"Когда вы окажетесь в свете,
что вы будете делать?
В этот день вы - одно,
вы стали двое.
Когда же вы станете двое,
что вы будете делать?"
Евангелие от Фомы, ст.12
Наш расщепленный разум привык расчленять. Это его призвание и неотъемлемое право. Что ж, попробуем им воспользоваться. Лишь бы не пугаться очередного краха.
Пусть к катастрофам двоичного рассудка добавится еще одна, притом наверняка не последняя.
Критянин сказал:"Все критяне - лжецы".
Я ошибаюсь. Пишущий эти строки лжет.
Вообще на свете не было, нет и не будет человека, который бы не ошибался. И это фундаментальный закон мышления, его абсолютное, неизменное и неотъемлемое свойство: разделять лес на деревья и блуждать среди них. Побродим еще чуток?
Все когда-либо сказанное - огромный и единый Текст. Его читают по кускам, по слогам, по буквочкам. Ошибка заложена и в фрагментировании текста, и в субъективности прочтения. Остается спросить, что дает в итоге ошибка, помноженная на ошибку?
Ложь есть уклонение от Истины. Неважно, на волосок или на парсек, но несовпадение.
При осознании Истины целиком должно прекратиться мышление. А я вот излагаю, мыслю, следовательно, лгу. "Я ошибаюсь" - будем считать, что эти слова впечатаны под каждой строкой.
Можно и так: не сказано ли нам Витгенштейном, что мы болтливые самодовольные придурки, что наша трепотня бессмысленна? Сказано. Мало признать сей факт, в нем охота поковыряться, почему оно эдак выходит.
* * *
Сознание стробоскопично. Представьте себе диск с рисками и лампочку. Пятно светового лучика и есть наше субъективное сознательное, а вокруг и внутри кишат бездны, крутятся моторчики, заедает иглу на пластинке, окольцованная борозда невроза выпевает один и тот же обрывок мелодии, наконец подвыпивший некто хряпает кулаком по заклинившему аппарату звуковоспроизведения.
Лучик знай себе пляшет на диске. Там встречаются волна и частица. Мелькание логической зубчатки накладывается на пульсацию иррациональной волны.
Один физик скажет, что свет имеет корпускулярную природу. Другой докажет, что свет имеет волновые свойства. Оба правы, хотя оба лгут.
А теперь вспомним, что на синапсах мозга одновременно идут обмен ионами плюс электромагнитные колебания. Оба процесса смыкаются воедино, уже за пределами физического нейронного субстрата, в неимоверно ветвистых вихрях сознания, обтекающего человеческое тело целиком.
Нейрофизиолог скажет, что мозгом порождается сознание. Мистик объявит, что духом формируется плоть. Оба не погрешат против истины, хотя заведомо соврут.
Остается рассмотреть очевидную ныне вещь с крайне сухим названием: функциональная асимметрия полушарий головного мозга. Левое аналитично, правое синтетично. Одно оперирует полочками, раскладывая на них мир, другое плавает среди образов и сквозь их мешанину нащупывает бытие. Одно дробит, другое объединяет.
Теперь воспользуемся левополушарной аналитической функцией и предпримем заведомо порочную попытку классификации. Ибо любая классификация означает умножение фикции, произвольную нарезку целого на ломтики. Зато нас выручит синтетическая функция, она подскажет, что удобнее съесть винегрет, нежели целые овощи, разложенные на тарелке.
Первобытное целостное сознание вмещалось в неразвитом изотропном мозгу, где межполушарные процессы не противопоставлялись друг другу. Ныне мы являемся горделивыми обладателями анизотропного мозга, где полушария ведут диалог через мозолистое тело. При этом процесс не может пока идти равномерно в обе стороны, функции неравновесны. Проще говоря, есть мозг-правша и мозг-левша. Соответственно, психологи делят людей на рациональный и иррациональный типы, циклотимов и шизотимов.
