«Я везунчик. Мне 94, а я до сих пор еще есть! Я существую! И женщины (все до единой очень интересные) на протяжении всей жизни рядом со мной. Есть, наверное, во мне какая-то привлекательность. В конце концов, я красивый парень!»

 
— Знаете, у Бабеля есть монолог: «О чем думает биндюжник? Об выпить хорошую рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях — и ничего больше». Примерно так же всю свою жизнь думал я. Сейчас размышляю, как прожить оставшееся время. Если оно, конечно, у меня есть…

Понимаю, смерть неизбежна. У каждого человека подходит время, когда он готов себя отдать. В этом деле все решает самочувствие. Порой думаешь: ладно, хватит, пожил. Но это когда организм барахлит. Когда все хорошо, помирать не хочется. Я обожаю жизнь: поглощаю ее, пользуюсь ею, набрасываюсь на нее. Конечно, профессия — это важно: сыграть роль, выучить студента. Но не менее важны приятные мелочи, которые в моем возрасте ценятся на вес золота: пообщаться с интересным человеком, прогуляться в хорошую погоду, сходить в ресторан, вкусно поесть. Иногда бываю в Центральном Доме литераторов, это совсем недалеко от моего дома, или захожу в «мой» ресторан «Кавказская пленница», где все время показывают одноименный фильм. Там я почетный гость, меня всегда ждут.

Могу ходить хоть каждый день, но я не злоупотребляю. А еще люблю путешествовать. Мы с женой Леной летом летаем куда-нибудь к морю: в Испанию, в Италию. Пять лет назад были в Китае. Дней через десять после нашего отъезда туда нам позвонили из Москвы с просьбой… опознать собственные ценности. Оказывается, пока нас не было, грабители побывали у нас дома. А потом каким-то образом поняли, кого ограбили, — все-таки известный артист, ветеран войны, — и совесть заела, решили часть ценностей вернуть. Они их аккуратненько положили под половичок у двери. А сверху — записку с текстом, написанную ядовито-зеленым маркером: «Уважаемый Этуш, простите нас, пожалуйста!» Вот такое грустное и смешное воспоминание. Вообще за долгую жизнь воспоминаний у меня скопилась масса. Даже удивительно, как все это в голове умещается. Не забыл даже время, когда был мальчишкой.

Пирожное или Чарли Чаплин?

Детство мое было счастливым. Я обожал гонять голубей у Яузских ворот. Непередаваемые ощущения. Они со мной всегда… Родители очень нас с сестрой Лидой любили, все делали ради нас, ничего не жалели. Помню, как мне, семилетнему, папа подарил большую игрушечную лошадь. Она была деревянной и целиком покрыта шкурой теленка. По тем временам редкая и дорогая штуковина. Я любил с ней играть, запрягал бельевыми веревками, переворачивал два стула, ставил их друг за другом — получалось что-то вроде фаэтона. На один стул садился сам, на другой усаживалась бабушка с моей маленькой сестричкой Лидочкой на руках. Представлял себя извозчиком, кричал «Но!» и погонял игрушечную лошадку. Однажды, когда я был увлечен игрой, бабушка меня неожиданно поцеловала. Я страшно разозлился, расстроился и закричал со слезами на глазах: «Извозчиков не целуют!» Во мне уже тогда говорила актерская правда. В своем воображении я перестал быть маленьким мальчиком, а стал бородатым мужиком, который погоняет коня.

У нас была дружная семья: отец, мама, тетя Эстя (Эстела, мамина родная сестра, которая всю свою жизнь с нами прожила, так и не вышла замуж), бабушка, я и моя младшая сестра Лида. А еще у нас были домработницы, которые по разным причинам часто менялись. Наша семья могла себе позволить держать прислугу, ведь жили мы в достатке, который обеспечивал отец. Папа был родом из Белоруссии — из местечка Глуск Могилевской губернии. Его отец, мой дед, был
портным. Папа ему помогал, а когда исполнилось 12 лет, пошел работать к своему двоюродному брату в магазин и зарабатывал там свои первые деньги. В юности стал ездить за разным товаром в Москву. Город ему приглянулся, и папа решил здесь осесть. Открыл мастерскую, где делали гребешки и всякую галантерею. Работу наладил толково. У него были ученики и наемные рабочие. В начале советской власти это не приветствовалось. В конце концов отца посадили. Потом произошло чудо — его выпустили. Более того, даже выплатили денежную компенсацию за тот срок, что он, кормилец семьи, не работал. Но через некоторое время его снова арестовали и отправили на принудительные работы. Донесли завистливые соседи. Так я стал «сыном врага народа». Мама, которая прежде занималась домашним хозяйством и детьми, пошла работать. За мной и сестрой присматривала бабушка.

