Евгений Онегин и его потомки

Автор Татьяна Владимировна Воеводина — предприниматель, публицист и блогер.

Пробежал недавно слушок: чиновникам запретили учить детей за границей, а кто учит — велели вернуть. Тёмная история. Было и опровержение самого высокого уровня: не запрещали-де, это ошибка. Но похоже — запрещали, но довести до результата — смогли только в отношении чиновников невеликого ранга. Директор школы, где учится моя дочка, подумывал отправить сына в Венский университет, но сказал, что теперь им, госслужащим, это не велят. Впрочем, и отец, и сын легко смирились: не велят — так не велят, не больно-то хотелось.

ЗАЧЕМ?

А вот высшие и властные — похоже, не смирились и привычки менять не собираются: у них по-прежнему в обычае учить детей за границей. В Англии, главным образом. Третье сословие тоже старается, подтягивается. Бизнесмены средней руки, мои знакомые, тоже норовят дать отпрыскам «импортное» образование.

Зачем?

Чтобы потом работать? Где? Очевидно, там. Потому что ребёнок, воспитанный за границей, неизбежно впитает тамошние «язык и нравы». Нашу жизнь он знать не будет и ориентироваться в ней тоже будет с трудом, да и не захочет он ориентироваться, зачем ему себя ломать? 

Разговоры о том, что он освоит там что-то такое передовое, просветится западной мудростью и будет её тут применять на пользу нашего богоспасаемого отечества, — это уж, простите, маниловщина.

Кстати, я заметила: премногие изучают за границей юриспруденцию. А эта профессия совсем не космополитическая, а самая что ни наесть «почвенная», привязанная к праву своей страны. А они учат даже право иной правовой системы, вроде британского.

Делать бизнес за границей? Реальный бизнес за границей нашим не удаётся: там своим-то места мало.

Так что реальная цель обучения за границей — это воспитание иностранца. Чтоб жил потом там — в «отечестве сердца и воображения», как называли Францию некоторые наши соотечественники в XVIII веке. Только теперь «отечеством» стала для нас США и Англия.

Что же получается? 

Лучшие люди отечества, ну пускай не лучшие — просто самые сильные, властные и денежные — хотят, чтобы дети их жили не «в этой стране». Они могут пережёвывать на все лады сакраментальную тему «как нам обустроить Россию», могут принимать решения и постановления, проводить одну реформу за другой, болеть и радеть за то и это, но есть один лишь маленький штришок: их дети там, — и этот маленький фактик красноречивее всех слов. Кто и где дети т.н. элиты — очень поучительная информация. Потому что очевидно, что детям мы желаем самого лучшего в жизни. По тому, где дети тех, кто имеет большие, порой почти что неограниченные, возможности, видно, что в данном обществе считается лучшим и желанным. 

Маркс верно говорил: мораль господствующего класса — господствующая мораль. Вот она и господствует.

Откуда она берётся?

ПРОВИНЦИАЛЫ

Убеждена: её источник — глубочайший, неистребимый, в поры въевшийся провинциализм.

Провинциализм настолько глубокий, что он даже не замечается, не ощущается, как не ощущаются собственные базовые качества, настолько они срослись с личностью. А наш провинциализм очень даже сросся. Он у нас, как любят выражаться продавщицы косметики, «на клеточном уровне».

Что такое провинциализм?

Это вовсе не узость кругозора или незнание того и этого, неумение стрекотать по-английски «с прононсом» или подбирать галстук под цвет носков. 

Провинциализм — это ощущение своей непоправимой второсортности. 

Гнетущее чувство, что живёшь ты в «дыре», на помойке, окружённый «уродами» и ничего хорошего на твоей помойке нет и не предвидится. А потому самое главное твоё жизненное задание — из этой помойки выбраться, вырваться, убежать и забыть её, проклятую, как страшный сон. 

Это именно и есть универсальное чувство провинциала — собственная второсортность.

 Их второсортность имманентна, выражаясь философски, непреодолима никакими силами и средствами. И помойка вечна. 

Провинциалу не приходит в голову даже попытаться превратить помойку сначала в пригодное, а потом и желанное для жизни место. Нет! Помойка — она всегда помойка, а он — всегда убогий и второсортный. 

Это «на клеточном уровне» — на поверхности-то он может сорить деньгами, отгрохать виллу в полторы тысячи квадратов, носить пиджак за пять штук баксов. Чувство второсортности от этого не убывает. Поэтому — вывезти детей! Пускай хоть они станут настоящими, не провинциалами.

Здесь лежит причина страстной тяги к «европейскому образованию», а вовсе не в каких-то там специфических знаниях или злополучном английском.

Однажды это уже было. Когда-то мы уже открылись Западу — при Петре I. Пётр заставил дворянских недорослей учиться (раньше это было не обязательно) и посылал их за границу учиться технике и «навигацкому» делу — это всем широко известно.

Определённый рывок был достигнут, но последствия его — неоднозначны и нерадужны.

