Раздался дверной звонок. Я открыл дверь. Курьер вручил небольшой сверток.

Я раскрыл его и увидел знакомую коробочку – любимая обычно хранила в ней кольцо и браслет из жемчуга, подаренные ей пару месяцев назад в знак помолвки. Как она радовалась тогда!

Руки задрожали, в груди собрался невыносимо тугой комок, и мешал дышать.

Целый месяц я наблюдал, как каждое утро Саша с неподдельной радостью открывала коробочку, любовалась жемчугом и надевала на руку. И каждый вечер снимала его, гладила, закрыв глаза и улыбаясь, и с любовью укладывала обратно: «Иногда мне кажется, что мы – единое целое».

Последнее время я заметил небольшой холодок с ее стороны. Саша по-прежнему поглаживала браслет, но улыбка потускнела, появилась отстраненность. Иногда не слышала, что я ей сказал, и переспрашивала; иногда отвечала невпопад. А неделю назад собрала вещи и сказала, что ей нужно побыть одной и все обдумать; когда будет готова, сообщит.

Коробочка немного потерлась. Я поднял крышку. Внутри лежала записка: «Я передумала. Не хочу обманывать твои надежды. Прости». Рука невольно скомкала бумагу. Гордость взбунтовалась: всего лишь шаг – и между нами пропасть?!

Я взял ленточку, которой был перевязан сверток, и обвязал коробочку. Ленточку за концы потянул в разные стороны, сжимая узел.

Коробочка сначала сопротивлялась, но ленточка вгрызалась в ее стенки и, наконец, вызвав немой крик, прорвалась внутрь, открыв доступ к сокровищу – жемчугу. Тот блеснул в упавшем на него свете, пытаясь остановить угрозу.

Лента продолжала двигаться, сжимать, сминать браслет, проникая между жемчужинами. Только кольцо - знак моего первого предложения руки и сердца - держалось. С ним ни лента, ни я справиться не смогли.

Я бросил концы ленты, и они безжизненно упали. Взял жемчужины и перевернул ладонь. Жемчужины медленно рассыпались по полу.

В останках коробочки осталось лежать непобедимое кольцо.

Первый день весны. Я раздвигаю плотные занавеси и впускаю солнце в душную после ночи комнату. Поворачиваюсь и вижу её - мою девяностолетнюю бабку.

Смотрю на сеточку старости на лице и шее, впавший в трещину рот, руку со вздувшимися теперь венами и думаю: может, эта весна станет последней, и я, наконец, освобожусь от ее власти надо мной, необходимости разыгрывать еженедельный спектакль любви и почитания? Что-то задержалась она на этом свете. Хорошо, что богата - может оплатить сиделку, иначе бы меня тошнило от нее каждое утро.

Но я должен быть осторожным: завещание завещанием, а характер у нее, несмотря на возраст (или благодаря ему?) вздорный - везде "красные флажки" понаставила. Чуть не то слово скажешь и бац - наследство тю-тю. "Ну уж нет, после того, что довелось вытерпеть, кукиш тебе в моем кармане!"

Пошевелилась. Открыла белесые маленькие глазки, шарит ими вокруг. На этом свете ты еще, на этом. "Змеей бы мягонькой, ласковой обвить твою шею и сдавливать, сдавливать, слушая предсмертный хрип".

Вон, руку требовательно протягивает – сесть хочет. А рука уже не та – нет той силы, как раньше.

Помнишь, как одобрительно потрепывала мою щеку, когда была довольна мной? И как та же рука хлестким ударом надолго оставляла там же красное пятно? Я помню.

Что-то пытается сказать. Знаю, что – не первый день за тобой присматриваю. Одни мы остались – ты и я. Что ж, поиграем – недолго уже.

Теперь улыбочку и сердечность, и на сцену. Недаром меня звали Лисом: и из-зf фамилии Лисов, и из-за умения ловко выходить из любых ситуаций. 

