У Веркиного мужа была броня, работал он в МТС трактористом, хлеб для фронта растил. Но летом сорок второго, когда немцы лавиной покатились к Волге, кликнули в армию и его. Минул месяц, на второй повернуло, а от него ни весточки, как сквозь землю провалился.

«Господи, - молилась Верка, почерневшая лицом от горя и ожидания. - Хоть во сне дай увидеть его». Но он и во сне не являлся.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/lgtm-N4EDWo

* * *

Газеты пристрастилась читать. Там, бывало, о бойцах печатали - которые в бою отличились. Пофамильно называли. Потом услыхала от колхозных женщин байку, что одна молодуха в кино своего мужика увидела. Сняли его на перекуре: сидит, цигарку губами мусолит, улыбается. Стала Верка каждую субботу на центральную усадьбу бегать, в клуб, где крутили военную хронику. Уж на каких только фронтах, в каких сражениях не побывала, скольких солдат геройских не повидала - Ивана нигде не было.

И так она убивалась, так горько плакала по ночам, что мать её, Надежда Евлампиевна, в общем-то женщина суровая, крепкая, глядя на дочку, тоже закручинилась.

- Ивана, конечно, жалко, его и убить могут, - сказала однажды. - Только и себя пожалеть нужно. - Задумалась и посоветовала: - Сходила бы ты к Мавре, дочушка. Бог милостив, и чем чёрт не шутит: авось поможет колдовка…

Мавра, древняя старуха, ведунья и травознайка, жила на отшибе, сама по себе, верстах в пяти от деревни. Встав чуть свет, чтобы к бригадирову наряду домой успеть возвратиться, побежала Верка по полям напрямик, по едва протоптанным тропкам. Бежала, а сердце заботой заходилось: от матери знала, что таскались бабы к ворожее со всей округи, иной раз в очередь выстраивались. А в толкотне да спешке какое там гадание — и переврать может старуха, и перепутать второпях… Вот кабы у Мавры никого не было, кабы с глазу на глаз с нею встретиться.

Верке повезло. Мавра была в избе одна-одинехонька, чай утренний пила. Посмотрела Верка тупо на стол, где румянился початый пшеничный каравай, на блюдечко с медом (сытно кормило гадалку ее ремесло), проглотила голодные слюни и, вспомнив о своем горе, залилась в три ручья.

— Ну будет, будет, — строго сказала Мавра и насухо вытерла полотенцем сморщенный, в мелких складочках рот. — Не ты одна у меня теперь такая, беда-то общая, всенародная.

И то, что Мавра как бы угадала, с чем пожаловала к ней ранняя гостья, наполнило Верку уважением к старухе и надеждой, что она ей поможет.

Мавра между тем вышла в сенцы и вернулась с большой банкой, в которой плескалась и поблескивала вода. Опустила банку на стол и приказала:

— Гляди на воду и думай про мужа.

Верка представила себе Ивана — худого сутулого парня в короткой, не по росту, вытертой до рядна шинели (такую выдали ему перед посадкой в эшелон) и принялась смотреть на банку. Старуха сновала вокруг стола, шептала что-то, наклоняясь над банкой, чуть ли не окуная в воду острый ведьмачий подбородок.

— Зорче гляди, зорче! — крикнула Верке и тут же отпрянула от стола не то в радости, не то в испуге.

— Ну что? — спросила Верка, едва шевеля губами.

— А то, девка. Вон водичка-то зарябилась, ходуном заходила — знать дала, что жив твой Иван.

— Ой, спасибочки! — встрепенулась Верка, даже не удивившись, что старуха назвала мужнино имя. — Жив, значит?

— Жив, жив, точно тебе говорю.

И уже нисколько не сомневаясь, что это возможно, Верка попросила:

— Бабушка, мне б его хоть разочек во сне увидеть. Околдуй за-ради Христа.

— Тут и колдовать нечего, — сказала Мавра. — Дело простое. Я тебе сон-травы дам. Завари кипяточком и пей на ночь.

Говорит, а сама вцепилась в Верку выпуклым взглядом, глаза — круглые, светлые, галочьи, с мелкими черными, как ружейная дробь, зрачками. И притягивают эти глаза, и жутью от них веет, будто Мавра умом тронута, полубезумная вроде.

