Он сразу влюбился — не столько в женщину, сколько в создание своего воображения: голос, тонкие пальцы, аромат духов, манеру смущенно смеяться...

Знаменитый русский художник рубежа XIX—XX веков Михаил Врубель появился на свет 17 марта 1856 года — ровно 160 лет назад. К юбилейной дате хочется рассказать о нем, о непростом пути живописца к успеху и славе. В биографии Врубеля много темных мест, современники не всегда понимали художника, в Петербурге поговаривали о его одержимости дьяволом, а брак Врубеля с певицей Надеждой Забелой стал одной из самых трагических страниц в его жизни.


Первым наброски «Демона (сидящего)» увидел отец и написал родным: «На первый взгляд Мишин Демон показался мне злою, чувственною, пожилой бабой». Михаил и сам видел: С каждым днем черты злого духа на его картине обретают все большее сходство с Эмилией Львовной Праховой. «Она, опять она, как же мне избавиться от этой женщины?»

Киев. 1884 год. Насвистывая романс, Врубель выводил на церковных стенах фигуры святых, куда больше заботясь об изяществе, чем о скорбности ликов. «Михаил Александрович, будьте любезны прерваться», — в пустом храме голос заказчика, Адриана Викторовича Прахова, прозвучал гулко и странно. Михаил спустился со строительных лесов и вопросительно уставился на посетителя. «Натурой, по всей видимости, послужила моя жена?» — кивнул Прахов на икону Богоматери. Сходство было очевидным.

Хотя, сказать честно, лучистые глаза Эмилии Львовны смотрели со всех стен. Кого бы ни писал Врубель — архангела или великомученика, все они выходили на одно лицо. «Должен вас предупредить: это добром не кончится! — не дождавшись ответа, продолжил Прахов. — Ваше неумеренное восхищение моей супругой компрометирует ее. К тому же портретное сходство в иконописи неуместно.

Боюсь, если так пойдет дальше, о новом заказе и речи быть не может!» ...Когда для реставрации фресок XII века в киевской Кирилловской церкви меценату и историку искусств Прахову понадобился способный рисовальщик, он обратился к профессору петербургской Академии художеств Чистякову. Тот порекомендовал Врубеля: «Он — мой лучший ученик, более талантливого я не знаю».

— Сударь, как мне найти Кирилловскую церковь? — сойдя с поезда в Киеве, обратился Врубель к прохожему.

— Возьмите извозчика и скажите ему, чтоб отвез вас к дому для умалишенных, — ответил незнакомец.

Александр Михайлович и Елизавета Христиановна Врубель с детьми. Миша — рядом с отцом. 1865 г.

Загадка скоро разрешилась: нарядная Кирилловская церковь стояла на территории психиатрической лечебницы. Задумываться о мрачных предзнаменованиях Михаилу было некогда: он принялся за работу. Врубель великолепно «чувствовал стену», научился работать широкими цветовыми пятнами, как древние мастера. Вот только вместо того, чтобы восстанавливать древние фрески, он принялся писать новые.

До поры до времени это всех устраивало. Перспективы были самыми радужными: в Киеве возводился помпезный Владимирский собор, отделкой руководил все тот же Прахов. Адриан Викторович давно уже намекнул Врубелю: готовь эскизы росписи. И что теперь? Ну до чего же не вовремя обрушилась на Михаила эта любовная напасть!

Жена патрона — опытная и самоуверенная Эмилия Львовна — была Мише «не по зубам». Он все старался поразить ее воображение: мог прийти на званый вечер, нарочно выпачкав нос краской. Дальше букетов, многозначительных взглядов и вздохов Врубель не шел — может, от природной застенчивости, а скорее, из неловкости перед своим благодетелем — Адрианом Викторовичем. Словом, у госпожи Праховой нашелся поклонник и поинтереснее: гусарский полковник, привыкший штурмом брать любую крепость...

Михаил слагал сонеты — полковник нанимал тройку и увозил Эмилию Львовну на загородный пикник. Михаил дарил акварели, полковник — яхонтовые серьги. Михаил ревновал, не поднимая глаз, — полковник самодовольно усмехался в пышные усы. Единственное, что оставалось Врубелю — это рисовать любимую. Но Эмилия Львовна постаралась направить ревность мужа по ложному следу, и Адриан Викторович в конце концов изгнал из дома не полковника, а ни в чем не повинного художника. Впрочем, дело было обставлено с большим тактом: Врубелю оплатили поездку в Венецию, якобы для изучения техники мозаики, необходимой для отделки Владимирского собора.