Российский руководящий класс, тогда это было дворянство, начал получать иностранное образование и воспитание — с помощью привозных педагогов и гувернёров. 

Явление иностранной гувернантки (или гувернёра) широчайшим образом описано в классической литературе — все это знают. С младых ногтей в русском образованном человеке запечатлевалось: учитель — это иностранец, а иностранец — учитель.

Языком культуры науки и образования, вообще языком, на котором говорят о серьёзных вещах, для русских стал иностранный язык — французский, главным образом. 

Александр I не умел говорить о политике по-русски. (Кстати, русский поэт Тютчев — тоже; по-русски он только стихи писал). 

Русский был у многих каким-то деревенским диалектом для общения с простолюдинами. «И изъяснялася с трудом на языке своём родном» — это про Татьяну Ларину, идеал русской женщины.

А ведь язык — это не некий условный код, как иногда думают. 

Язык — это непосредственная материя мысли, другой просто нет. 

На одних языках хорошо выстраиваются одни мысли, из других — другие, как из дерева и из камня строятся разные дома. Есть даже такое экстравагантное направление в языкознании, которое считает, что язык вообще формирует мысль; вряд ли это так, но во всяком случае, родной язык мыслителя сильно влияет на его мысль. 

Известный учёный-фольклорист 19 в. Потебня верно заметил: ребёнок, говоря гувернантке «du pain», а русской няньке — «хлебушка» — имеет двоякое представление о хлебе. Теперь вдумайтесь: русский руководящий класс о серьёзных вещах говорил и думал на иностранном языке. Таким манером воспитывались и формировались люди с раздвоенной душой, чужие в своей стране.

Началось-то с того, что хотели овладеть иностранной техникой и в широком смысле — иностранными жизненными навыками, а вышло — непредвиденное.

БАЦИЛЛА НИЗКОПОКЛОНСТВА

Пётр заразил наш народный организм бациллой низкопоклонства, привил нам комплекс национальной неполноценности по отношению к учителям и светочам — к Западу. 

Наверное, царь-реформатор, как говорится, «не то имел в виду»: он хотел сделать быстрый рывок в развитии, сровняться, подтянуться.

Но получилось как раз то — комплекс неполноценности и даже смутной вины за свою непохожесть. 

Эта бацилла с тех пор живёт в нашем народном организме, вызывая хроническое вялотекущее низкопоклонство, которое временами обостряется. Периоды обострения, как и при всех хронических заболеваниях, приходятся на моменты слабости и упадка духа. А в моменты силы и славы возникает обратная тенденция — вроде послевоенной «борьбы с космополитизмом и низкопоклонством».

Вы скажете: много ли было тех дворян, говорящих и мыслящих по-французски? 

Много их было или мало, но неприятность состоит в том, что это был наш руководящий класс. 

Именно он должен был, как всякий руководящий класс, организовать и возглавить народный труд, вдохнуть в него смысл и толк. 

Для этого он должен был знать и понимать те условия, в которых выпало ему жить и работать. Он должен был понимать свой народ, его свойства, чтобы управлять им умно и производительно. 

Для этого, прежде всего, надо быть частью этого народа, а это лучше всего достигается в общем труде. 

Англия стала мировой империей во многом благодаря своему инициативному, трудовому дворянству. (На этом месте кто-нибудь непременно вспомнит об эксплуатации заморских колоний. Это так, но умно и результативно эксплуатировать — это тоже большой труд и умение). 

А наш барин, воспитанный на западный лад, говорящий и думающий по-французски, жил с головой, повёрнутой на запад. А имения свои отдавал немцу-управляющему. К руководству производительными силами страны руководящий класс оказался не приспособлен.

ЛИШНИЕ ЛЮДИ

Об этом — замечательная статья Ключевского — «Евгений Онегин и его предки», написанная по поводу столетия со дня рождения Пушкина.

Вот что он писал о воспитанном по-иностранному руководящем классе.

«Усвоенные им манеры, привычки, симпатии, понятия, самый язык — все было чужое, привозное, все влекло его в заграничную даль, а дома у него не было живой органической связи с окружающим, не было никакого житейского дела, которое он считал бы серьёзным. 

Он принадлежал к сословию, которое, держа в своих руках огромное количество главных производительных сил страны, земли и крестьянского труда, было могущественным рычагом народного хозяйства; он входил в состав местной сословной корпорации, которой предоставлено было широкое участие в местном управлении. 

Но своё сельское хозяйство он отдавал в руки крепостного приказчика или наёмного управляющего немца, а о делах местного управления не считал нужным и думать; ведь на то есть выборные предводители и исправники. 

Так ни сочувствия, ни интересы, ни воспоминания детства, ни даже сознание долга не привязывали его к среде, его окружавшей. /…/

Всю жизнь помышляя о „европейском обычае“, о просвещённом обществе, он старался стать своим между чужими и только становился чужим между своими. 

В Европе видели в нем переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом. В этом положении культурного межеумка, исторической ненужности было много трагизма, и мы готовы жалеть о нем, предполагая, что ему самому подчас становилось невыразимо тяжело чувствовать себя в таком положении».

