
— Понятия не имею.
— А в ГИТИС пробовал?
— Нет.
— Езжай туда. Там сегодня последний день прослушивания. Тебя точно возьмут. Они, такого как ты ищут.
— А вы откуда знаете?
— Знаю.


(ГИТИС 80-х)

На прослушивание я записался в последнюю десятку. Когда очередь дошла до меня, я уже порядком устал, и очень хотел есть. Как читал — не помню, но после прозы меня стали крутить направо и налево, просили целовать какую-то девицу, широко улыбаться, громко смеяться и изображать свинью. 
Когда мы вышли, ко мне подбежал кто-то из приемной комиссии.
— Молодец. Тебя на третий.
— Что на третий?
— Тебя сразу на третий тур пропустили. 
— И чего?
— И ничего. Иди домой, отдыхай. На конкурсе увидимся.
Третий тур проходил через несколько дней. В актовом зале ГИТИСа собралось много народу. Приемная комиссия, человек двадцать, и просто любопытствующие.
— Волнуешься? — спросил меня мальчишка лет четырнадцати.
— Немного. А у тебя кто поступает?
— Я сам поступаю.
— Ты чего, экстерном школу закончил?
— Нет, я травести.
— Кто?
— Меня зовут Димка Филимонов, можно просто Филя. 
— А я Саша Смольянинов.
Меня экзаменовали очень долго. Я читал стихи и передовицу газеты «Правда». Пел под гитару, кричал какую-то ахинею, и плакал над песней «Голубой вагон». Я объяснялся в любви декану актерского факультета Елене Николаевне Козыревой, а плохослышащий старичок из приемной комиссии попросили меня призвать его на субботник. После третьей попытки я готов был его убить.
— Не слышу, — кричал он. — Слова! Громче произносите слова. Я ничего не слышу!
Этим глухим старичком оказался наш художественный руководитель курса Семен Хананович Гушанский. 
В коридоре меня ждал Филя.
— Ну, всё, тебя приняли.
— С чего ты взял?
— Они давно искали такого как ты.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю.
— Все всё знают, только я ничего не знаю.
В день, когда зачитывали фамилии поступивших, шел дождь. В фойе было шумно, кто-то радовался, кто-то плакал. Из-за дождя я немного опоздал, и свою фамилию в списке принятых не услышал. 
— Поздравляю! — сказал Филя.
— С чем? 
— С поступлением.
— С каким поступлением? Мою фамилию не зачитали.
— Ты что больной? 
Филя стал кричать, чтобы огласили список ещё раз. Моя фамилия прозвучала первой. Так я поступил в Государственный институт театрального искусства имени Луначарского.
Папа очень обрадовался. Он пригласил меня в ресторан.
— Молодец, сынок, я в тебя всегда верил. Ты даже не представляешь, сколько в тебе ещё талантов.
Лариса Гавриловна подарила мне сборник стихов Маяковского. 
А директор школы Роза Иосифовна пригласила меня к себе домой, и мы выпили с ней бутылочку сухого вина. 
— Саша, ты помнишь, что читала первоклассница на последнем звонке? 
— Нет.
— Она читала про тебя стихи, которые заканчивались такими словами: «Гордость наша — Смольянинов Саша». Я тобой очень горжусь.
В Зеленограде я был первым, кто поступил в театральный институт. 
Перед учебой я решил хорошенько отдохнуть. С моим одноклассником Сашкой Сорокиным мы отправились в Киев к Алле Попович. Она когда-то училась в нашем классе. Нас очень хорошо приняли. Её мама кормила варениками, и приговаривала:
— Ешьте детки, ешьте, всё равно выбрасывать.
Алла с утра до вечера показывала нам Киев, и обзывала москалями. Перед отъездом мы стояли на Крещатике в очереди за киевским тортом, и думали о будущем. Алла мечтала стать стюардессой, выйти замуж и народить кучу детей. Я мечтал стать знаменитым артистом. Саша Сорокин стал таксистом и в 38 лет умер от алкоголизма.
А первого сентября я отправился в институт. Димка Филимонов пришел с кинокамерой и снимал наш первый день пребывания в институте. 

(Дмитрий Филимонов )

Он снимал и первый день второго курса, и третьего, и даже четвертого. А потом он смонтировал фильм. Жалко, что этот фильм так никто и не видел. Фильм сгорел. Вмести с Филькиным домом. Но это было потом.