...Когда Врубель вернулся, речи о возобновлении работы не заходило. Да и к Праховым его больше не звали. Вот тогда-то отставленному иконописцу и пришел дерзкий замысел Демона. Черты у нового героя остались прежними. Но вместо ангельской чистоты Врубель теперь писал на этом лице грубую чувственность и лукавство...
«Боже, Левочку храни!»

Он еще пытался бороться. Самовольно отправил в комиссию по строительству Владимирского собора серию акварельных эскизов росписи, сопроводив пояснением: «Я старался сделать иллюзию Христа наивозможно прекрасною». «Милостивый государь! — ответили Врубелю. — Ваши эскизы, выполненные с большим искусством, расходятся с православным иконографическим каноном». Роспись Владимирского собора была поручена другим художникам — Виктору Васнецову и Михаилу Нестерову. Конец надеждам! Перед Врубелем встал призрак долговой ямы. Ведь новых сколько-нибудь серьезных заказов не предвиделось, а если и случались, Михаил не умел этим воспользоваться.

Портрет сына художника» написан за несколько недель до смерти Саввочки

Однажды утром к нему заглянул Васнецов: Врубель спал на прорванном диванчике, а рядом на мольберте стояла удивительная картина: «Христос в Гефсиманском саду». «Шедевр!» — понял Васнецов и побежал за собирателем живописи Терещенко. Тот согласился купить картину за 300 рублей — редкая удача! Да вот только денег при покупателе не оказалось. Когда Терещенко на другое утро вошел к Михаилу, на полотне вместо Христа красовалась... рыжая циркачка. Художник объяснил: «Вчера ходил в цирк. Захотелось написать, а холст купить не на что»...

Иной раз приходилось браться за самые пустячные заказы. В семье по соседству были именины, и Михаила попросили написать поздравительный адрес. На голубом коленкоре он вывел каллиграфическим почерком: «Боже, Левочку храни!» — а по краям пустил причудливый орнамент. Этой работой он даже гордился — до того вышло мило и изящно.

Изящество Михаил ценил превыше всего. Если пачкались манжеты, он шел покупать новую рубашку, не печалясь, что остался без обеда. Задолжал прачке, дворнику, но по утрам умывался духами, выливая в таз по целому флакону. Отдавал свои картины за гроши, чтобы купить лишний цилиндр, галстук, пару белых перчаток или черных гамаш. Художники Виктор Васнецов и Константин Коровин, глядя на него, шептались: «Европеец, гонористый пан, не то что мы с тобой, утюги!» Собственной нищеты Врубель словно не замечал. Писал родным: «У меня прекрасная комната».

Увидев эту «прекрасную комнату», отец ужаснулся: «Вся меблировка — два табурета и кровать. Ни одеяла, ни теплого пальто. Может быть, в закладе. В кармане всего 5 копеек, буквально... Больно, горько до слез мне было все это видеть. Ведь столько блестящих надежд! Ведь уже 30 лет. И что же?»
Чужие люди

Отец и сын были поразительно похожи: то же породистое лицо, с первого взгляда выдающее польское происхождение, та же ладная, изящная, невысокая фигура, те же пшеничные усы — старший и младший Врубели даже подвивали их на Коровина. Они поселились вместе в тесной мастерской на Малой Дмитровке. Топить было нечем, и по утрам в тазу для умывания — один лед. Однажды Врубель при Коровине стащил с себя рубаху, обнажив грудь, исполосованную шрамами. — Тебя, Миша, словно черт драл! — Черт? Да, верно. Это был черт в юбке. Да шучу, Костя, шучу. Просто я любил одну женщину, а она меня не любила. Вот я и резал себя бритвою, чтобы душа не так болела…

Полотно Михаила Врубеля «Демон (сидящий)». 1890 г.