Сунув бабке узелок с пятком яиц и получив бумажный кулечек с травой, побежала Верка домой. Как на крыльях летела. А на работе даже песню завела к великому изумлению женщин, давно уже и думать забывших про песни.

Хоть и нет чудес на свете, а все вышло, как бабка сказала.

В ту ночь и в самом деле приснился Верке Иван. Она стояла, затаившись в жиденькой роще, не то среди топольков, не то лип, а он сидел напротив, обочь дороги, у колес машины с брезентовым верхом и что-то хлебал из котелка. Лицо усталое, худое, но спокойное. Мимо по дороге шли солдаты с ружьями за спиной, одни строем, другие вразброд, никто не кричал, не стрелял, не падал — все было мирно, тихо. Верка жадно ощупывала Ивана глазами — руки при нем, вишь как ложкой махает, ноги тоже целы — в голубых обмотках, рыжих ботинках.

Жив мужик, не покалечен. Хотела позвать его, окликнуть, но сколько ни старалась, ни единого звука не смогла вытолкнуть из пересохшего от волнения горла. Хотела побежать к нему, но не могла даже пошевелиться, окованная от пят до макушки таинственной силой сна.

Теперь она видела Ивана почти каждую ночь. То он скрюченной тенью торчал в кабине, за баранкой, круто выруливал, спасая грузовик от ям и колдобин; то копался в моторе в сдвинутой на затылок пилотке, с чумазым потным лицом, которое вытирал грязной тряпицей; то грузил в кузов какие-то плоские ящики, принимая их по цепочке из рук других солдат. И было теперь вокруг тревожно, не мирно: все чаще ухали вдали тяжкие взрывы, над окоемом вставали клубящимися столбами черные дымы, подсвеченные снизу языками пламени; всё больше становилось машин, повозок, орудий, походных кухонь, все гуще перли солдатские толпы. И чувствовала Верка, что Иван приближается к той огненной черте, где смерть косит людей, как в поле серп ржаные колосья, и просыпалась в страшной тревоге, больно сжимавшей сердце.

Девять снов ей приснилось, а тут и травка кончилась.

Снова побежала Верка к Мавре. В прошлый раз ей солнце в пути светило, улыбалось по-утреннему весело, блином-колобком выкатываясь из-за пригорка. А сейчас ветер в кустах шумел, хмурилось небо, и когда показалась за поворотом Маврина изба, принялось кропить Верку мелким серым дождиком. Но Мавра опять была одна, и приободрившаяся Верка, сдергивая с головы мокрый платок, сказала ей прямо с порога:

— Видеть его вижу, а подойти не могу. Будто стенка стеклянная передо мной. Хоть лбом бейся. Извелась вся…

Мавру, с непогоды, верно, мучила зубная боль. Вдавив ладонь в щеку, влачилась по избе маетно, тихонько постанывая и поругиваясь. Попеняв Верке, что наследила мокретью у порога, выслушав ее вполуха, недовольно фыркнула:

— Подходить к нему, значит, желаешь? А может, и полежать рядком с мил-дружком? Ну, девка!.. Многого захотела. Не пожалела б после…

— Не пожалею, бабушка. — Верка умоляюще прижала к груди платок. — Ты сколдуй только!

Вернулась домой с новой травкой.

Та, первая, была веселенькая, с крохотными синими цветочками, курчавилась шелковая, а эта — бурая, жухлая и дух тяжелый — словно от головешки тлеющей.

Легла Верка в постель, хлебнула отвара и вместе с горечью, покривившей губы, вошло в нее сонное забытье. Очутилась она среди неоглядной степи, заплаканно сверкавшей печальной предвечерней росой. Повсюду, куда ни глянь, копошились солдаты с лопатами, рыли какие-то узкие и длинные извилистые канавы. Слышались вздохи, сопенье, скрежет железа, летели черствые, рассыпавшиеся в воздухе комья.

«Неужели могилы роют? — испугалась во сне Верка. — Может, и для Ивана?..» И тут же увидела его — живого. Он, как и все, был с лопатой, но маленькой, словно бы детской, и, стоя на коленях, обхватив обеими руками короткий черенок, с надсадным хриплым хеканьем долбил землю.