Жили мы трудно. Питался я скудно, ходил в рваных ботинках. Но иногда мама, чтобы скрасить мое существование и поднять дух, устраивала мне настоящий праздник — давала сэкономленные копейки и говорила: «Можешь купить себе пирожное или пойти в кино». Хотелось и того и другого. Я зажимал в кулаке мелочь и лихорадочно думал: пирожное или кино, пирожное или кино, пирожное или... Чарли Чаплин? И как только я вспоминал об этом смешном человечке, ноги сами несли меня в кинотеатр повторного фильма. До сих пор считаю, что Чаплин — самый трагический комик и самый комический трагик. Я был поглощен кинематографом. Обожал его так же, как цирк и театр, любовь к которым привил мне отец. Каждые выходные папа обязательно меня водил на спектакли или представления. Первый спектакль, который я увидел, — «Синяя птица» во МХАТе. Это было потрясающе. Мне нравилось все, но особенно одежда актеров — яркая и необычная. Понятия не имею, откуда во мне взялся ген актерства, но он во мне был! В эту профессию меня толкало что-то изнутри. Когда учился в последнем классе, пошел в драмкружок. Руководил им Павел Тихонович Свищев — артист Театра Корша, замечательный человек, с которым мы подружились. Я играл в отрывке в спектакле «На старой даче». Правда, какая мне досталась роль, не помню. В памяти осталось одно — ощущение радости от игры. Я был увлечен театром. Ходил на какие-то вечера в Дом актера. Без билета правдами и неправдами пробирался в театры, чтобы посмотреть постановки. Чем старше становился, тем сильнее проявлялось желание посвятить свою жизнь сцене. Я говорю абсолютно серьезно, без всякого пафоса и патетики.

Это была моя мечта. Но вот беда — я был уверен: внешностью не вышел, слишком черный, как кавказец. Мне казалось, в артисты из-за этого меня не возьмут. Поэтому после окончания школы ринулся поступать на режиссуру, однако с треском провалился. А вот в актеры меня взяли! Когда пришел поступать в Театральное училище имени Щукина, Рубен Симонов и Борис Захава отметили именно мои прекрасные внешние данные. Мне кажется, это единственное, что не вызывало у них сомнений! Помню, как Симонов с воодушевлением говорил: «Боря, Боря, ну ты смотри, какая у него внешность!» Я был поражен, потому что думал, что это мой изъян.

Так я стал студентом. Нас обучали по методике, которую для своих учеников разработал сам Евгений Вахтангов. С нами занимались его ученики, которые сами стали выдающимися мастерами.

Например, Вера Константиновна Львова, которая записывала за своим великим учителем настолько точно, что это больше походило не на конспект, а на стенограмму. Я чувствовал себя счастливчиком: учусь на артиста, влюбляюсь в красоток, они отвечают мне взаимностью... И вдруг... война.

Доносчиком я не стал

Нас, студентов, отправили рыть под Москвой окопы. Сказали, что на пару недель. Но задержались мы там месяца на три. А потом я попал на фронт. Мог бы, конечно, туда не идти и продолжать учиться и играть на сцене. У меня ведь была бронь. Но я принял другое решение. К этому меня подтолкнул один эпизод. Как-то я играл в массовке в спектакле «Фельдмаршал Кутузов». Когда в финале мы вышли на поклон, я увидел, что в зале сидят 13 человек. Зрителей было меньше, чем артистов!