На курсе нас было 15 человек. Двое блатных, шестеро москвичей, остальные приезжие. Мы были счастливые и готовые постичь любые премудрости актерского мастерства. Предметов было много, но больше всего мне нравились танец, вокал, и сценическое движение. 
— Посмотрите на себя, вы же похожи на закорючки. Кто так спину держит? Почему колени согнуты? Голову держите прямо. Бестолочи! Посмотрите на Смольянинова. Вот молодец.
— Выскочка.
— Подлиза.
— В любимчики выбивается.
Танцевать я любил, и делал это лучше всех в группе. 
— Эдда Петровна, а я вот это движение правильно делаю?
— Правильно, Сашенька. А теперь батман тондю. Умничка!
Каждый вторник и четверг в восемь тридцать утра из подвала ГИТИСа раздавались жалкие песнопения. 
— «Прекрасна осень и зима и лето», — хрипел я песню Рината Ибрагимова на занятиях по вокалу. 
— Александр, радостнее, живее. Что вы как сонная тетеря? С вашим голосом можно в консерваторию поступать, а вы мямлите что-то невразумительное, даже слушать противно. 
— Я не выспался.
— А кого же это волнует, милочка моя? Хотите стать артистом, должны петь в любом состоянии и в любое время суток. Пробуем ещё разок. Давайте весело, задорно…
Веселость во мне просыпалась только к окончанию занятий.
В двухкомнатной квартире, на Большой Грузинской, жила Анастасия Всеволодна Вербицкая. Наш педагог по сценическому движению.
— Мальчики, ну я вам скажу, вы молодцы. Может, кому-нибудь чайку?
— Мне.
— И мне.
— И мне.
— А у нас с собой коньячок есть, Анастасия Всеволодна.
— Ребятки, только никому ни слова. А на гитаре кто-нибудь играет?
— Все.
— Отлично. В сценическом движении, ребята, главное быть внимательным к окружающим. Чтобы случайно не покалечить.
— За внимание!
— За окружающих!
— «Виноградную косточку в теплую землю зарою….», — запевали все.
На занятиях по актерскому мастерству было не так интересно, как я ожидал.
— Ребята, а давайте мы с вами поставим сказочку.
— Какую сказочку, Лариса Васильевна? 
— Например, «Два Клена». Очень хорошая сказочка. Вам понравится.
Больше всех эта идея понравилась Димке Филимонову. Так понравилась, что и после окончания института он ещё лет двадцать играл Козла в спектакле ТЮЗа «Два клена». 
— Представьте, что капля дождя, холодная капля, стекает по вашей щеке, потом по шее и руке. Чувствуете?
— Я чувствую, Евгений Петрович.
— А я нет.
— А я сначала чувствовал, а потом нет.
— А можно я выйду в туалет?
— И я.
Евгений Петрович считал себя новатором в педагогике и отрабатывал на нас какие-то свои психотехники. Он был пластичен и похож на таракана.
Пожилой педагог из МХАТа частенько засыпал на наших занятиях, и мы вместе с ним.
А руководитель курса Юрий Ефимович приходил редко. Он был занят в ТЮЗе, главным режиссером которого и являлся. 

Когда приходил, старался многое сказать, но мы понимали его с трудом, так как он проглатывал окончания слов, и не договаривал предложения до конца.
— Я посмотрел сегодняшнюю репетицию и … Вот ты, как тебя?
— Я?
— Я понимаю, что вы только… но …где тогда суть…Ты чего встал?
— Вы же спросили у меня имя.
— Какое к черту имя. Непонятно… Или вот она.
— Я?
— Да причем здесь ты… Глубины нет. Нет сквозного действия…
После его ухода мы старались понять, что он хотел сказать. Долго старались - как раз до следующего его появления.
В буфете Третьяковки мы покупали лимонад, булочки с изюмом и, стоя перед картиной Иванова «Явление Христа народу», слушали педагога по истории изобразительного искусства.
— Двадцать мучительных лет художник не мог закончить это величественное полотно. Одну из фигур купающихся, ближайшую к Христу, Иванов рисовал со своего друга Николая Гоголя. Хватит чавкать за моей спиной, вы же в храме искусств. И перестаньте жрать на моих занятиях! Это же кощунство.
Историю изобразительного искусства все сдали на отлично.