Одни преимущественно переваривают образы, извергая при этом аналитическую информацию. Другие собирают с полочек нарезанную информацию и выплескивают ее комплексно.
Юмор происходящего заведом, поскольку и те, и другие типы нередко мнят себя солью мира, а инакомыслящих снисходительно считают заблудшими умниками, если не вредными придурками. Причем такая ошибка взаимна.
Вам говорят про Фому, но слышится про Ерему. Тут вы возражаете, что в огороде бузина, однако вас нечего даже слушать, поскольку в Киеве непреложно дядька. Подобные диалоги встречаются в жизни сплошь и рядом.
Мы все какие-то умные дураки. Ну мозги у нас по-разному нашинкованы. Говорим невпопад, в несхожих системах изложения, мучаем и мучаемся. Ссоримся и пытаемся помириться. Чего делить, поди разбери, то ли ничью Истину, то ли свои непобедимые амбиции.
Притом тростник колеблется, то ли расцеловаться, то ли треснуть собеседника посохом по башке. Далеко не каждый ударивший состоит в мастерах дзэна, вдобавок не у каждого побитого прочный череп. С другой стороны, гаже лицемерного поцелуя люди еще ничего не придумали, вспомним Иуду в Гефсиманском саду.
Мышление всегда творческий порыв. Добавим крошечный вопросительный штрих, а можем ли мы вообще творить вне Творца? С ангелами беседовали и Сведенборг, и Циолковский, в каковом занятии oба честно признались. Предлагается решить, были они гениями или сумасшедшими. Книжки свои они написали о разном и каждый на собственный манер. Не надо спорить, кто из них умнее, а то ангелы обхохочутся.
Если разум обособленный объект, замкнутая система, сам по себе, тогда есть умные и дураки, светочи духа и грязные сволочи. Попробуем пойти от обратного, тогда запутаемся и погрязнем в абсолютной относительности. Оба пути рассудочны, оба изъезжены вдрызг. Чем искать третий, не лучше ли пойти по обоим сразу.
Вот беда, не получается. Мало нам асимметрии функций и анизотропности мозга. Рациональное и иррациональное начало тоже раздваиваются - нахально, непреодолимо, изначально.
Иррациональное оперирует абстрактным и конкретным.
Рациональное выбирает между логикой и эмоциями.
Чем больше одного, тем меньше другого. Нос вытащишь, хвост увяз.
Вот мы и добрались до типологии сознания, которую нащупал на широчайшем поле практического опыта Юнг. Он вывел типы мыслительные, эмоциональные, сенсорные и интуитивные. Ибо нет человека, который мог бы одновременно воспринимать и действовать во всех четырех областях.
Представим себе эти функции в виде перекрестка. Каждая из них является главной, и к ней примыкает соседняя, тоже достаточно сильная. А их противоположности оттесняются в бессознательное, где прозябают на скудном энергетическом пайке. Но могут, изголодавшись вконец, заявить вдруг о себе похлеще, чем функции сознательные.
Легко понять, что из перекрестка четырех функций рождается восемь типов. Каждый из них в отдельности - это патологическая крайность, которая встречается редко. Но любой из нас тяготеет к одному из восьми.
К примеру, сочетание мыслительного и сенсорного дает очень крепкий тип. Трудолюбивый, властный, целеустремленный, с чувством долга. Но в то же время замкнутый, суховатый, плохо ладит с людьми, несколько приземленный, без высоких порывов духа.
На другом полюсе находится тип, сочетающий эмоциональную и интуитивную функции. Общительный, отзывчивый, эксцентричный фантазер. Однако лень, неаккуратность и недисциплинированность снижают его шансы на преуспевание.
Вот портреты двух невротиков, причем написанные бегло и сгущенными красками, без учета сопутствующих динамических противоречий. А то ведь встречаются мыслительные невротики, сентиментальные донельзя, или эмоциональные невротики с бешеной работоспособностью.