Я решил быть там, где действительно могу принести пользу. И ушел на фронт добровольцем. Так как я неплохо знал немецкий, меня отправили доучиваться в школу военных переводчиков в Ставрополь. Я стал разведчиком.

На фронте было множество опасных моментов, приходилось ходить «по лезвию бритвы». Признаю это с болью, но иногда опасность исходила от своих. Помню, майор, начальник политотдела, расстрелял хорошего парня, который прибежал, чудом вырвавшись из места, захваченного накануне немцами. Он бежал к своим, а его здесь ждала смерть. На его месте мог быть кто угодно, в том числе и я. Подобные ситуации часто случались на войне…

Одно время я был заместителем начальника разведотдела укрепрайона, который оборонял Ростов-на-Дону. Как-то меня вызвал к себе начальник
особого отдела Елькин и спросил: «Кто твои мать и отец? Где они?» Он прекрасно знал, что мой отец арестован. Юлить не было смысла, и я честно рассказал ему о своей семье все то, что он и прежде прекрасно знал. Он пожал мне руку: «Спасибо за честность! Но вы должны мне каждый день докладывать, что вы видели и слышали». Хотел сделать меня информатором, доносчиком. Я заколебался. Особист сказал: «Идите, подумайте, завтра ко мне придете». Это было в 43-м году. Наутро я пришел и отказался от его предложения. Он отвечает: «Ну, ваше право». На следующий день я увидел на столе у моего начальника испорченный лист бумаги, который он оторвал, но не успел выбросить. Там было написано: «Начальнику особого отдела укрепрайона. Довожу до вашего сведения все, что вы хотели узнать относительно лейтенанта Этуша…» Он писал на меня доносы!

Так что на войне был риск погибнуть не только от рук фашистов, но из-за доноса таких елькиных. Обидно!..

Иногда в чьих-то военных воспоминаниях проскальзывают строки о том, что, мол, к риску человек привыкает и становится бесстрашным. У меня такого не случилось. Страх быть убитым меня не оставлял. Впрочем, вскоре этот страх притупляется, становится как бы нормой жизни. На войне я мечтал об одном — чтобы она скорее закончилась. Но иногда накатывало отчаяние, и мне казалось, что она не закончится никогда или если и кончится, то я не доживу до этого момента.

Однажды, было это под Запорожьем, я чуть не погиб. Как меня ранило, я помню ясно. Вспышка, а потом дикая боль внизу спины, будто бы бетонной шпалой ударили.

Потерял сознание. Когда очнулся, стал ползти, опираясь на руки. Не мог понять, есть у меня ноги или нет. Оглянулся, вроде есть... Лечился долго — целых полгода. За это время поменял четыре госпиталя. Последний был в Урюпинске. Оттуда меня и забрала мама. Привезла в Москву, чтобы окончательно вылечить, — она считала, что врачи здесь лучше и я буду быстрее выздоравливать. Пока я шагал с Курского вокзала домой, у меня открылась рана. Разрывная пуля повредила не только внутренние органы, но и кости таза. Обнаружили это в Москве. Долечивали меня еще полгода. Поставили на ноги, а потом дали вторую группу инвалидности. Речи о том, чтобы вернуться на фронт, не шло. К службе я был непригодным. Моя личная война закончилась в 44-м году…

В Щукинское училище я вернулся, сильно прихрамывая, с палкой, в шинели, пробитой пулями и окровавленной, но зато с орденами. В то время в училище были только первый и четвертый курсы. Ректор Борис Захава посмотрел на меня, хромающего, и… взял на четвертый, там выдавали хлебные карточки. Правда, предупредил: «Если не справишься, пойдешь к первокурсникам». Справился!