Раз в неделю мы занимались физкультурой в парке Сокольники.
— А почему остальные не финишируют? Всего-то три километра на лыжах пробежать, а времени уже прошло больше двух часов.
— Наверное, они заблудились.
— Как же заблудились. Опять возле ларька зависли. Почему от вас пивом несет?
— Это вчерашнее… Юрий Иванович, отпустите меня на репетицию в театр.
— Идите, Смольянинов. А вы их точно не видели? Кто же ГТО-то будет сдавать? — ворчал физрук, надевал лыжи, и убегал на поиски «заблудившихся» студентов.
В Зеленограде я ночевал редко. Не успевал на последний автобус, и поэтому все московские вокзалы стали для меня вторым домом. Больше всего мне нравился Казанский. Пробовал спать на Речном вокзале, но в коробке из под телевизора было очень тесно и жестко. Иногда ездил к Димке Филимонову. У него был собственный дом в Подмосковье.
— Ты буржуй, Филя, и тебя мы будем уплотнять своим присутствием.
— А я разве против?
В саду у него росли прекрасные цветы, Мама кормила нас пельменями, а сестра Татьяна очень любила слушать, как я пою.
Выучив новую песню, я спешил к Филимоновым на торжество по случаю чьего-то Дня рождения.
— Смольянинов, какой же ты молодец, что приехал. За Саньку!
— Не части Филя.
— Саня, какие же ты замечательные цветы подарил нашей Таньке. Они очень похожи на наши.
— Конечно, похожи. Они же из вашего огорода. Только ты никому, слышишь, Филя? Это тайна. Ты что, уже уснул? «Виноградную косточку в теплую землю зарою…»
В начале второго курса нас отправили на картошку. Старшим поехал Петр Иванович педагог по гражданской обороне. Бывший полковник с контузией на всю голову. На уборку картофеля выходили редко. Все время лил дождь. Мы сутками сидели в бараке, пели под гитару и варили глинтвейн. Однажды, в комнату влетел Петр Иванович и завопил:
— Коммунисты, комсомольцы, за мной! Страна ждет ваших трудовых побед! 
Сначала мы все опешили, а потом оделись и пошли на поля собирать для страны подмосковный картофель. 
Со второго курса нас стали занимать в действующем репертуаре московского ТЮЗа. Мы были задействованы в массовке, и за это нам платили 3 рубля 70 копеек. Десять спектаклей — вот и вторая стипендия. 
— Филя, поехали сегодня в Ленинград?
— Поехали, только надо деньги в театре получить. Может, Олега Мельничука с собой возьмем?
— Давай. 
Олег был нашим однокурсником и хорошим другом.
В Ленинград мы ездили часто. Каждый месяц. 
— Саня, пристройся к той группе негров, вон у Матисса стоят, а я тебя сфотографирую. Только ты руку протяни, как будто объясняешь им что-то.
— Вон видишь скульптура мальчика, вытаскивающего занозу. Давай, помогай ему вытаскивать. Внимание снимаю! 

(Я в Эрмитаже)
— Филя, ложись на пол, изображай спящего мальчика. Эх, черт, пленка кончилась!
— Хулиганье! Вы как себя в Эрмитаже ведете?! Ну-ка, давайте ваши студенческие!
— Тетенька, что вы, мы же роль репетируем. Нам завтра на кинопробы с Басилашвили идти.
После второго курса блатных отчислили. Одного за профнепригодность, другого за аморальное поведение. Нас осталось тринадцать. 
Мама нашего старосты часто выезжала за рубеж, поэтому Дима был модно одет, и приносил нам жвачку. Мы ему были благодарны, и за это помогали сторговывать в ГУМе джинсы и импортные сигареты. Продавал он, а мы стояли на стрёме. Дима после окончания института стал священнослужителем. 
Каждый месяц студентов московских вузов отправляли встречать генеральных секретарей братских стран. Мы стояли вдоль Комсомольского проспекта, размахивали флажками, пили портвейн и кричали «Ура». Дважды в год ходили в студенческих колоннах по Красной площади. Весной и осенью. Я даже видел Брежнева на трибуне. 