Верка, задохнувшись, вмиг тяжко заходив грудью, будто не он, а она делала нелегкую солдатскую работу, подбежала к нему, радостно окликая его по имени. Но хотя кричала громко, хотя стояла прямо над ним, чуть ли не касаясь его лица подолом юбки, он даже голову не поднял.

«Ты что, Иван? — уже с обидой сказала Верка. — Иль не узнаешь?..» И осеклась, поняв, что он не видит и не слышит ее. Хотела тронуть за плечо, толкнуть, потормошить, но рука, поднявшись было, надломилась и повисла вдоль тела.

«Ну, бабушка, уж я тебя!..» — подосадовала Верка на Мавру и, отойдя в сторонку, села на бугорок, продолжая наблюдать за Иваном.

Рядом валялся вещевой мешок, Верка развязала его, подняв за кончики, тряхнула. Выпали из мешка патроны, штук с полсотни, надгрызенный сбоку ржаной сухарь, катушка с воткнутой в нитки иглой, обмылок, щербатая алюминиевая ложка, кисет красного шелку с вышитыми на нем Веркой словами: «Жду с победой», смятая в ком, дочерна заношенная нательная рубаха.

Верка взяла сухарь, попробовала укусить — зубы отскочили как от кремня. Склонилась над кисетом, принялась было капать на него слезами, но потом, сообразив, что горевать — попусту время терять, вскинулась и побежала с рубахой и обмылком в низину, к ручью.

Ах, что это было за наслаждение — стирать мужнину рубаху! Прежде чем окунуть ее в воду, Верка прижалась к ней лицом, вдосталь нанюхалась поту мужицкого. Она ее и обмылком миловала, и песочком речным отскребала — выстирала до белого сияния, выкрутила и повесила сушиться на куст — неподалеку от Ивана, но не слишком близко, чтобы не летела на рубаху земляная пыль.

Иван к этому времени приутомился, вылез из окопа — он был глубиной ему по пояс, прилег тут же, на комьях земли и, подложив под ухо пилотку, задремал.

Верка долго всматривалась в его осунувшееся, скорбное и во сне лицо и думала, чем бы еще ему пособить. Солнце уже закатилось, но свету пока было достаточно, и она, вспрыгнув с лопатой в окопчик, стала расширять и углублять его.

Солдаты же к вечеру побросали лопаты, собравшись в кучки, доставали из мешков снедь, ели, негромко переговариваясь. Некоторые бродили без видимой цели взад-вперед, проходили по самому краю окопа, в котором работала Верка, но, по всему, она для них, как и для Ивана, была невидима и неслышима.

Проснулась она в родной хате среди ночи от боли в ступне и, вспомнив, что там, у Ивана, в усердии своем долбанула лопатой по ноге, счастливо рассмеялась.

Семь раз побывала Верка в той сухой, выжженной зноем степи, где Иван и его друзья-солдаты готовились встретить врага.

По-прежнему на дальнем западном горизонте поднимались дымы, рдели в ночной темени злые зарева, но враг мешкал, не появлялся пока — то ли крепко били его на переднем рубеже, то ли копил он исподволь силы для нового рывка вперед.

А здесь, где был Иван, солдаты все еще рыли землю. Тяжело работали — до кровавых мозолей, до последнего пота, белой соляной коркой оседавшего на худых солдатских хребтах.

Сравнить бы солдата с пахарем, да не сравнивается: пахарь за плугом идет, а плуг лошадь тащит, борозда как легкая царапина на груди земли-матушки. Солдат вгрызается в родимую кротовым норовом — в нутро самое, кромсает ее и так и этак, полосует глубокими ранами. В мелкую борозду легкие зерна ложатся — для жизни, для новых всходов. В глубокие траншеи бросает война тела человеческие, и если прорастут они, то не колосом хлебным, а травой и бурьяном.

И Верка тоже рыла землю. Теперь уже трудно было понять, только ли одному Ивану она помогает или всему полку солдатскому: всё перемешалось в общей работе. Но она старалась держаться рядом с Иваном, куда он, туда и она, что он делает, то и она.

А однажды подвернулся случай услужить ему так, как ей давно хотелось.