Кроме того, существует деление на экстравертов и интровертов. Не углубляясь в нюансы, отметим, что первые склонны приспосабливаться ко внешним обстоятельствам, вторые нередко идут наперекор окружающим, поскольку слишком погружены в себя.
Однако любое сознание пластично, оно способно реализовывать свои достоинства и недостатки шиворот-навыворот. А по ходу житейского сюжета действует гетевский принцип систолы и диастолы - человек пульсирует, его энергетика и функции то сжимаются, то расширяются, причем неодинаково на разных планах бытия.
Попробую пока остановиться на этом скудном пересказе, без которого обойтись никак не мог. И рискну сделать несколько выводов, которые напрашиваются, причем не блещут новизной.
Абсолютно гармоническая стабильная личность невозможна по cугубo энергетическим и нейрофизиологическим причинам.
Зачастую человек видит себя в искаженном свете, сильные стороны собственной натуры кажутся естественными и всеобщими. Зато хочется преуспеть в том, что достается труднее, именно оно порой приковывает болезненное внимание расщепленной личности.
Нередко люди преподносят свои слабости как наиболее сильные черты, чаще всего хвастаются тем, насколько преуспели на несвойственной им ниве. И других вводят в заблуждение, и сами попадают впросак.
А вот когда человек запальчиво обсуждает чужие недостатки, он чаще всего опирается на свои сильные функции. Немудрено, что людей общительных раздражают нелюдимы и наоборот; конечно, трудягу бесит безоблачный лентяй, и так далее. Каждый прав по-своему, а значит, неправ.
Встречается и обратное, если человек стремится поладить с миром при помощи другого человека. Знаменитый платоновский миф о разрезанных андрогинах и поиске недостающей половины как нельзя лучше служит здесь иллюстрацией. У рациональных типов нередко сходятся противоположности, причем образуется благополучный брак, где взаимно перекрываются достоинства и недостатки. Иррациональные типы чаще стремятся не столько к взаимопомощи, сколько к взаимопониманию. На противоположно сориентированных людей они склонны смотреть
свысока. Ну что прикажете делать цепкому сенсорику с рохлей интуитиком, а с другой стороны, заоблачного мечтателя мало интересует погрязший в мелочности хлопотун. Здесь я лишь выделил и заострил крайности, при которых возникает взаимная холодность.
По большому счету не столь существенно, что Юнг подметил восемь невротических типов, а вслед за ним Аугустинавичуте проанализировала шестнадцать разновидностей информационного метаболизма. Классификации грешат долей условности, а человек донельзя противоречивое создание.
Гораздо важней механика неизбежной неполноты и неправоты отдельного человека. И, соответственно, четкое понимание того, насколько мы разные. Наши слабости оборачиваются продолжением достоинств. А лишних и никчемных людей попросту нет.
Вроде бы все в порядке, современный гуманизм громогласно твердит об уникальной ценности личности, ее неповторимости, ее правах. Стоит присмотреться, нет ли здесь дымовой завесы вокруг набрякшего симптома. Есть, конечно. Как же иначе.
И человек, и нация, и общественный уклад могут быть представлены в виде отдельного сознательного организма. Своего рода аппарат по переработке информации с четко выраженным перевесом одних функций над противоположными.
В частности, есть все основания говорить о том, что в Древнем Риме доминировал тип мыслительно-сенсорного интроверта - воины и юристы, мало склонные к плетению абстракций и вдохновенному артистизму. Или, скажем, в нацистском третьем рейхе развернулась массовая истерия, которой подвержен эмоционально-интуитивный экстраверт. Тут есть простор для рассуждений, но пока ограничимся констатацией и пойдем дальше.