Иногда бывал в общежитии. Заходил в гости к нашим ребятам. А наших девчонок в общежитии опекал один студент с Туркменского курса. Он был огромных размеров, и звали его Александр Джума. Как-то я зашел к ним в комнату, и увидел его сидящим на маленьком табурете, который под ним через минуту сломался. Я рассмеялся. Джума посмотрел на меня, и молча вышел из комнаты. Он дождался меня в коридоре.
- Ты кто? — спросил он меня. 
— Как кто? Человек.
— Нет. Ты говно! А я кто?
— А ты туркмен, — ответил я, и получил оглушительный удар в ухо. Я потом долго ещё плохо слышал. Но с тех пор над упавшими людьми никогда не смеялся. 
В середине третьего курса нас стало ещё меньше. Одна наша девочка вышла замуж за Джуму и отчалила в Туркмению на родину мужа. А меня стали вводить на небольшие роли в спектаклях ТЮЗа. И ещё я репетировал у Александра Демидова в театральной студии при журнале «Театр». Мы ставили «Ромео и Джульетта» Шекспира. После премьерного показа в ЦДРИ нас забрали в милицию. Они посчитали, что мы своим спектаклем разрушили моральные устои советских граждан. 
— А чего там такого было?
— Да, ну. Ерунда какая-то. Ну, показала героиня грудь, и что? Бред какой-то.
С начала четвертого курса мы стали репетировать дипломные спектакли. Их было два. В одном из них меня назначили на главную роль. Время летело быстро, репетиции, спектакли, опять репетиции. Ближе к выпускным экзаменам все уже знали, что троих оставят в московском ТЮЗе. Я был в тройке. 
Остальным предстояло устраиваться самостоятельно. Уезжать из Москвы никому не хотелось. Некоторые ребята стали готовить программы для показов в театры. Олег Мельничук попросил меня помочь в показе в Ленинграде. Это была необычная история. О ней я расскажу подробней.
Олег был добродушным парнем. Учеба его мало интересовала, в основном его увлекала около - студенческая жизнь. Пьянки, гулянки, девочки и т.д. Когда учеба подошла к концу, в Москве его не пригласили ни в один театр. Мы с Олегом были друзьями, поэтому он и обратился ко мне:
— Поможешь? Подыграешь в отрывке?
— Конечно. А что показывать будем?
— Чего-нибудь придумаем.
Поиски подходящего материала были мучительными. Олег не знал, на чем ему остановиться. Найдя более-менее подходящий материал, он показывал его мне и спрашивал:
— Ну, как?
Я честно ему отвечал:
— Здорово!
Он подозрительно смотрел на меня, а я добродушно улыбался в ответ. Тогда он не выдерживал и начинал критиковать всех и вся, не забывая естественно и меня, и мой талант, и театр, который по недомыслию пригласил меня под свою крышу.
Когда Олег успокаивался, мы шли в пивную, восстанавливать творческий потенциал и попусту растраченное настроение.
Нашим любимым заведением была «Яма». Пивняк в Столешниковом переулке. Пропустив по паре кружек, мы начинали обсуждать предстоящую поездку. Даже не сам показ, а слова, которые будут высказаны руководством театра в адрес Олега. Его фантазиями можно было заслушаться. Соседи по столику, прислушиваясь к нам, спрашивали меня:
— А кто это?
— Ты чего, не узнаешь?
— Пока нет…
— Это Олег Мельничук! 
— А… ну, тогда за это надо выпить!!!
Дальше шло братание. Как правило, окончание таких вечеров было размыто. По крайней мере, для меня. 
А Олег молодец, на следующий же день, завидев меня, напоминал о репетиции. Я не помню, как долго длился наш «застольный период», только однажды Олег скал:
— Все, Саня, завтра у нас с тобой показ в Ленинграде.
— Как показ? Ведь мы еще отрывок не выбрали.
— Ерунда, я обо всем договорился. Специально ради нас в театре соберут художественный совет. А насчет отрывка не волнуйся. Есть одна потрясающая пьеса, мне ее принесут к поезду.
— То есть как к поезду? А когда же репетировать?
— Как когда? В поезде. Или ты спать собираешься? Ты же обещал мне помочь!
— А у меня текста много? 
— Ерунда. Пара фраз. Вся текстовая нагрузка на мне. 
Поздно ночью, приехав на Ленинградский вокзал, я увидел Олега с большой спортивной сумкой.
— Костюмы? — спросил я.
— Нет. Горючее, — ответил он, и потряс сумкой. 
Из сумки раздался бутылочный перезвон.