Полевые кухни, по неведомой Верке причине, в полк не приезжали, солдаты пробавлялись в основном сухарями, а тут как-то раз прикатил на грузовике старшина — усатый мужик с лиловым носом, забинтованной головой и диким трубным голосом стал скликать бойцов. Они сбежались. Стоя в кузове, он совал в протянутые руки куски сала, пригоршнями сыпал в котелки пшено. Иван тоже получил свою долю.

Из былинок и веточек спроворила Верка костерок, сварила чудный кулеш, который и подсунула Ивану. Ничуть не удивляясь невесть откуда взявшемуся котелку с варевом, он черпанул ложкой, глотнул и, будто кот над сливками, сладко зажмурился. Впрочем, тут же позвал товарища, и Верка охнуть не успела, как котелок был уже пуст, а друзья задумчиво облизывали ложки.

Просыпаясь, Верка счастливо сияла глазами, но Надежда Евлампиевна, знавшая о странных дочкиных снах, испуганно качала головой:

— Ты посмотрись-ка, посмотрись в зеркало. Что от тебя осталось-то.

Верка таяла, как свеча восковая.

В зеркале видела она спаленное лихорадкой лицо, до проступа костей обтянутое истончившейся кожей; не толще руки в запястье, в синих прожилках шею, выпиравшие над плоской грудью бугорки ключиц.

Теперь она бросалась в сон, как бросаются в омут, не ведая, выплывешь оттуда иль нет.

В третий раз она пошла к Мавре в сентябре, когда знак первоначальной осени уже лежал на полях и лесах. Березовая роща неподалечку светилась желтым кружевом подбитых утренними холодами листьев, медлительное и неяркое вставало над деревьями солнце, небо было чистое, блеклое, как стираный-перестиранный ситчик.

К осени от Верки тень одна осталась. Брела она полем, едва волоча ноги, глухо покашливая.

Мавра, открывшая дверь, так и ахнула.

— Ты что, девка, хвораешь?

— Да нет… Мне бы… — Верка бессильно опустилась на лавку. — Мне бы…

— Ну чего тебе еще?

— Мне бы еще травки, бабушка…

Мавра приблизилась к Верке, нагнулась, прильнула ухом к ее груди, долго слушала.

— Ой худо! — сказала наконец. — В нутре у тебя непорядок. В больницу надо. К дохтуру. Иначе загниешь, девка.

— Зачем в больницу? — Бескровные Веркины губы покривились в слабой улыбке. — Я и сама поправлюсь. Мне бы только с Иваном поговорить. Чтобы он, значит, видел и слышал меня…

Бабка села напротив. Пригорюнив руку к щеке, пристально и жалостливо смотрела на Верку:

— Любишь его?

Малиновые пятна на высоких Веркиных скулах запылали сильнее.

— Шудьба наша бабья! — прошамкала колдовка и задумалась, глядя в окно.

— Так как же, бабушка? — нетерпеливо спросила Верка.

— Да так, от доли своей не уйдешь, не спрячешься. Дам я тебе травки-муравки. На одну заварку. Боле никак нельзя… И все же ты мне обещай, девка, в больницу сходить.

— Схожу, схожу, — торопливо закивала Верка. — Где травка-то?

Мавра достала из настенного шкафчика пакет, скупо сыпанула из него на клочок бумаги чего-то мелкого, черного, вовсе и непохожего на травку.

— Это разрыв-корень. Преграды рушит, людей соединяет…

Достала другой пакет, снова сыпанула на бумажку.

— А это одолень-трава. В старину от бед горючих, от напастей злючих, от смертей неминучих охраняла. И на войне тоже защитой была… Только в давние времена войны железными были, а нынешняя — стальная да свинцовая… Поможет ли теперь трава эта — того не ведаю, девка…

Завернула бумажку на четыре угла, крестом осенила, подала Верке.

— Ступай, милая, с богом.

Ночью во сне понесло Верку, как песчинку, на запад, к фронту, бросило на землю рядом с Иваном. Кругом гремел, полыхал сполохами, озарялся вспышками ночной бой. Иван в каске, сдвинутой на самые брови, гимнастерка распахнута на груди. Шинель валялась на дне траншеи, он, не замечая того, топтал ее сапогами. В руках, будто живой, крупно подрагивая, стучал автомат.