Нечего скрывать, современная цивилизация основывается прежде всего на практицизме. Личность оценивают в зависимости от того, насколько она умеет приспосабливаться. Значит, стимулируется и перевешивает экстравертное начало. А доминирует сенсорно-логический склад мышления, со всеми его несомненными плюсами, а также естественными минусами. Подобно тому, как у личности есть резервуар бессознательного, общество имеет свою периферию, где копошатся малоценные, нереализовавшиеся человеческие особи. При этом туда чаще
всего попадают люди с перевесом эмоциональности, интуитивности, а также интроверсии. Не то, чтобы их обрекают на голодную смерть в канаве, просто они хуже умеют постоять за себя. Плоды их усилий социум приемлет с трудом и далеко не сразу переваривает.
Для наглядности вспомним о судьбах троих людей, чье величие распознали с опозданием, когда их земные мытарства окончились. Познакомьтесь, пожалуйста. Интуитивно-эмоциональный экстраверт, Вольфганг Амадей Моцарт. Интуитивно-логический интроверт, Иоганн Себастьян Бах. Этико-интуитивный интроверт, Винсент Ван Гог. Попробуйте просчитать степень социальной неприспособленности каждого из них, а потом перечитайте их биографии под аналитическим углом зрения.
Закрадывается подозрение, что мы до сих пор живем в древней Спарте, однако с Тарпейской скалы швыряют отнюдь не хилых младенцев. Так и подмывает провозгласить, что открыт общественный закон противоестественного отбора.
Критерий социальной адаптации действует разрушительно. А подвергать его отрицанию означало бы несусветную глупость.
Кажущиеся исключения лишь подтверждают правило. Для сравнения упомянем несравненного Сальвадора Дали, логико-сенсорного интроверта. Ради перевеса ценных для общества функций ему простили талант и удостоили прижизненного признания.
В некотором смысле общество проливает крокодиловы слезы насчет одухотворенности, отзывчивости, стойкости, а на деле эти качества сплошь и рядом отвергаются. Перекошенное коллективное сознание стыдится взглянуть на действительность и баюкает себя, занимаясь самообманом. Суровому моралисту впору возопить о повальном лицемерии, но проку в ярлыках нет. Проблема гораздо шире.
Ход эволюции привел человека на грань серьезного расщепления личности, к войне полушарий мозга, к противостоянию сознательного и инстинктивного, к абсолютизации своей силы и к трусости при виде своей немощи, к выпячиванию якобы светлой cтoроны личности и к маскировке мнимо теневых ее сторон. Агрессивность заложена органически внутри каждого из нас и рвется наружу. Как назвать вышеописанное состояние, неврозом или бесовским искушением, не столь важно.
Соответственно расщепилось и человечество. Внешне развитая цивилизация противопоставлена так называемым отсталым культурам. Практицизм и житейская хватка возобладали над созерцательностью и мечтательностью. Тактика над стратегией, цель над смыслом, властолюбие над свободолюбием.
Однако маятник уже миновал крайнюю точку отклонения, а жителю двадцатого века остается лишь оглянуться и содрогнуться, ибо такого разгула зверств еще не бывало. Наметился обратный ход, не по грехам нашим, но по милости Божией.
Предоставим пророкам их исконное почтенное занятие, обличать язвы. Негде взяться кабинету психоаналитика, достаточно просторному, чтобы излечить невроз целого общества. Нет храма для всеобщего хорового покаяния.
Позволим себе еще одно заблуждение, вычленим некий коллективный рассудок, подмявший под себя коллективную душу. Получим неравновесную систему, но нет места для уныния, ибо она раскрыта вовне. И никогда не теряет связи с Истоком, вне которого нет ни мысли, ни чувства.
А еще оптимистически заметим, что нигде и никогда никто не шел на войну под откровенным лозунгом насилия и грабежа. Почему-то люди готовы идти на смерть лишь ради высоких идеалов истинности, справедливости, общего блага. Есть ориентиры, которые отрицать невозможно. Разве что извратить их в порыве искреннего заблуждения, ради оправдания коллективной бессознательной агрессии. Вот так реализовывались невротические припадки, начиная с крестовых походов, кончая дикими кровавыми психозами двадцатого века, когда счет
жертв пошел на десятки миллионов.