Я поддерживаю ее еще цепкую, костлявую руку и помогаю сесть.

Помню, как она царственно подавала ее мужчинам для поцелуя. Как тихонько и мелодично позвякивали браслеты на ее запястье. Как поправляла прическу, мягкими гибкими движениями прикасаясь к волосам: она следила за собой - прическа, макияж, одежда. От нее исходил тончайший, чуть горьковатый, едва уловимый аромат духов, знакомый с детства - как отпечаток.

О ней нельзя сказать – старуха. Пожилая дама. Всегда прямая спина, даже сейчас - в ее девяносто лет. Много ли увидишь таких женщин в таком возрасте? Так же прямо посаженная голова – она смотрела вокруг изучающим взглядом, как бы спрашивая: чем жизнь порадует меня сегодня?

Ивонна – так она велела себя называть. Концертирующая пианистка, потому и руки цепкие. Спокойные движения; походка, полная достоинства. Ивонна всегда привлекала к себе желаемое внимание и отсекала ненужное – незачем на него тратить время. В том числе и на меня.

Помню ее невидящий, скользящий сквозь меня холодный оценивающий взгляд, от которого я чувствовал себя кроликом перед раздумывающим удавом - достаточно ли ты жирный, чтобы тратить на тебя силы? Лишь недавно я стал для нее существовать – когда почувствовала приближение конца.

С детства слышал: тихо, не шуми – Ивонна работает или отдыхает; у нее завтра или скоро концерт; не беспокой Ивонну – она репетирует.

Долгие годы её указательный палец появлялся у моего носа: она часто тыкала им в него, приговаривая:

- Помни мою заботу. Никто бы о тебе и не подумал, когда твоя мать умерла, так и сдох бы под забором, подкидыш.

На самом деле я не подкидыш. Я - ее внук, рано потерявший мать, кстати - ее собственную дочь. Но Ивонна, судя по всему, не любила и её: та требовала внимания, которого у нее на дочь не хватало. Гастроли, репетиции, концерты, приемы - вот что было главным в ее жизни. Дочь существовала где-то на периферии. Ею занималась няня. Как, впрочем, и мной. Няня жила в нашем доме долгие годы – начала в двадцать пять лет, после родов бабки; потом осталась жить в качестве домработницы, потом снова няней - уже моей. Хорошей няней была - ласковой и все понимающей. 

Я рос, и со временем этот перст все больше хотелось откусить или сломать: постоянное требование благодарности вызывало противоположное чувство - ненависть, которая толкала к желанию доказать, что стою многого. И я достиг этого: счет в банке и репутация отличного специалиста – доказательство тому. Потом ненависть перешла в жажду мести.

Ивонны скоро не будет; ждать осталось недолго. Получу все наследство - это плата, и я ее заслужил. Приду плюнуть на могилу и забуду о ней навсегда. 

Потому что не виноват в смерти мамы. И в том, что родился.

Вместо обеда заварил чай, прихватил печенье, орешки и сел на подоконник. Окно выходило в парк. Я любил смотреть на этот вид – он давал возможность переключиться, сделать паузу или обдумать что-либо.

В центре парка – фонтан, вокруг него скамейки под сенью голых теперь деревьев. Еще холодно - конец зимы, поэтому желающие встретиться довольно быстро сменяли друг друга.

Вон парень у фонтана, оглядывается, ждет кого-то. Девушку, скорее всего. Как я когда-то.

Первая любовь. Тогда все было по-другому.

Уже пять долгих минут я стоял у замерзшего фонтана, переминаясь с ноги на ногу: десятиградусный мороз - испытание для ожидающих встречи немалое.

Издали увидел Ирину, которую ждал, ощущая пробиравшийся сквозь куртку нещадный холод. Увидев меня, заулыбалась, помахала рукой и ускорила шаг.

Румяные щеки, вязаная крупной вязкой шапка и пушистый шарф, обнимавший ее - от нее повеяло на него теплом. Даже согрело.

