Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
Компьютеры и интернет → Обучение

Клуб компьютеризированных пенсионеров 2966

Открытая группа
13192 участника
Администратор Katistark

Важные темы:

Модератор Horov
Модератор codemastera
Модератор Петрович
Модератор Yury Smirnov
Модератор Енисей
Модератор Dart_Veider

Активные участники:

Знайчик
ANDROMEDA
IMPULSE
CAPRICE
nowek

Последние откомментированные темы:

20240626085318

←  Предыдущая тема Все темы Следующая тема →
Веб Рассказ
пишет:

Последний парень.

На изображении картина - «Спасибо, что приснилась» (2012), художник Александр Новосёлов, Петербург.

* * *

Ванюшка был рождения тысяча девятьсот двадцать третьего года и, вероятно, его призвали бы в армию ещё в сорок втором, если бы с малолетства не был он хром на обе ноги. 

Его вместе со всеми вызвали в военкомат на комиссию, но едва военком взглянул на Ванюшкины косолапые ноги, как сразу распорядился выдать ему справку о снятии с воинского учета. И в дни, когда ребят провожали в армию, и потом, когда при нём читали солдатские письма, Ванюшка чувствовал себя будто виноватым в том, что его не взяли на фронт.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

ссылка на видео: https://youtu.be/ycoUlB-semc

* * *

Пока дома были мужики, особенных дел для него в колхозе не было. Ходить за плугом он негож, коров пасти тоже. А потому стал он сапожничать. В избе, где жил Ванюшка вдвоем с матерью, теперь всегда кисло пахло кожей, которая мокла в шайке под деревянной кроватью. Из этой кожи он шил новые чирки и исправно латал старые. Сапог ему шить не носили - для такого дела были сапожники получше. 

Когда же не стало сапожников, не из чего стало и кроить сапоги.

Всего заветного было у Ванюшки - балалайка, расшитая сатиновая рубаха да картина, которую привез в тридцать седьмом Ванюшкин отец, ходивший тогда с обозом за болото в город Тару. 

Была это не обычная картина - на холсте или бумаге, - а прямоугольный лист жести с нарисованным эмалевыми красками богатырём. 

Ванюшка уверял, что это Александр Невский, учитель Константин Васильевич считал, что нарисован Алёша Попович, а Мария Ивановна - Ванюшкина мать - величала богатыря Егорием Победоносцем. 

Картина стояла на видном месте в углу на угольнике, и оба - мать и сын - дорожили ею, потому что это была память о Ванюшкином отце. Помимо куска ситца над кроватью, именовавшегося ковром, эта картина скрашивала голые стены.

Когда пол-деревни ушло в армию, Ванюшке пришлось освоить ещё одну профессию - кузнеца. В фартуке из мешковины, в стоптанных внутрь чирках косолапил он от горна к наковальне, ловко управляясь с кузнечными щипцами и молотом. В серых глазах играли отблески раскаленных углей, из-под молота звездочками рассыпались потрескивающие искры, и, несмотря на трудное время, Ванюшка обычно не вешал носа.

— Сказать по правде, эту чашку не жалко и забросить, но мы её еще подлатаем, — говорил он тетке Дарье либо бабке Авдотье, принёсшим починить вконец прохудившуюся посудину. — Вот здесь я запаяю, тут тряпицей заткнешь, — дыра больно большая, — и будешь щи хлебать за милую душу. А кончится война, привезут в сельпо миски, купишь себе новую, лужёную.

— Жив твой Михаил, тётка Варвара, — успокаивал он старуху соседку, третий месяц не получавшую весточки от сына. — Ихнее солдатское дело такое — сегодня здесь, завтра там — писать некогда. А может, и написал, да на почте затерялось. Сейчас ведь у почты мильон дорог… Раз похоронной нет, значит, живой. Война кончится — вернётся. Я к вам чай пить приду, а ты мне стаканчик бражки поднесешь. Правду, мол, ты мне тогда сказывал, Ванюша.

— Поднесу, поднесу, Иван Николаевич, только бы вернулся Мишенька, — отвечала бабка. И в потухших глазах её загорался лучик надежды.