Расщепленный рассудок обречен яростно гоняться за правдой, у которой соответственно длиннющий лживый хвост.
Что поделать, если все критяне лжецы.
А кстати, зачем колотить другого человека, он вовсе не плох, он просто - другой.
Смотрите, кто пришел! "Ностальгия..."
АНАСТАСИЯ ГАЛИЦКАЯ
Я не видела ничего красивее, чем закат солнца в море. Особенно если завтра будет ветер. Тогда прячущееся за горизонт солнце - и без того тёмно-рыжее – приобретает глубокий красноватый оттенок. Цвет какой-то густой, мерцающий в жидком золоте. А если очень повезёт, то закат вдруг становится ярко-алым, и всё вокруг на короткое, совсем короткое время покрывается еле уловимыми огненными всполохами. Когда я первый раз читала «Алые паруса», то сразу поняла, какого цвета шёлк выбирал Грей - человек, влюблённый в
море. Конечно, он искал именно этот – цвет ветреного морского заката, цвет восторга, надежды и мечты.
Я скучаю по этим закатам. Я скучаю по плеску волн и по никогда не повторяющемуся узору белоснежных барашков. Я скучаю по тихому, усыпляющему шипению отлива.
Я скучаю по тёмному, фиолетово-синему бархату ночного неба, усыпанного огромными, ослепительными звёздами, так похожими на осколки бриллиантов. И мне хочется придумывать всё новые слова и фразы для того, чтобы опять и опять признаваться в любви к этой вечной, надеюсь, вечной красоте.
* * *
Мне было пять лет, когда я впервые увидела звёзды и море. Нет, не так, – мне было пять лет, когда я впервые ПОНЯЛА, что они есть. Они заворожили меня раз и навсегда.
* * *
Я лежала около спящей мамы, прижатая к дверце нашей старенькой «Волги» с серебряным оленем на капоте, и никак не могла уснуть. Мы остановились на ночёвку по пути к морю где-то недалеко от Воронежа, на берегу узенькой речушки, полной маленьких, прожорливых рыбок.
Я никак не могла уснуть и скуки ради принялась смотреть в небо.
И вдруг я их увидела. Все сразу. Россыпь ослепительных точек на чёрном, как будто многослойном небе. Я стала искать самую большую и близкую. Сравнивала, сравнивала одну с другой, и мне не хватало уже того кусочка неба, который помещался в автомобильном окне и я, нажав на маленькую чёрную кнопочку, открыла дверь, тихонько вылезла из машины и пошла туда, где звёзд было больше всего – к реке. Прямо над ней широкой полосой мерцал Млечный путь, отражаясь в чуть ребристой водной глади. Звёздочки подмигивали и
меняли цвет, они трепетали, пульсировали и вздрагивали. Я точно знала, что от холода. Я точно знала, что в космосе не может быть иначе – только холод и прекрасная, тёмная ночь.
Не могу теперь вспомнить, которая из звёзд показалась мне самой большой. Может быть, это была Полярная или Альтаир…
Не могу теперь вспомнить, которая из них позвала меня, поманила сыграть с ней в прятки…
Я вошла в воду и попыталась поймать её отражение, но оно неизменно ускользало, пролезало сквозь растопыренные пальчики и принималось подмигивать откуда-то сбоку. Конечно, это были не звёздочки, это были лунные блики, но заманивать они умели ничуть не хуже. Наверное, если бы я не умела плавать, то так бы и ушла навсегда за звёздами в тёмную, сказочную ночь… Но я умела и просто поплыла. Легла на спинку, как учил папа, и двинулась вниз по течению. Медленно-медленно. Глядя в небо.