— Будем отмечать нашу победу.
— А пьесу тебе принесли?
— А как же! Потрясающий материал. Вот она. А это наш отрывок.
Первое, что я увидел, это то, что пьеса была в стихах, и второе — что текстовая нагрузка распределялась на обоих персонажей поровну.
— А ты ничего не перепутал, Олег? Здесь же стихи?
— Ну и что? Что мы за ночь не одолеем эту ерунду. Ты же вон, какой талантливый, тебя даже в Москве оставили… Я не боюсь, а он, видите ли, испугался. Тоже мне гений нашелся.
— Ладно, хорошо, давай попробуем, — произнес я, и мы отправились по перрону к поезду «Москва — Ленинград».
В вагоне, напротив нас сидели мужчина и женщина. Они ели жареную курицу и запивали Жигулевским пивом. Мы же, бубня себе под нос, силились запомнить стихотворные строки. Процесс запоминания проходил трудно. Нас все время отвлекали запах жареной курицы и проводница, постоянно предлагающая чай. Первым не выдержал Олег:
— Саня, так дело не пойдет. Надо стимулировать процесс запоминания текста. Его надо подогреть.
Произнеся эту фразу, он полез в сумку. Мои нерешительные возражения услышаны не были, и мы приступили к стимулированию. 
Выпив за знакомство с попутчиками напротив, Олег стал читать стихи. Он любил Есенина: 
«Шаганэ ты моя, Шаганэ! 
Потому, что я с севера, что ли, 
Я готов рассказать тебе поле, 
Про волнистую рожь при луне. 
Шаганэ ты моя, Шаганэ.»
Олег был в ударе. Проводница, стоявшая возле нашего купе, влюбленными глазами смотрела на «великого артиста». Опустошенная сумка Олега тут же сменилась новыми запасами каких-то соседей. Заиграла гитара, я запел про «Стаканчики граненые…». Спать никому не хотелось. Мы пили и пели всю ночь.
До театра не доехали. Дорога в Ленинград скорректировала наши планы. В Москву возвращались на следующий день. Я с ощущением дикого перепоя. Олег с чувством творческого неудовлетворения. 
— Ничего, Саня, вернемся в Москву. Отрепетируем отрывок, и тогда мы им покажем. Не переживай ты так. Вон совсем бледный. 
Несколько дней я был плотно занят на репетициях в театре, и с Олегом не встречался. Он появился неожиданно. 
— Возьми. До завтра прочти. Я там закладку оставил, — сказал он, протягивая сборник пьес.
Я прочитал. Отрывок был хороший, и мы его быстро отрепетировали. Роль Олега получилась яркой и выигрышной.
Второй раз на показ в Ленинград мы выезжали в воскресенье. Олег несколько раз предупредил меня, чтобы я ни грамма спиртного не употреблял. Впрочем, я и не собирался. До Ленинграда доехали без приключений. Ровно без четверти двенадцать мы были у служебного входа. Возле театра было безлюдно. Я посмотрел на Олега. 
— Сейчас все узнаю, — сказал он.
Олег отсутствовал не долго. 
— Ты почему не сказал мне, что сегодня понедельник? — спросил он меня.
— Как понедельник? 
— А вот так понедельник. Ты забыл, что в театрах в понедельник выходной день?
Я молчал.
— Показ завтра в 12 часов, — сказал Олег.
— И что мы будем делать целые сутки?
— Не бойся, Саня. Есть идея.
— Какая идея, Олег? — поинтересовался я.
— Мы едем в общагу Института культуры. У меня там учится пара подруг. 
Иногда у меня складывалось впечатление, что всюду, куда мы не заходили с Олегом, у него находилась пара знакомых подруг. Как ни странно, но подруги оказались в общежитии. И еще половина общежития, видимо, не собиралась учиться. Нас встретили как самых дорогих гостей. Олег не скупился на хвалебные эпитеты в мой адрес.
— И вы представляете, после роли Олега Кошевого, Саню пригласили в МГК ВЛКСМ, и сам первый секретарь вручил ему памятную награду. Сань, покажи!
Я стал лазить по карманам в поисках того, чего в принципе не существовало.
— Ну, что дома оставил? Ладно, в следующий раз покажешь. Девчонки, пожрать-то у вас найдется?