С отчаяния он писал Прахову, просил денег на дорогу до Киева. Ответа так и не пришло. Зато, когда положение сделалось совсем безвыходным, вмешалась сама судьба — в лице мецената и открывателя всевозможных талантов, железнодорожного и промышленного магната Саввы Ивановича Мамонтова.
У Мамонтова

«Вы видели его наброски?.. Ужас!» — шепотом жаловался Савва Мамонтов. Приютить Врубеля он, конечно, приютил — сработало Саввино безошибочное чутье на гениев, но ни самого художника, ни его живописи не понимал и не любил. А супруга Мамонтова Елизавета Григорьевна так просто Врубеля не переносила. Она не была искушена в искусствах, к тому же истово верила в Бога, вот и требовала гнать взашей богоотступника, который после росписи храмов стал рисовать демонов. Савва с трудом, но укрощал жену... «Я отлично устроился у Мамонтова, — писал Врубель сестре. — Работаю над «Демоном». Остальное время провожу между кавалькадами и спаньем». В московском доме Мамонтова на Садовой-Спасской привечали многих художников: Васнецова, Поленова, Серова, Репина, теперь вот Коровина с Врубелем…

Для гениев была обустроена особая спальня: на первом этаже, с пятью стоящими в ряд кроватями. Савва Иванович со своими постояльцами не церемонился. Однажды за столом Врубель взялся за бутылку дорогого вина — хозяин его одернул: «Это не про твою честь. С тебя довольно чего попроще».

Михаил Александрович окинул благодетеля презрительным взглядом, и Мамонтов прикусил язык. И, чтоб загладить вину, отдал Врубелю под мастерскую собственный кабинет — Михаилу понравилось там освещение. «Демон (сидящий)» был закончен в 1890 году. С первыми набросками картина имела мало общего: вместо женоподобного существа — красавец атлет. Разве что глаза лучились по-прежнему... Это было только началом врубелевской «демониады» — вскоре Михаил нарисовал иллюстрации к лермонтовскому «Демону». И тот же образ воплотил в глине (много позже, в 1928 году скульптурную голову Демона разобьет в Русском музее некий душевнобольной).

В Петербурге стали поговаривать об одержимости художника дьяволом и… скупать его работы. Так Врубель вошел в моду. Рекой полились заказы: картины, оформление домов, мозаики, панно… Михаил Александрович до того воспрял духом, что даже задумал жениться. Сначала — на приятельнице Мамонтовых Маре Константиновне Олив. Потом — на Елене Кончаловской, дочери книгоиздателя Петра Кончаловского. Потом — на подросшей Вере Саввишне Мамонтовой. Все три девицы Врубелю отказали. К счастью, нашлась четвертая…

Надежда Ивановна Забела-Врубель

Наконец счастлив!

В Петербург писать декорации к «Гензелю и Гретель» — постановке частной оперы Мамонтова — должен был ехать Константин Коровин. Но он заболел, и Савва Иванович послал Врубеля. В здании Панаевского театра — репетиция. Врубель вошел в полутемный зал и замер, ошеломленный: волшебный женский голос на темной сцене выводил прелестные фиоритуры…

В перерыве Михаил кинулся за кулисы. «Кто поет Гретель?» — «Я». — «Дайте скорее вашу руку! Позвольте же поцеловать!»… Он сразу влюбился — не столько в женщину, сколько в создание своего воображения: голос, тонкие пальцы, аромат духов, манеру смущенно смеяться…

И только потом узнал, что зовут чаровницу Надеждой Ивановной Забелой, что она молода и по-своему красива: аристократически-тяжелый подбородок, узкое лицо, крупный нос, светло-голубые насмешливые глаза… На одну только оперу «Садко», где пела Забела, Врубель ходил потом девяносто раз. Писал сестре, что, если Надежда Ивановна откажется выйти за него, он покончит с собой. Она не отказала, хотя вся ее семья восставала против этого брака: слава Врубеля была скандальной, заработки случайными, к тому же он много пил и безумно сорил деньгами. Кстати, к свадьбе Михаил Александрович подарил невесте чудную брошь с опалом и бриллиантами вокруг...