Меня выловили рыболовы, мимо которых меня важно и спокойно несла река в чуть звенящей стрекотом цикад тишине. Меня вернули с неба их удивлённые крики, я очнулась, огляделась по сторонам и не увидела ни нашей машины, ни знакомого берега с кривой берёзой у самой воды. Ох, и испугалась же я. И закричала что-то. Рыболовы втащили меня в лодку, укутали в огромный ватник и кое-как успокоили. А потом, поразмыслив, повезли вверх по реке, велев внимательно глядеть на берег, пока не увижу знакомые места. Я плакала
и канючила о прощении, сама не понимая за что. «Там звёзды, - причитала я, стуча зубами, - они красивые, они звали и звали…»
Та самая берёзка обнаружилась буквально через несколько минут - всё-таки течение в тех местах было слабеньким, и далеко меня унести река так и не смогла. Не успела. Или не захотела.
Меня высадили, строго-настрого велели, не сворачивая, идти к машине, пригрозили побить по попе в случае непослушания и долго ещё не отчаливали, обсуждая между собой маленькую странную девчонку, которая плавает за звёздами. Я тихонечко залезла, всё ещё мокрая, под одеяло, отвернулась от неба, прижалась к тёплому маминому боку и уснула.
Утром меня наказали. За то, что описалась во сне. А я и не писалась вовсе, но сказать об этом было никак нельзя. Это я понимала совершенно точно, ведь тогда пришлось бы рассказать о своём ночном приключении. Ужасно хотелось уехать поскорее с этого места, было страшно, что сейчас придут те рыбаки и расскажут маме о моей ночной прогулке. Но они так и не пришли, и мои родители до сих пор не знают, что я чуть не уплыла от них в ту ночь навсегда…
А потом оказалось, что в машине сломалась какая-то деталь, и папа решил ехать к морю на следующий день. И снова я не спала почти всю ночь, и снова подмигивали мне звёзды, и пытались рассказать что-то, но я удержалась и не пошла за ними. Они ждали, ждали, и выслали за мной спутник. Что это был именно он, я узнала на следующее утро от папы, которому рассказала про странную большую и очень яркую звёздочку жёлтого цвета, выныривающую из-за во-о-о-он той ветки и прячущуюся между тремя звёздочками, которые похожи
на треугольник – всегда в одном и том же месте. Папа сказал: «Отстань со своими глупостями, это был спутник!»
- А что это такое – спутник? – спросила я.
- Это такой большой металлический шар, который люди на космической ракете запускают в небо, чтобы он летал вокруг Земли.
- Его дедушка запустил?
- Наверное, - грустно сказал папа.
– А может быть, дедушка в нём летает? – спросила я.
- Может быть…
Мой дедушка и правда запускал спутники. И орбитальные корабли. Он был гений, мой дедушка и, наверное, любил звёзды. И море. Но я не знаю этого, а только догадываюсь. Потому что он умер за полгода до того, как я стала понимать… За полгода до этой нашей поездки. Я очень его любила. Он был смешной, у него были самые добрые руки, их объятия я помню до сих пор. Только надо крепко зажмуриться и представить себя маленькой. Вот и всё. Я не помню его лица – только по фотографиям, а руки помню. Мне было в них так
уютно. Когда его не стало, мне сказали, что он улетел на одном из своих кораблей, и велели ждать. Они думали, что я маленькая и скоро забуду о нём. А я жду до сих пор…, так уж вышло, что не могу не ждать.