Подруги, в комнате которых мы находились, были студентками библиотечного факультета. Еда нашлась. Нашлись и новые библиотекарши. На вопрос:
«А что вы делаете в Ленинграде?» - Олег ответил, что нас пригласил на Ленфильм один очень известный кинорежиссер. На кинопробы. Правда, имя режиссера он отказался назвать, боялся сглазить.
— А вы Александр, тоже на главную роль пробуетесь?
— Конечно. На какую ещё! — ответил за меня Олег.
Стол был накрыт. Чаек, бутерброды, немного картошки и что-то из сладкого.
— Слушайте, а сколько же мы с вами не виделись? — спросил Олег своих библиотекарш
— Ой, а действительно, сколько? 
— Тысячу лет! За такую встречу да чаем, как-то не по-людски. Надо бы чего-нибудь посущественнее, — произнес Олег.
Тут же на столе появилась бутылка самогона. 
— Олег, — спросил я через стол, — А как же кинопробы?
Всё вокруг замерло. Глаза находящихся в комнате были направлены на Олега. 
— Перед ответственными кинопробами не грех и расслабиться. 
Сказано. Сделано.
С каждой выпитой рюмкой библиотекарши становили раскрепощенней. Их интересы поражали своими просторами. Начав с наших творческих планов, они наперебой пересказывали своё видение той или иной театральной постановки. Читали наизусть монологи:
— «Я Чайка», — неслось по комнате.
— «Орлы и куропатки, и вы рогатые олени…».
Через комнату библиотекарш прошла половина общежития. Все хотели пообщаться со столичными знаменитостями. Мы обменивались адресами и пили на брудершафт. Я нещадно терзал кем-то принесенную гитару, выдавливая последнюю слезу из старинного романса.
«То не ветер ветку клонит», — кручинился я. 
А Олега рядом уже не было. Он исчез из моего поля зрения. А потом исчезли и библиотекарши. В конечном итоге за столом я остался один. 
На следующий день, едва открыв глаза, стал озираться по сторонам.
«Где я?» — скрипело у меня в голове. 
Чистенькая комната, с четырьмя кроватями, на одной из которых лежал я. Больше в комнате никого не было. И тут я вспомнил, что у нас сегодня показ в театре!!!
Быстро оделся. А в дверях уже стояла одна из вчерашних обитательниц этого помещения.
— Привет, Саша! — сказала она.
— Привет, — проскрипел я. — А где Олег?
— Так они с Людкой вчера в Москву уехали.
— Как в Москву?!!
— Да, вот так. Повез ее на какую-то свою премьеру.
— Какую премьеру?!!!
Я был в шоке. 
И подумалось мне тогда, что не судьба, Олегу работать в Ленинградском театре. А раз не судьба, стало быть, и пробовать больше незачем.
Но я ошибся, судьба распорядилась иначе, и предоставила нам еще одну попытку завоевания Невских просторов.
Несколько дней после возращения из Ленинграда Олег со мной не разговаривал. Складывалось впечатление, что это не он меня бросил и умотал с библиотекаршей в Москву, а я подставил его с этим показом. 
Я переживал за него. Несколько раз пытался с ним заговорить на отстраненные темы. Бесполезно. В конце концов, я не выдержал и спросил у него:
— Олег, когда мы в Ленинград поедем? Наверное, уже показываться пора?
— Уж теперь и не знаю, стоит ли? — хмуро произнес Олег.
— Конечно, стоит Олег. Ты же такой талантливый. Будь моя воля, я под тебя бы специально пьесы сочинял.
— Хорошо, Саня, давай попробуем еще разок. Только давай сразу договоримся: до показа ни-ни, чтобы не случилось.
— Олег, да я только «за». Конечно же, сначала дело, а потом всё остальное.
Дружба была восстановлена.
Я не знаю, каким образом и с кем Олег договаривался о показах, но театры все были очень солидные. Последним вариантом, где он смог договориться, был Ленинградский театр Комедии. Олег волновался. Я его таким редко видел. Он был собран на репетициях. Придирался к каждой моей реплике 
На Ленинградский вокзал мы приехали часа за три до отхода поезда. Олег хотел побродить по ночной Москве. Вдохновиться. Он был романтиком.
— Ты есть хочешь?
— Хочу, — честно признался я. — Только, наверное, уже все закрыто?
— Не всё. Я знаю одно местечко, где можно поесть.
— Где?