Я вынул руку из кармана и раскрыл ладонь. На ней лежал апельсин - оранжевый, ярко выделяющийся на фоне порозовевшей от холода ладони и лежащего повсюду снега, воспоминание о лете и тепле. И в то же время - предвестник Нового года. Апельсин предстал во всей красе: раскрыл лепестки предварительно надрезанной кожицы и розовато-оранжевые дольки с прожилками, чуть отделявшиеся друг от друга сверху. Все это напоминало плывущую по поверхности летнего пруда водяную лилию.

Ирина прикрыла глаза, шумно вдохнула запах апельсина, задержала дыхание и с улыбкой выдохнула.

Я отломил дольку и поднес к ее губам. Ирина осторожно прихватила кусочек и надкусила. Брызнул сок. Остро запахло цитрусом. Вторую дольку, не отрывая взгляда от Ирины, съел сам. Апельсин был сладкий, сочный, а мороз усиливал его вкус.

Мы наслаждались оранжевым чудом не спеша, как будто он был последним в мире. И холод уже не ощущался так сильно - перестал иметь значение.

Когда исчезла последняя долька, я показал пустые ладони. Ирина улыбнулась, и в уголках глаз появились лучики-морщинки. Она сунула руки в карманы, сделала паузу, и вдруг на ее ладонях появились два мандарина. Это было настолько неожиданно, что у меня вырвался громкий выдох восхищения.

Я обхватил ее ладони снизу и сомкнул вместе с мандаринами. Фрукты сложились вместе, как две половинки сердца. Я приблизил губы к ее губам и нежно поцеловал. Даже не заметил, что от мороза руки покраснели и стали алыми, как сердце, в котором бьется кровь.

Внезапно зазвенел колокольчик проезжавшего неподалеку трамвая. Мы очнулись и почувствовали - мороз не шутил и сделал свое дело. Я положил мандарины в карман, взял Ирину за руку и мы стремглав побежали на остановку – трамвай вот-вот должен был отъехать.

Поначалу все шло хорошо: мы хорошо понимали друг друга, были на одной волне. Вместе готовились к семинарам, благо, учились в одной группе. Практически не расставались. Нам было о чем говорить; мне казалось, мы – родные души.

На день рожденья подарил ей браслет из жемчуга – она о таком мечтала. Радость ее переполняла; она носилась с браслетом и очень дорожила им. Я смотрел на нее и мне было приятно – ведь это я сделал ее счастливой, чего никогда не удавалось по отношению к бабке: она всегда находила повод, почему мой подарок для нее ничего не значит.

Через несколько месяцев сделал Ирине предложение и подарил кольцо с жемчугом – в комплект браслету. Ирина приняла предложение с достоинством, сквозь которое прорывалась еле сдерживаемая радость.

Что же тогда произошло? Что было не так?

Ирина охладевала ко мне с каждым днем, отгораживалась, отговариваясь занятостью. Да и у меня стало меньше свободного времени: после занятий я шел на работу – мне повезло, я устроился в клинику на полставки и уже на практике осваивал будущую профессию. Я чувствовал, что теряю ее, но ничего не мог изменить.

Спросил: у тебя другой? Нет, ответила. Если нет, то – в чем дело? Ответа я не знал до сих пор – Ирина ничего не захотела объяснять. Просто вернула жемчуг. А мне с этим молчанием нужно было жить.

Полгода я оживал. Рубец в душе так и остался. Когда я вспоминал Ирину, он болезненно стонал, как случайно затронутая струна на скрипке.

Потом была Настя, с которой, казалось, отношения должны были сложиться. И да, поначалу так все и было. Я окружил ее вниманием и заботой и надеялся получать от нее то же; все свободное время проводил с ней.

Мы сняли квартиру. Любили гулять по большому парку и залезать на вершину холма, где стоит древняя башня. Мы садились на широкую старинную стену. Ветерок обдувал нас, прекрасный вид на город и негромкие разговоры вокруг создавали ощущение единения и пребывания в другой реальности.