На том самом месте мы останавливались каждый год, пока папа не купил новый «жигулёнок», который так быстро ездил, что первая и последняя наша ночёвка устраивалась уже не под Воронежем, а под Ростовом. Но ещё лет пять я раз в год, в течение одной ночи могла следить за спутником, в котором летал мой дедушка…
* * *
А потом, наконец-то, было море. Первый раз. Я помню, как папа поставил меня у кромки воды и отошёл в сторону. Было, наверное, часов пять-шесть вечера. Народу совсем мало и тишина…
Я удивилась ужасно. Так много воды. И у неё нет края, куда не смотри. Как это? Мне, конечно, говорили, что море – это когда нет никаких краёв, но я была уверена, что они просто их не видят. Они не видят, но я-то увижу обязательно, потому что у них глазки уже старенькие и в очках, а у меня – молоденькие и видят далеко-далеко. Я смотрела, и смотрела, и смотрела, и не видела ничего, кроме воды. А так хотелось доплыть до того - невидимого берега…
И был первый закат, и кажется, что я тогда ненадолго сошла с ума. Мама рассказывала, что я буквально заболела «закатной манией» и всё требовала, чтобы мне его показывали почаще. Я успокоилась только через несколько дней. Мне всё-таки смогли объяснить, что закатов не бывает на заказ. И я смирилась. Тем более, что обнаружилась куча других, не менее замечательных вещей. Крохотные, скрученные в причудливую спираль ракушки; камешки с дырочками; медузы; длиннющие, жёсткие сосновые иголки; гладкие-гладкие,
отполированные морем разноцветные стёклышки; смешные мидии; водоросли; рыба кефаль – серебряная, с ярко-голубой полосой на длинном боку; страшный, круглый, ни на что не похожий морской котик с длинным и острым хвостом…
А ещё была скала «Парус» с огромной сквозной дыркой, в которую вполне могла бы поместиться не только маленькая девочка, но и вполне взрослая тётенька, и родник - ледяной и прозрачный - у самого края моря, и скала «Булочка», будто сложенная из только что выпеченных, с пылу-с жару пышек, и водопад «Мужские слёзы», проливающий скупые искристые капли на белые-белые плиты, будто специально уложенные кем-то прямо под высокой скалой…
А кизил! Кислый-прекислый. А ежевика! Сладкая-пресладкая. И страшная змея, вдруг выползшая из-под её куста. Как же быстро я бежала тогда, подгоняемая диким ужасом… Вот интересно, откуда мне было знать, что змея - это страшно?
И снова звёзды! Ещё больше тех – воронежских. На небе, уже не чёрном, а то ли фиолетовом, то ли… Не знаю я слова, каким можно было бы описать это цвет. Не знаю. Он был так изменчив – то темнее, то светлее, а иногда небо казалось каким-то безжизненно глянцевым, и хотелось плакать отчего-то…
На звёзды мне долго смотреть не разрешали. Прогоняли спать. Но из окошка при свете фонарей их почти не было видно. А те, что виднелись, блекли и переставали мерцать.
Иногда случалось уговорить маму, и она вела меня на пляж подальше от человеческих огней смотреть на огни небесные. Мы ложились рядышком на деревянные, жёсткие лежаки и начинали хвалиться, кто больше увидит красивых звёзд. Мне всегда везло больше, чем маме, мои звёзды оказывались и крупнее и ярче. Теперь-то я знаю, что так бывает всегда у того, кого любят...
Мама показала мне Кассиопею. И с тех пор я знаю, как пишется латинская буква «W». Она показала мне Большую Медведицу и не смогла показать Малую. Я так никогда и не нашла её, хотя прекрасно знаю, как это сделать. Очень обидно, ведь именно в ней, а вовсе не в Большой, прячется от меня Полярная звезда.
* * *
Мне хочется сочинить звёздную сказку. Мне хочется сочинить морскую сказку. И найти слова, такие же красивые, как море и звёзды, такие же сильные и опасные, такие же далёкие и близкие… Старые, старые слова...
1.ZipSites.ru Архивы сайтов на любой вкус. Вы
много времени проводите в Интернете, когда вам нужно найти ответ на
интересующий вас вопрос? Зачем? За вас уже все сделали. Заходите, и
все найдется.
Смешные и познавательные истории о путешествиях автора по разным странам.
Принимаются для публикации рассказы и информация. Чем раньше пришлешь - тем
быстрее прочтешь. Почитайте, улыбнитесь - и к вам потянутся люди. Время
пошло.
3.Мастера и шедевры.
Интересные рассказы о выдающихся художниках - от
Древнего Египта до наших дней. Об их жизни и творчестве, о картинах и тех,
кто на них изображен.
По книге И. Долгополова "Мастера и шедевры".
Для истинных любителей искусства.