— На Казанском вокзале. В ресторане. Он допоздна работает. Идем.
Я не стал его спрашивать, хватит ли нам денег. Если Олег говорил «Идем», значит, денег точно хватит.
Огромный зал ресторана был набит битком. На входной двери висела табличка «Мест нет», но нас такие надписи никогда не останавливали. Мы доставали свои студенческие билеты Театрального вуза, и начинали петь «песни» про съемки, про народного артиста Басилашвили, про неустойку, про собственную исключительность. Как правило, это срабатывало безотказно. Нам предоставили столик и принесли меню. Мы решили не шиковать. Взяли салат «Оливье», куриный бульон с яйцом и цыпленка «табака». Для запивочки заказали минералки. Нам принесли заказ, и только мы приступили к его поеданию, как над нами навис здоровенный детина с длинными волосами, в свитере и рваных джинсах.
— Ребята, привет! Вы чего, не узнаете меня? Я Миха. Бутафор. Сань, ну вы чего, совсем с дуба рухнули?
— А Миха! — воскликнул Олег. — Ты чего не помнишь его? Он в вашем гребанном театре работал. Мы еще в его каптерке с портвешком зависали.
Я его вспомнил. Действительно, он когда-то работал бутафором. Его еще Плюшкиным звали, потому что в его каптерке всегда можно было поживиться выпивкой и закуской.
— Ребята, вы доедать это не будете? — и он кивнул на наши не тронутые тарелки с едой. — А то пипл хавать хочет.
— Кто? — поинтересовался Олег.
— Пипл. Вон у мойки сидят. 
Мы оглянулись. У мойки за столом, где обычно складывается грязная посуда, сидела группа таких же, как Миха, ребят обеих полов. Все они были хипозного вида. У одного из них была гитара. 
— Да, конечно, бери, — засуетился Олег.
Забрав моего цыпленка и «Оливье», Олег все это свалил в свою тарелку.
— Держи. Привет пиплу.
Взяв наши дары, Миха побрел в сторону мойки. Мы же стали хлебать куриный бульон.
— Людям помогать надо! — сказал Олег.
Чего тут возразишь. Конечно, надо.
— Ребята, это вам.
В руках у Михи были две бутылки «Солнцедара».
— Пипл благодарит вас, — сказал он и поставил оба огнетушителя на стол.
Я перестал дышать, с опаской поглядывая на Олега.
Олег посмотрел в сторону мойки, потом на Миху, взял обе бутылки, и сказав мне «пошли», уверенно направился к пиплу. За ним поплелся Миха. Я отправился следом. Хиппозные парни и девчонки, расположившиеся возле мойки, с аппетитом уплетали наших цыплят. Гитарист бренчал что-то из Битлов. 
— Здорово, ребята, — приветствовал публику Олег.
— Хай, — кто-то промямлил в ответ.
— Это Саня, а меня зовут Олег.
— Майкл
— Джули
— Дэн 
Они поочередно представлялись, переделывая свои имена на английский манер.
— Ну, что за дружбу народов? — предложил Олег, откупоривая первый огнетушитель. 
На меня он даже не посмотрел. Олег был уже в гуще предстоящих событий. После второго стакана нам объяснили, что это место — их постоянная база, так как у кого-то здесь работает тетка, и она их подкармливает.
После второго огнетушителя, сдобренного изрядным количеством водки, мы стали дружно разучивать «Let it Be». Потом я запел какую-то лабуду под гитару, а Олег стал учить хиппозную козявку в женском обличии бальным танцам. Сколько длилось это безумство, сказать затрудняюсь, так как совершенно неожиданно, для меня наступила полная темнота.
Сознание вернулось ко мне неожиданным образом.
Под моросящим дождем, ночью я карабкался с железнодорожного полотна на какую-то платформу. С трудом поднявшись на ноги, я попытался сориентироваться. Пустая платформа и только вдалеке под фонарем виднелась чья-то фигура. Бредя к ней, я тщетно пытался восстановить ход событий. Голова раскалывалась пополам. Стучащие виски выбивали только одно слово «Ленинград». Дойдя до фигуры, я поинтересовался:
— А что, уважаемый, до Ленинграда, сколько километров осталось?
Фигура задумалась.
— Думаю километров шестьсот. 
— А я где?
— На Сходне. 
— А как я здесь оказался?