Врубелю было сорок, Забеле — двадцать восемь, когда они поженились в Женеве. Потом путешествовали по Швейцарии, Италии, Греции. А вернулись в Харьков, где у Наденьки был ангажемент. Художника Врубеля там не знали, но заскучать он не успел: жена объявила, что будет петь Тамару — в театре решено ставить «Демона». Мог ли Врубель остаться в стороне? Он предложил свои услуги в качестве оформителя спектакля и сочинил столь фантастические и непригодные на практике декорации, что сам чуть не погиб, когда конструкция внезапно обрушилась. Зато костюм, прическа, грим, придуманные Врубелем для жены, были великолепны…

Вскоре Мамонтов призвал супругов в Москву. Для Врубеля накопилось много работы, да и с Забелой мечтал познакомиться знаменитый композитор — Римский-Корсаков. Очень скоро Надежду Ивановну стали называть «корсаковской певицей»: специально под нее ставились оперы «Псковитянка», «Майская ночь», «Снегурочка», «Сказка о царе Салтане».

«Демон поверженный». 1902 г.

В последней она пела Царевну Лебедь — считается, что врубелевская «Царевна Лебедь» написана с нее. Впрочем, лицо на картине очень мало напоминает Забелу, зато многие видят сходство с… одной из дочерей Эмилии Львовны Праховой. Как бы там ни было, Врубель, женившись, перестал тосковать о несбывшейся когда-то любви и на какое-то время сделался совершенно счастливым человеком.

Своего дома они с женой так и не завели — снимали в Москве квартиру за квартирой и каждый раз проводили новомодное электричество, заводили лифт, обставлялись дорогой мебелью — иной раз Михаил сам мастерил какие-то изысканные, диковинные шкафчики или обтягивал кресла уникальной восточной тканью — его талант был удивительно многогранен…

Бывало, что за месяц супруги издерживали по 800 рублей — страшное расточительство! В один из счастливых московских дней Врубель получил телеграмму: отец при смерти. Михаил поехал прощаться, но переключиться на печальный лад не сумел: у постели умирающего все шутил, заказывал к обеду шампанское и поднимал игривые тосты. Сестра Анна упрекала его в черствости, каменном бесчувствии — тот объяснил, что не в силах спуститься с заоблачных высей творчества к будничной житейской прозе. «Мишенька, но ведь тем, кто бежит от реальности, она жестоко мстит», — грустно сказала сестра…
Врубель поверженный

На шестом году семейной жизни, в сентябре 1901 года, Надежда родила сына. У Саввочки были материны голубые глаза и уродливая заячья губа. Для Врубеля, поклонника всего изящного, это был страшный удар! Он все искал каких-то причин, шептал под нос: «Это я обрек наш род на вырождение. Моя вина». Но в чем та вина — не объяснял. Михаил Александрович вообще стал неразговорчив. И все чаще запирался в мастерской. Он снова писал Демона. Был заказан огромный холст — позже Врубель пришил к нему еще кусок, чтобы дописать фон — Кавказские горы.

Он стоял у мольберта по 20 часов подряд. Написанное счищал, начинал заново, в нетерпении залеплял куски непросохшей краски газетной бумагой и писал по ней… Самым трудным было поймать нужное выражение лица. Однажды Врубель нашел то, что искал: в исступленном, больном взгляде этого человека читалось гордое и злобное нежелание смириться с поражением. Художник даже не сразу понял, что смотрит в зеркало… Порой на Михаила накатывали приступы агрессии, и тогда он выходил на улицу. Однажды избил извозчика, потом капельдинера в театре, газетного репортера…

Русский меценат Савва Иванович Мамонтов. 1890-е годы

Жена писала Римскому-Корсакову: «Это что-то неимоверно странное, ужасное. В Мише как будто бы парализована какая-то сторона его душевной жизни... Ни за один день нельзя ручаться, что он кончится благополучно». Врубель теперь почти не ел, бросил умываться и бриться, не стал даже лечиться, когда началась лихорадка. Врачи считали, что это — нервное. Что пациенту надо поменьше работать и побольше спать. Только вот беда — спать-то Врубель как раз и не мог: стоило задремать, как во сне ему являлся Демон и требовал немедленно становиться за мольберт…

В одно из таких «посещений» Врубелю было велено назвать картину «Ikone», то есть «Икона». Но с таким названием на выставку не брали — пришлось остановиться на «Демоне поверженном». На выставке «Мир искусства» полотно вызвало сенсацию! Женственно-хрупкое, почти бесплотное и бесполое существо синеватого цвета, словно мертвая ощипанная птица. Пока шла выставка, Михаил Александрович приходил каждое утро и переписывал картину: менялись нос, глаза, в иные дни Демон становился особенно страшен, в другие — жалок…

«Богоматерь с младенцем». 1885 г. Лик Богоматери напоминает Эмилию Прахову

…Скоро наступила развязка: консилиум во главе с профессором Бехтеревым порекомендовал поместить Врубеля в психиатрическую лечебницу. Михаил Александрович вышел оттуда через год — сломанный, выжженный изнутри, но все же почти выздоровевший. Он так надеялся, что все его несчастья позади!..