Конец войны я встретил в сквере Большого театра. Ярко помню это впечатление — свет в глазах людей, яркие знамена, солнечные лучи. Все это соединилось в памяти в единый светлый шар. Это был один из самых счастливых дней моей длинной жизни…

До конца учебы я так и проходил в той простреленной шинели. Другой одежды не было. Вид у меня в ней был героический. Впечатление на барышень производил серьезное. У меня еще и погоны лейтенантские имелись! Вообще-то меня хотели продвинуть по службе, но я попросил командира, чтобы этого не делали. Боялся, что меня задержат в армии. Этого я никак не мог допустить. Все-таки мне был ближе не театр военных действий, а сцена…

Последний шанс

До того как я сыграл свою первую большую роль, переиграл массу крошечных в массовке. Впервые после войны вышел на сцену в эпизоде в очень модном в те времена спектакле «Мадемуазель Нитуш». Я должен был появиться на сцене в момент, когда раздаются выстрелы. Залпы давали пиротехники за сценой. И вот я сделал шаг, другой, услышал стрельбу и по фронтовой привычке залег. Долгие годы коллеги по сцене, смеясь, припоминали этот эпизод.

Начало моей артистической деятельности доставляло мне массу неприятностей. Я не мог понять природу существования в разных характерах и образах. Мне было сложно. Иногда что-то получалось, но в следующий раз — полный провал. Все такими волнами. Я сильно переживал, провел много бессонных ночей. Переломным стал момент, когда я играл роль Лаунса в спектакле по пьесе Шекспира «Два веронца». Это было почти шестьдесят лет назад! Ставил спектакль Евгений Рубенович Симонов. Я мучился — ничего не получалось. Приближался день генеральной репетиции, где мне дали шанс показаться в последний раз, так как нашли замену — другого актера. Я почти не сомневался в том, что провалюсь. В ответственные моменты, на прогонах, я цепенел, каменел — сказывался внутренний зажим. Утром на пути в театр я понял, что забыл перчатки, без которых нельзя играть. Артисты — люди суеверные. Возвращаться — плохая примета, к неудаче, к провалу. Но мне пришлось вернуться. Взял перчатки, вышел. И вспомнил, что забыл лак для парика! Потом еще что-то. Возвращался я три раза! И вдруг в такой, казалось бы, ужасной ситуации на сердце стало легко. Я был уверен — все пропало! Но одновременно с этой уверенностью у меня родилось чувство свободы. И я сыграл отлично. Настолько, что никто даже не заикнулся о том, что меня нужно снимать с роли. Лаунса я играл долгие годы и с большим удовольствием. Потом пошли и другие хорошие роли. Мне уже доверяли.

В том же 1953 году у меня был еще один профессиональный шажок, я сыграл свою первую роль в кино — турецкого адмирала Сеид-Али в фильме «Адмирал Ушаков» Михаила Ромма. Роль небольшая, но съемки для меня оказались настоящим праздником. А все потому, что мэтр был невероятно внимателен ко мне, тогда еще совершенно неизвестному актеру. Подобное обращение меня впечатлило. После этого турка я сыграл в кино целую череду горячих южных мужчин. И если честно, так в какой-то момент от них устал, что хотел отказаться от роли Саахова в «Кавказской пленнице», которую мне предложил Леонид Гайдай. Каким бы был дураком, если бы это сделал!.. Благодаря этому персонажу я стал известным. Был и еще один плюс — во время съемок я подружился с Юрием Никулиным, и дружба эта продлилась долгие годы. Уверен, существует не только любовь с первого взгляда, но и дружба с первого взгляда. Возможно, мы так быстро поняли друг друга и сблизились из-за
того, что оба фронтовики. Не знаю… Мне до сих пор не хватает встреч с ним и его звонков: «Володя, мальчик, как дела?»

…Мне уже много лет. А я по-прежнему «голодный» артист. Печалюсь по поводу ролей, которые уже не сыграю никогда. Многие прошли мимо меня. Но на судьбу не пеняю, нет. Я вообще дорожу всем, что было. Помню, когда мне предложили играть Карабаса Барабаса в фильме «Приключения Буратино», я мечтал о короле Лире. Вот такое расхождение. Но, на мое счастье, у меня легкий характер. Я очень быстро удовлетворяюсь «Карабасом Барабасом». Поглощаю роль, отдаю себя работе и забываю, что хотел играть Шекспира.