С девками он тоже умел разговаривать. Чернобровый, с густыми, чуть курчавыми волосами, был бы он совсем парень хоть куда, если б не ноги. И девки в общем-то были к нему благосклонны.

Поскольку Ванюшкина ровня была на фронте, а был он очень общительным, то сдружился с нами — парнишками, чьи годы ещё не подошли для армии. Было нас, таких гавриков, семеро, и все мы уже работали за мужиков; пахали, косили, на двух, а то и на трёх конях ездили по сено.

Я в ту пору работал в конторе. Сейчас бы меня называли бухгалтером, и даже главным, но тогда я был просто счетовод колхоза. И старшим, и младшим, потому что был один. В особо важных случаях, например, по субботам, когда составляли ведомость на выдачу муки по трудодням, мне помогала шестнадцатилетняя Тонька, уборщица, посыльная и письмоносец одновременно. Зато если в конторе не было дел, я шел копнить сено, скирдовать хлеб, метать на гумно солому.

 

Частенько ко мне в контору приходил из кузницы Ванюшка и, присев на вышарканную скамейку, заводил речь о вещах, довольно далеких от колхоза. 

Почему давно не было солнечного затмения? Будет ли здесь когда-нибудь железная дорога, и правда ли, что Васюганье — это бывшее морское дно? И, конечно, самое главное: когда наши победят?

Днем в контору почти никто не заглядывал. Но по вечерам собиралось много народу. Заходили посидеть женщины — дома было тоскливо и голодно, приходили подымить «козьими ножками» старики, в дальнем углу за печкой шушукались девки.

Наговорившись, пожилые расходились по домам, и оставалась молодежь — мы, парнишки да девчонки. 

Ванюшка подсаживался ближе к свету и начинал тренькать на балалайке, а мы танцевали под эту музыку. Репертуар был один и тот же: подгорная, краковяк, коробочка, метелица и вальс. Из-за шарканья чирков не было слышно балалайки, но нам это не мешало. Потом провожали девчонок по домам и целовались около калиток.

Посиделки устраивались летом. 

Сразу после Октябрьской девки и ребята уезжали на лесозаготовки и жили там до последнего санного пути. На всю зиму из молодых оставались мы с Ванюшкой. 

Он ещё чаще наведывался ко мне, и мы неторопливо беседовали о чем-нибудь или просто молчали, и нам было хорошо вот так сидеть и молчать. Иногда я заходил к нему в кузницу, подсоблял чем-нибудь, между делом снова рассуждая о том, скоро ли наши победят и когда будет вольный хлеб?

Весной троим ребятам пришли повестки. Ещё крепче сблизился с нами, четырьмя оставшимися, Ванюшка. Видно, подле нас он чувствовал себя менее обойденным. Ведь ещё не все в армии, не все воюют…

Но настал и наш черед. Это было в октябре, когда в колхозе уже отстрадовались и выкопали картошку. Стояли чудесные дни, сухие, тёплые, безветренные. Золотая листва плотно застилала землю, на опустевшие жнивья вылетали по утрам косачи, в высоком небе призывно курлыкали улетающие на юг журавли. Казалось, везде на земле воцарились мир и покой…

В этот день мы с Пашкой Филипповым возили капусту. Запыхавшаяся Тонька, прибежавшая прямо в поле, подала нам повестки.

— Двоим? — спросил Пашка.

— Митьке с Шуркой тоже.

Повестки были краткими. К такому-то числу, к такому-то часу, с кружкой, ложкой и парой белья явиться в райвоенкомат. Ехать нужно было на следующий день.

Мы выпрягли лошадей и пошли в контору. Председатель поглядел на повестки, вздохнул и велел кладовщику Тихонычу выдать нам по три килограмма пшеничной муки и два килограмма масла на четверых.

Хозяйка, у которой я жил на квартире, замесила муку в квашне, заодно высыпала туда и свои два килограмма, которые ей дали на неделю, сложила мне наутро весь хлеб в фанерный чемодан, поцеловала в щеку, смахнула слезу и ушла на работу.

У ребят были матери, они прощались с ними дома, а у меня родителей не было. 