О Демоне он больше не вспоминал — объявил, что отныне станет рисовать только жену и сына. За четыре сеанса портрет Саввочки был готов: на детском личике — взрослые, скорбные глаза, полные смертной муки… Не прошло и месяца, как Саввочка умер: от обыкновенной простуды, которая при переезде в плохо отапливаемом вагоне перешла в крупозное воспаление легких. Просто Врубеля пригласили погостить в Малороссию, и он велел Забеле собираться, невзирая на легкий насморк малыша. До киевских докторов Саввочку довезти сумели, но было поздно…

…Врубель, не помня себя, слонялся по Киеву. И вдруг обнаружил, что стоит напротив Кирилловской церкви. Одно воспоминание вдруг всплыло в памяти: — Сударь, как мне найти Кирилловскую церковь? — Возьмите извозчика и скажите ему, чтоб отвез вас к дому для умалишенных, — ответил неизвестный девятнадцать лет назад… «Кто же был этот человек? И что он хотел сказать мне?» — гадал Михаил Александрович, переводя беспокойный взгляд с нарядного храма на здание клиники. В тот же день Врубель попросил жену: «Подбери мне какую-нибудь лечебницу, не то я вам наделаю еще каких-нибудь бед».

Михаил Врубель

Очень страшная сказка

За семь последующих лет Врубель сменил чуть ли не десяток больниц. Лучше всего жилось в московской клинике в Ново-Зыковском, у профессора Федора Арсеньевича Усольцева — Врубель называл его «мой добрый демон». Здесь больные пользовались большой свободой, и Михаилу Александровичу позволено было рисовать. По этому поводу Усольцев написал: «Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить».

Михаил Александрович все бредил про Робеспьера, приговорившего его к расстрелу сегодня пополудни, а его рука словно сама собой выводила карандашные натюрморты, пейзажи с натуры, бытовые сценки. Может, в них и не было особой гениальности, но они светились спокойствием и жизнерадостностью. Что-то менялось в душе больного художника… Увы!

Скоро Михаил Александрович не смог рисовать вообще — он стал терять зрение... Даже совсем ослепнув, Врубель сочинял жене прелестные сценические костюмы. Их словесное описание под диктовку записывала сестра милосердия — так же, как и письма к Забеле. «Милая моя Надюша, драгоценность моя бесценная, фиалка моя, роза моя Ширазская, ни йоты не возьму назад из моего письма, я раб твой, что подумаешь только, сделаю, я неспособен и несколько часов провести в разлуке с тобой», — диктовал Врубель.

Надежда Ивановна переехать в Москву не могла — держал петербургский ангажемент. Пришлось Михаилу Александровичу перебираться в столичную клинику. Там ему стало хуже… В последние месяцы Врубель все твердил, что устал жить, и часами простаивал полуодетым у открытой форточки. Жаловался жене: «Воробьи мне чирикают: чуть жив, чуть жив!» Известие о том, что его произвели в академики, Михаила Александровича уже совсем не взволновало. В феврале 1910 года у Врубеля открылось воспаление легких, и 1 апреля художника не стало. Последними его словами были: «Довольно! Поедем в Академию». Панихида действительно состоялась в Академии. Трогательнее всех говорил поэт Александр Блок: «Я не был знаком с Врубелем, но все, что слышал о нем, как сказка!»

В тот год в моду вошли страшные сказки, вроде собранных братьями Гримм… Торжественная скорбность церемонии была нарушена небольшим скандалом: слово взял некий молодой человек, представившийся Яном Михайловичем Врубелем, внебрачным сыном художника и некой Марцеллы Соколовской.

Якобы эта девушка из богатой семьи когда-то полюбила нищего Врубеля, но ее за него не выдали. Незаконнорожденного отдали чужим людям, и его мытарило по свету долгие годы, а в конце концов занесло аж в Японию, откуда он теперь и приехал. Молодому человеку многие поверили, хотя рассказанное тоже больше походило на сказку…

Источник  http://7days.ru/