В кино мне давно не предлагают ролей. Это естественно. Кому-то странно, что я еще живу, а вот что играю (в театре занят в двух спектаклях — «Дядюшкин сон» и «Пристань») — это уже диво дивное. Киношники не могут даже предположить, что я еще в форме. Но и тут я на судьбу не ропщу. Правда, недавно сыграл в «Ералаше». Нужно было изображать доброе привидение. Я с радостью согласился. В моем возрасте диапазон ролей несколько ограничен. Но за последнее время поступило сразу несколько предложений, в том числе от Леонида Парфенова и Сергея Жигунова.

Для меня работа, сцена — это потребность и жизненная необходимость. Жаль, правда, что поклонниц у меня почти нет. Наверное, моя жена Лена была моей самой последней и самой преданной поклонницей. Сейчас дамы «на Этуша» не ходят. Не тот возраст, не те манки…

Я не пуританин и не святой

Часто во время интервью меня хотят подтолкнуть к философским разговорам. Но я этого не люблю. Я, конечно, человек, способный рассуждать, но не философ. Я житель. Всегда ощущал вкус жизни и умел получать удовольствие от нее. И из удовольствий исключать женский пол нельзя. Я был несколько раз женат. Кроме этого случались увлечения и на стороне. Глупо изображать из себя пуританина или святого…

Всех своих женщин помню. Даже свою первую любовь. Мне было пять лет. Я ходил в дошкольную группу, где учили немецкий язык. Среди детей оказалась очаровательная девочка Тамара. Когда ее видел, начинал млеть и страшно волноваться. Помню, как мы ходили гулять по двору под ручку. Однажды дети нас увидели и начали дразниться: «Жених и невеста, жених и невеста!» Я не знал, как на это реагировать, а Тамарочка сказала: «Очень хорошо быть женихом и невестой!» — и задрала еще выше свой вздернутый носик. Влюбленный, я стал просыпаться по утрам раньше, чем нужно. И размышлял: «Еще полчаса осталось до того, как встать. Я о Тамарочке подумаю».

Моей второй любовью была Нинель Мышкова, ставшая известной киноартисткой. Когда мы познакомились, я учился на четвертом, а она — на первом курсе. Представилась она Евой. Имя «Ленин наоборот» категорически ее не устраивало. О том, как Мышкову зовут по-настоящему, я узнал только в загсе. Она была дочкой генерала артиллерии, погибшего на войне. Увлеклась мной и бурно проявляла свое пристрастие. Я на ее чувства ответил, почему бы и нет — девка влюбилась, и это хорошо. Сначала не испытывал к ней никаких
романтических чувств, но постепенно приходил в это состояние. Помню, как будто это было вчера: утро, ярко светит солнце, лежу в кровати. Рядом — молодая красивая женщина. И вдруг ощущаю, что влюблен и счастлив. Как только я это понял и стал проявлять чувства, Ева спуталась с композитором Антонио Спадавеккиа, который написал музыку к фильму «За тех, кто в море». Потом она и его бросила. Помню, снимался я в Ялте, во время перерыва решил искупаться. Захожу в море, и тут вдруг какой-то человек бросается мне на шею и говорит: «Как она со мной поступила! Как она со мной поступила!» — и чуть ли не рыдает. Это был тот самый Спадавеккиа, которого Мышкова тоже бросила.

Многих моих любимых женщин уже нет на земле… Помню, как-то решил позвонить Еве, поговорить. Был такой порыв. Трубку подняла жена ее сына, сказала: «Поговорить вы с ней не сможете». Начал выяснять, оказалось, у нее болезнь Альцгеймера. Время не щадит никого.

А 12 лет назад умерла моя жена Нина Крайнова. С ней я прожил 48 лет. Потеря была очень болезненной. Этот брак я считал нерасторжимым. Нина родила мне единственную дочку Раису. Маленькую Раю я очень любил, но, странное дело, почему-то стеснялся ходить с коляской по городу. Она тоже, как и я, стала артисткой, работала в Театре сатиры. Но потом из профессии ушла. Вышла замуж за американца, у нее родился сын. Его назвали в честь обоих дедушек Джеймс-Владимир. Я не сентиментальный человек, к маленьким детям спокойно отношусь. Но когда впервые увидел внука, тут же растаял. Рая с мужем долгое время жили в Москве, я много времени проводил с ним: возился, играл.