— Не знаю, — ответила фигура.

Мое сознание стало выдавать первую порцию справочной информации: Сходня, 20 километров от Москвы по Ленинградскому направлению. Через две остановки Крюково. Там расположен город Зеленоград, где живут мои родители.

— А куда-нибудь поезда еще ходят?
— Ну да, сейчас последняя электричка до Крюково пойдет.
Это последнее, что я то

гда услышал, потом опять затемнение.
Проснулся от зудящего междугородного телефонного звонка. С трудом оторвав голову от подушки, я схватил телефонную трубку.
— Кто?
— Ты дома? — Это был Олег.
— Дома? А ты где?
— Я в Ленинграде…
В трубке раздались короткие гудки.
Олега так и не приняли ни в один из Ленинградских театров.
Учеба в институте подходила к концу. Мы сдавали госэкзамены. Настроение у всех было разное. У меня прекрасное. Я был загружен работой в театре, пробовался в кино, репетировал концертную программу для выступления в Парке культуры имени Горького. На последний наш дипломный спектакль «Ночь после выпуска» Тендрякова собралось много народу. Я играл выпускника школы, которого предали друзья, желая его гибели. 


(Спектакль "Ночь после выпуска" - Лена Волкова, я, Володя Сирота и Наташа Горегляд)

Мне нравился этот спектакль. Я играл очень вдохновенно.
После спектакля был запланирован банкет. Мы заранее накрыли столы, а когда отзвучали последние аплодисменты, собрались за кулисами. Там были все наши педагоги. 
— Ребята, какие же вы молодцы, что смогли достойно окончить учебу. У вас впереди большая творческая жизнь. Вас ждут интересные спектакли и роли. Мы вас очень любим, и счастливы, что вы были нашими учениками. 
Они со слезами на глазах поздравляли нас. Говорили, как им будет нас не хватать. Было много речей, и много тостов. Играла музыка, все целовались друг с другом, вспоминали студенческие дни, настроение было замечательным.
На следующее утро я проснулся в общежитии в комнате наших девчонок. Посмотрев на часы, стал собираться на репетицию в театр. 
— А ты куда собираешься? — спросила меня Наташа Горегляд.
— Как куда? На репетицию в театр.
— А ты уверен, что тебе туда нужно теперь идти?
— Что значит «нужно теперь идти»?
— Ты что, ничего не помнишь? — спросила другая однокурсница Лена Волкова
— А что я должен помнить?
— Ты помнишь, что вчера произошло на банкете?
— Ничего не произошло, мы хорошо погуляли, попрощались с педагогами.
— Саша, я думаю тебе больше не надо ходить в театр. Садись, — сказала Наташа 
Я сел на кровать, и девочки рассказали мне о том, что произошло на банкете, и чего я совершенно не помнил.
Банкет был в самом разгаре.
— Слушай, Смольянинов, почему тебя, а не меня?
— Что не меня?
Почему тебя, а не меня взяли в театр? Ты что самый лучший?
— Это не я решал.
— Не он решал! Да, ты подлиза и карьерист, комсомольский прихвостень. Вот ты кто!
— Ребята, успокойтесь.
— Мы все горбатились, учились, а взяли этого слащавого. С кем ты переспал, чмо?
Я схватил Володьку за грудки и стал валить его на пол.
— Ты на себя посмотри. У тебя только бабы на уме были. Учиться надо было. На занятия ходить.
Между нами завязалась потасовка. Нас бросились разнимать. И на мою беду меня стал оттаскивать наш худрук Юрий Ефимович. Я был на таком взводе, что не соображал, кто есть кто. Схватив нашего руководителя за кожаную куртку, я так сильно её дернул, что она разорвалась по швам. Но мне этого показалось мало:
— Ты четыре года измывался над нашими девчонками, приставал к ним с грязными намеками, ты старый развратник. Над тобой уже весь театр потешается. Что это за главный режиссер, который не может связать двух слов. Лимита чертова.
Меня старались успокоить, но я продолжал выкрикивать оскорбления. С большим трудом меня вывели из учебного театра, посадили в такси, и привезли в общежитие, где я и уснул.
Так закончилась моя ночь после выпуска.
На проходной Московского ТЮЗа мне передали, что больше в моих услугах не нуждаются, и что мое присутствие в театре не желательно.
До получения диплома оставалось десять дней.