Но позже Настя все чаще под разными предлогами оставалась у себя дома. А однажды сказала, что решила прекратить наши отношения. И снова это было для меня неожиданным и больно ударило – я надеялся, что история с Ириной не повторится. Я попросил объяснить. С неохотой Настя ответила:

- Тебя стало слишком много в моей жизни. Я стала терять себя. Понимаешь?

Я не понимал. Во мне жило неистребимое желание быть важным для нее, чувствовать тепло отношений – с Ивонной я слишком замерз душой. Я просто хотел быть рядом с близким человеком.

Мне была верна только моя любимая профессия. Я окунулся в нее с головой, чтобы больше не причинять себе боль. Стал успешным и довольно известным психиатром, открыл частную практику, купил квартиру.

Личная жизнь по-прежнему не складывалась. Сценарий отношений шел одним и тем же путем: кажущееся поначалу родство душ переходило в постепенное охлаждение. Впрочем, я уже перестал надеяться.

И тут встретил Сашу. Вот то, о чем я мечтал, чего мне так сильно не хватало – душевного тепла, с ней я смогу отогреть заледеневшее сердце.

Мне казалось, она будет хорошей женой. Легкая в общении, веселая. До конфликтов дело никогда не доходило – они будто растворялись в воздухе; я даже не понимал, как она это делает. Рядом со мной была воплощенная радость. Хотя было в ней что-то неуловимое, где была незримая граница: здесь моя личная территория, здесь могу быть только я.

Иногда, если мы уставали за неделю, оставались дома. Саша готовила какую-нибудь вкуснятину, мы вспоминали забавные случаи, которые с нами произошли, или играли в настольные игры. Иногда покупали большую коробку мороженого, ягоды, заваливались на диван и бездумно смотрели фильмы. Иногда я оставлял Саше записку с инструкцией, куда и во сколько прийти. Там ее ждал сюрприз: билет в театр или кино, или ужин в ресторане. Это доставляло нам неимоверное удовольствие.

Я долго готовился сделать ей предложение – полученные раны до сих пор саднили и напоминали болезненным ощущением. Все же я рискнул и подарил кольцо с браслетом. С непременным жемчугом.

Через несколько месяцев история повторилась: она тоже стала отдаляться, избегать меня. Я ничего не понимал.

И вот – возвращенный подарок.

На этот раз я не простил - слишком долго терпел холод и пренебрежение бабки. Но не собираюсь терпеть это от Пастушек – так я стал их называть. Такие отношения мне напомнили интермедию в опере «Пиковая дама» - игрушечные отношения с легкомысленной песенкой «Мой миленький дружок, любезный пастушок» посреди поля жизненных драм. Наверное, было что-то общее у меня и Германна… Льдинка снежной королевы Ивонны заморозила меня окончательно.

Я перестал утруждать себя - запоминать их имена. Поначалу переживал – ведь на самом деле я очень хотел создать теплые отношения в противовес холоду в семье Ивонны.

Потом мне все стало безразлично. Я уже заметил: отношения с девушками – спектакли, которые повторяются по одному и тому же сценарию. Роли распределены, и я теперь – актер и зритель одновременно. Отношения с ними для меня стали просто мизансценами, где я знал свой следующий шаг и их предсказуемую реакцию.

Я начал эту игру.

На первом свидании я подходил к очередной Пастушке со стороны спины, обхватывал и заключал в мягкое объятие, чувствуя, как сначала моя пленница напрягается от неожиданности и замирает, как птица, попавшая в сети, или разворачивается, чтобы гневно возмутиться. Это давало мне понимание: Пастушка робкого десятка и это легкая добыча, или мне придется потрудиться. Больше я от них ничего не ждал.

При наших встречах у каждой Пастушки сияли глаза, она с радостью бросалась мне на шею. Мы гуляли по вечернему городу, и она с упоением щебетала что-то о своих делах, заботах, планах. Я не вслушивался – ничего важного они не говорили. Возможно, со временем они чувствовали мой холод и что я не пускаю их в закрытую душу. Увы, ни одна не смогла отогреть ее. Впрочем, может быть, мне просто не везло.