Я постоял на берегу возле лодки, в которой нам предстояло ехать. Пароходы уже с месяц не ходили, и почти двести километров до района приходилось плыть вверх по реке на гребях. 

Возле лодки ещё никого не было, собирался накрапывать дождь, и я пошёл последний раз в контору. В ней было светло и пусто. Вдруг я вспомнил, что никому не отдал ключ от шкафа, и как раз в это время зашел председатель.

— Кому отдать ключ? — спросил я его.

— Да хоть мне.

Он вздохнул, взял ключ от висячего замочка, которым закрывался конторский шкаф, и сел к столу.

— Однако Тоньке придется браться счетоводить… Как думаешь, справится?

— Научится…

— Третьего счетовода забирают… — Он ещё раз вздохнул. — А может, ещё не возьмут тебя… Шурку вон сколько раз в район вызывали. Комиссию пройдет — и обратно.

— Пишут - с кружкой и ложкой.

— Это, однако, всегда так пишут. Может, ещё вернешься… А возьмут, может, ребят где своих увидишь, сказывай привет. Ничего, мол, мы без них тут… Справляемся… Ну, я, однако, пошёл… — сказал он, подымаясь. — Счастливо тебе. Может, ещё вернешься…

Он крепко пожал мне руку и ушёл, не закрыв за собой дверь.

Почему-то вспомнилось, как он меня несколько раз ругал за то, что я свистел в конторе («весь колхоз просвистишь»), и мне стало грустно. Я тоже уже собрался идти, но в это время, переваливаясь с ноги на ногу, на крыльцо поднялся с мешком в руках Ванюшка.

— Уф-ф, уморился… Прямо из кузни… Думал, не успею.

Он присел у двери на лавку, где обычно сидел, и в мешке глухо стукнули какие-то жестянки. 

Посмотрел на меня и улыбнулся. Улыбка получилась жалкой и грустной.

— Уезжаешь, значит?

— Уезжаю.

— Уезжаете… Последние парнишки.

— Все девки теперь твои, — неумело попытался я его утешить.

— Да ну их… Лучше бы и я с вами.

Видно было, что он хочет ещё что-нибудь сказать, но, как обычно при расставаниях, уже ничего не мог придумать. Только грустно улыбнулся.

— Вот я тебе принес, — спохватился он и, засунув руку в мешок, достал самодельный котелок. — Варить по дороге в нём будешь, а может, и дальше сгодится…

— Ванюшка! — воскликнул я. — Зачем же ты свою картину…

На дне котелка была нарисована эмалевыми красками голова богатыря и облака на лазоревом небе.

— А мне не жалко. Война кончится, другую… Я всем ребятам её на дны вставил. На бока колхозной жести хватило, а на дны нет.

— Друг ты мой, Ванюша…

Я обнял его, и он вдруг зарыдал у меня на плече.

— Один теперь остаюсь.

Потом мы вместе пошли на берег. Подошли остальные ребята и провожающие. С покрасневшими от слез глазами Ванюшка вручил каждому по котелку и каждого по очереди обнял.

Мы оттолкнулись от берега. Заскрипели в уключинах тяжелые греби. Начинался тихий и нудный дождь. Он барабанил по нашим котелкам, ручейками, словно слезы, сбегая по их гладким бокам. На повороте мы в последний раз оглянулись.

Несколько человек махали с берега платками. Чуть в стороне, скособочившись, стоял Ванюшка и тоже махал фуражкой. В холщовом фартуке, с непокрытой головой. 

Последний парень в нашей деревне.

Рассказ - Последний парень.

Автор Вадим Николаевич Макшеев - русский писатель, журналист, общественный деятель. Умер в 2019 году, в 92 года:

ИСТОЧНИК

* * *

Плейлист - ВСЕ РАССКАЗЫ - 1264 рассказа озвученные мной.

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.

Вступите в группу, и вы сможете просматривать изображения в полном размере
Это интересно
+1

Веб Рассказ
28.05.2024
Пожаловаться Просмотров: 62  
Комментарии 0
←  Предыдущая тема Все темы Следующая тема →


Комментарии временно отключены