А потом они

Это моя серия, но не мой номер

Горько об этом говорить, но у нас даже был период, когда мы с дочерью прекратили общение. Перемена в отношениях произошла, когда я женился на Лене. На мою дочь это произвело негативное впечатление. Наверное, ей было больно, что я, проживший всю жизнь с ее мамой, предложил руку и сердце другой женщине. Была в этом ревность и эгоизм. Пытался ей все это объяснить: мне нужна семья, уход, я погибну один, но она меня не слышала. Переживал, конечно, по поводу нашего конфликта. Ведь они — мои самые близкие люди. Потом вдруг получил письмо: «Твой внук хочет тебя видеть». Я ответил: «Приезжайте». И они приехали. Внук стал таким здоровенным американцем: высокий, крепкий, красивый парень.

Русский язык почти забыл… Та встреча, после долгой ссоры, была долгожданной для всех нас. Все-таки родные люди. Мы начали общаться, как будто ничего не произошло. Не выясняли отношений, не поминали прошлые обиды. Надеюсь, дочери стало очевидно: без Лены я бы просто не выжил. А я, можно сказать, не просто существую, но и нахожусь в приличной форме. Кто-то считает, что Лена нашла себе хорошую партию, когда вышла замуж за известного артиста. А я считаю, что гораздо больше повезло мне. Мы вместе уже 11 лет. Лена помогает мне в работе, ведет все мои дела, на ней дом, я и мое не очень уж крепкое здоровье. Я ее не просто люблю, но еще и очень благодарен ей. Я и одиночество несовместимы. Без женщины рядом я бы зачах. Такая у меня природа...

Я всегда с нетерпением жду, когда Рая с мужем и сыном приедут в Москву. День рождения у меня 6 мая. По документам мне исполнилось 89 лет, а в реальности 90. Я родился в 1922 году, но в то неспокойное время мальчиков часто записывали на год позже, чтобы в армию они шли более крепкими. Поэтому во всех моих документах указан 1923 год рождения, и все свои юбилеи я отмечаю по официальной дате… А шестого мы с моими родными ездили на дачу, пожарили шашлыки, накрыли прекрасный стол. Красота… Скоро они уедут, и я буду скучать…

Но я хитрый, все рассчитал. (Смеется.) К тому времени, когда им нужно будет отправляться в Америку, в Щукинском училище, где я преподаю, начнутся вступительные экзамены. Они займут мои мысли. Это всегда волнительно. Приятно встречать молодых талантливых людей. Талантливый человек светится изнутри. И большой грех ему не помочь и не поддержать…

В Щукинском училище я начал преподавать в 1945 году. Сначала был ассистентом на курсе у Веры Львовой, потом стал набирать свои курсы. Какое-то время был ректором, сейчас его художественный руководитель. Станиславский говорил, что ради одного талантливого ученика стоит учить целый курс. У меня было много талантливых учеников: Александр Збруев, Вениамин Смехов, Зиновий Высоковский, Иван Бортник, Людмила Чурсина и многие другие… Я горжусь каждым…

Время идет, студенты меняются. Они более грамотные, чуть что, сразу лезут в Интернет. Прошла эпоха. Прошла вся жизнь. Если честно, сейчас я ощущаю, что от времени и от молодежи отстал. Дистанция увеличивается с каждым днем. Но тем не менее, когда прихожу на урок и начинаю заниматься, все уравнивается. У них есть скорость, здоровье и энергия. А у меня все-таки опыт.

Конечно, как бы я ни бодрился, возраст берет свое. Я не могу так быстро соображать, как раньше, не могу взбежать по лестнице… О том, что меня ждет в будущем, вообще стараюсь не думать… У одного народного артиста, моего хорошего знакомого, который схоронил многих своих коллег, была присказка: «Это моя серия, но не мой номер». Уже давно идет моя серия. Но все еще не мой номер… Я же говорил, что везунчик…

Источник  http://www.liveinternet.ru/users/3166127/post390229678/