Именно отсюда и вышли все эти наши знаменитые «лишние люди» — «культурные межеумки», чужие среди своих и среди чужих, русские французы и одновременно переодетые татары. 

Не позавидуешь исторической судьбе народа, у которого образованнейшие, часто и умнейшие, принадлежащие к руководящему классу, — «лишние» люди, «умные ненужности», как сказал об Онегине, кажется, Белинский.

Русская действительность закономерно казалась им какой-то уродливой, неправильной, не соответствующей западным прописям, которые виделись им универсальным учебником цивилизации и прогресса. 

Лучше всего это жизнеощущение выразилось в сочинениях гусарского офицера Чаадаева, где Россия без обиняков объявлялась историческим недоразумением. И это не маркиз де Кюстин, а наш, коренной русак. Искренне писал, не по заданию «вашингтонского обкома».

Между прочим, нигде за границей я не встречала такого светского обычая — брезгливо поносить собственную страну. 

Так просто, в порядке small talk’ a. А у нас презрение к «Рашке» — непременное условие, чтоб признали тебя не лохом, не совком, не продавшимся путинцем или притаившимся коммунякой.

Не оттуда ли он идёт, этот обычай? 

Даже итальянцы, которым вообще-то свойственна некоторая ирония по отношению к самим себе, — и то далеко не поднимаются до вершин нашего национального самоохаивания. 

Когда случалась нужда подумать о чём-то важном: о политике, об экономике, об «образе правления» — русские иностранцы предпочитали не наблюдать и обдумывать наблюдаемое, а вспоминать, что писали по сходному поводу светочи западного просвещения — вроде как троечник на экзамене: не думает, а натужливо пытается вспомнить.

В результате на русскую жизнь набрасывалась западная понятийная сетка, отчего почасту выходила сущая чепуха. 

Об этом же пишет Ключевский:

«Когда наступала пора серьёзно подумать об окружающем, они начинали размышлять о нем на чужом языке, переводя туземные русские понятия на иностранные речения, с оговоркой, что хоть это не то же самое, но похоже на то, нечто в том же роде. 
Когда все русские понятия с такою оговоркой и с большею или меньшею филологическою удачей были переложены на иностранные речения, в голове переводчика получался круг представлений, не соответствовавших ни русским, ни иностранным явлениям. 
Русский мыслитель не только не достигал понимания родной действительности, но и терял самую способность понимать её. 
Ни на что не мог он взглянуть прямо и просто, никакого житейского явления не умел ни назвать его настоящим именем, ни представить его в настоящем виде и не умел представить его, как оно есть, именно потому, что не умел назвать его, как следует».

Наши мыслители, за малым исключением, так и не поняли смысла и роли двух важнейших институтов русского общества и государства — самодержавия и крепостного права. 

То и другое было объявлено одиозным и достойным свержения. Но раз это существовало веками — значит что-то в этом было, помимо персональной злой воли? 

Что же? Этим вопросом никто не задавался, потому что он не поднимался в западных политических прописях.

Аккурат то же самое случилось уже в наши дни. 

Никто из наших вольнодумцев, страстно призывающих к плюрализму, многопартийности, отмене 6-й (или какая она там) статьи Конституции, ни разу не удосужились задуматься: а что же такое наша «партия» и какова её истинная роль в политической системе и шире — в жизни? 

Может, это не партия вовсе, а что-то другое, просто оно называется неправильно (вот что значит — неправильное название!) и это другое играет важную роль. Какую же? 

Об этом никто не задумался. Все прилежно стрекотали про ужасы репрессий и будущий рай — гражданское общество, невидимую руку рынка и спасительный средний класс (оказавшийся ещё более невидимым, чем рука рынка).

А начиналось всё — с посылки царём-преобразователем дворянских недорослей на выучку за границу…

Что нужно сделать прямо сейчас? 

Уверена: вернуть деток домой. 

И больше не посылать. Это было бы благотворно для самих молодых людей, для страны, для всех нас. 

Это невозможно? 

Мне кажется, тут важна сила примера. Его должны показать первые лица. 

Мой деловой опыт свидетельствует: стиль организации (любой: фирмы, завода, колхоза, школы, больницы) определяется ухватками и обликом её первого лица. 

Остальные — копируют. Вот и нужно показать пример. 

Кто-то сильный и властный должен сказать очередному щелкопёру — собирателю любимых обывателем известий о личной жизни властных особ: «Мой сын офицер, служит в Забайкальском военном округе, а дочь — учительница в школе номер такой-то. Недавно она получила повышение и стала завучем по младшим классам. Я горжусь успехами моей дочери». 

И подчинённые вернут отпрысков из Англии: они ушлые, они поймут.

Пора бы. Иначе хуже будет. 

Случись у нас какая заваруха — активы богатых и властных за рубежом заморозят, не извольте сомневаться. Солоно придётся. Жизнь, mein Herz, это тебе не partie de plaisir.

Источник