К этому времени Ивонна, наконец, сдохла.

По дороге к ее дому купил коллекционный коньяк – сегодня у меня праздник. В гостиной наполнил бокал, медленно выпил глоток. Прошел в спальню и, наслаждаясь послевкусием, с удовлетворением смотрел на тело, бывшее моей бабкой. Пьянящее чувство свободы разлилось во мне, но не вызвало ажиотажа – я слишком долго ждал этого. Спустя пару часов приехала машина и с телом Ивонны увезла мое прошлое.

Последние дни я заметил знакомые признаки отчуждения, поэтому решил предупредить расставание с очередной – седьмой Пастушкой.

Я выдвинул ящик, вынул коробку, открыл. В ней лежали несколько разного размера колец и браслет с жемчугом. Взял одно и усмехнулся: посмотрим, выдержит ли испытание Восьмая, и переложил в небольшую коробочку.

Открыл вторую. Там лежали бусы под жемчуг. Разорванная нить с нанизанными бусинами, часть из которых отсутствовала. От движения руки они перекатились. "Как живые", - закрыл коробку и убрал в ящик.

Мы ехали за город – на дачу, как я ей сказал. Мне порядком надоела неопределенность и я спросил:

- Что со мной не так? Будь добра, ответь – мне важно понять.

Эта Пастушка оказалась смелее предыдущих, и я, наконец, услышал объяснение:

- Ты слишком все контролируешь: куда пошла, когда вернешься, где была и почему не предупредила. Тебе не нравится, как я одеваюсь. Ты покупаешь мне одежду на свой вкус и потом спрашиваешь, почему я не ношу то, что ты купил. Опоздание на десять минут считаешь преступлением против тебя.

Пастушка замолчала. Потом не выдержала и воскликнула:

- А ты спрашивал меня – нравится ли мне это? Нет, ты решаешь все сам, мое мнение тебя не интересует. Все должно быть только по твоим правилам.

Молчал и я, пытаясь переварить ее слова. Наверное, у нее накипело, потому что она продолжила:

- Ты душишь своей заботой. Рядом с тобой трудно дышать. Даже это кольцо не радует. Все слишком.

Я молча вел машину. Вот это да-а-а. Неожиданно. Я-то думал – забочусь о них, а оказывается … Хотя, быть может, я чего-то не понимаю?

Я свернул с шоссе на еле заметную дорогу и немного проехал вперед. Остановил машину и предложил прогуляться – мне нужно было проветрить голову после ее слов.

Мы пошли вглубь леса. Голые, без листьев деревья, потемневшее закатное небо, треск попавшихся под ноги сухих веток. «Трудно дышать. Сейчас ты действительно поймешь, что это значит. Со мной так поступать нельзя». И набросил ленту на нежную шею Пастушки.

Седьмая. Я смотрел на нее, лежащую на холодной земле. Темные, красиво уложенные волосы; чуть полноватая, но статная фигура. Вытянутая рука с кулаком и выставленным указательным пальцем. Бусина зажата в ладони. Пожалуй, ритуал сложился. 

Я вынул из кармана телефон и коробочку. Открыл. Глядя на кольцо и браслет с жемчугом, набрал номер восьмой Пастушки:

- У меня для тебя есть подарок.

В холодном осеннем лесу за городом грибник обнаружил труп задушенной девушки, присыпленный листвой. Прямо лежащее тело, ладонь сжата в кулак, указательный палец выпрямлен.

Вызвал полицию. И услышал тихий разговор полицейских: 

- Знакомая поза.

- Если там еще и бусина … - опасливо произнес второй.

- Что – пятая? – и они, переглянувшись, замолчали.

© 2021. Риторова В. Все права защищены

Источник: Сайт автора  https://valrit.ru