— Иван! — Верка вцепилась ему в плечо. — Ваня!

— Ты? — обрадованно дернулся Иван. — Откуда? — И заорал: — Прячься, дура! Ниже! Убьют!

Верка присела на корточки. Прислонилась спиной к стенке траншеи и почувствовала меж лопаток толчки сотрясаемой взрывами земли. Иван перестал стрелять. Приподнял каску, вытер со лба пот.

— Кажись, отбились. — Обернулся к Верке. — Ну рассказывай. Мать как?

— Здорова… Ты лучше скажи, почему не писал.

— А ты почему? Три письма послал, а в ответ ни слова. Жена называется…

— Ни одного не получила. — Верка заплакала. — Богом клянусь.

— Да не реви ты… Значит, почта… сук ей в печенку… К тому же с машины меня сняли, в другую часть перевели. Думал, ты по старому адресу пишешь, вот и не доходят письма.

— Почему с машины-то сняли? — вспомнила Верка свои первые сны.

Иван не успел ответить.

— Та-а-а-нки! — истошно завопил кто-то. — Приготовить гранаты!

И услышала Верка грозный скрежещущий гул. Он нарастал. Грохот заложил уши. Иван бросил гранату. Все озарилось вокруг. В лицо больно ударило сухим жаром. Смрадный дым вползал в грудь, царапая горло. Верка затряслась в кашле.

— Жива?! — крикнул Иван. И тут же длинно, с надрывом выругался: откуда-то слева вывернулась из красноватой полумглы черная махина и, накренившись, заваливаясь набок, поползла вдоль траншеи, круша гусеницей земляную бровку.

— Ложись! — Падая, Иван увлек за собой Верку, навалился, раскинув над ней руки. И, зная, что смерть уже висит над их головами, Верка с пробудившейся вдруг силой легко, как перышко, сбросила с себя Ивана и накрыла собой. В тот же миг на нее осел земляной пласт, сверху по нему прошла гусеница, Верка выплеснула изо рта на грудь Ивана что-то горячее и, теряя сознание, поняла, что это вытекла кровь из ее раздавленного тела.

Так утром и нашла Надежда Евлампиевна дочку — залитую кровью. Она еще дышала.

— Ой, мама, — сказала. — Где я сейчас была и что видела! Я Ивана от смерти спасла…

И, только рассказав весь сон, затихла и вытянулась.

— От снов померла, - объяснила Надежда Евлампиевна набежавшим старухам. И хотела было идти к Мавре - прибить за душегубное колдовство. Однако ворожея, кем-то извещенная, явилась в деревню сама, как раз на похороны, и растолковала Надежде Евлампиевне, что умерла Верка вовсе не от снов — не бывает такого, а от злой болезни - скоротечной чахотки. Да ещё и попеняла, что вовремя не отправила дочку в больницу.

Верку похоронили, а месяца через три, зимой, умерла и Надежда Евлампиевна - от сердечного приступа. Так что вернулся Иван после войны в пустую хату. Горевал, конечно. Но потом жизнь, как водится, свое взяла - женился вторично, детишками обзавелся.

Вспоминать про войну не любит. Разве когда выпьет в кругу друзей. Тогда рассказывает одно и то же, - про тот самый бой, когда утюжил немецкий танк траншею, в землю его, Ивана, вдавил.

Каким чудом в живых остался - до сих пор не знает.

Рассказ - Сны. Из книги - Журавлиные клики.

Автор Евгений Петрович Алфимов.

ИСТОЧНИК

Евгений Петрович Алфимов – писатель, журналист. Родился 21.08.1925 г. в Смоленске. В 1944 г. ушел на фронт.

В московских и смоленских издательствах вышли сборники его рассказов и повестей, затем большая прозаическая книга «Там, где корни...», сборник стихотворений «От восхода до заката», поэма «Слово о России и русском воине».

Умер 5 января 2020 года в 95 лет. Похоронен на Новом (Новодевичьем) кладбище в Смоленске.

* * *

Ещё один рассказ Евгения Петровича Алфимова - Новые сапожки, мной озвучен чуть ранее и для видео назван мной по другому - Память давно минувших дней:

Ссылка на видео: https://youtu.be/StyI-ZqAmG0

* * *

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

До свидания.