Искусство создания знаков
   (фрагменты интервью декана факультета менеджмента в сфере культуры Московской высшей школы социально-экономических наук (Российско-британский магистерский университет), эксперта Совета Европы Сергея Зуева Наталье Архангельской, "Эксперт", 10.06.02)

   В постиндустриальном мире сфера культуры из иждивенца экономики превращается в главную движущую силу общества. И главной наукой XXI века будет наука управления социально-культурными процессами. Эта мировая тенденция отчетливо проявилась во второй половине ХХ века и сегодня, как утверждают специалисты, начала ощущаться и в России. В основе ее - исконная приверженность человека к знакам, символам и мифам, которыми он мыслит и которые управляют его сознанием.
   Сергей Зуев: В российской культуре происходит тот же процесс, что и в других сферах жизни: приватизация управления. То есть приватизируется не какая-то вещь, а способность или право на что-то. Более семидесяти лет в России существовал определенный тип культурной политики - распределительный, и в иные периоды он был весьма эффективен: например, в тридцатые годы, когда решалась задача насаждения всеобщей грамотности. Эта модель предполагает некие образцы, которые распространяются из центра на места и несутся в массы. Сегодня процесс тиражирования известных культурных трендов остается, но приходит осознание ценности собственного культурного самопроявления. Дело не только в том, что есть Лувр, Третьяковка или Большой театр, - их можно увидеть по телевизору, но и в том, что любая группа, ощущающая себя как таковая, или нация, или даже отдельный человек получают право на свое культурное самовыражение. И в этом смысле ценность такого самовыражения, скажем, бурятских сообществ где-нибудь за Байкалом ничуть не меньше, чем балет, поставленный в Мариинке: с точки зрения демократизации культуры это явления одного порядка. Такого не могло быть в так называемой европоцентрической (или старой советской) модели, когда есть только нечто в центре, а все остальное - лишь его слабое повторение. Люди начинают - к сожалению, пока лишь изредка - ощущать себя создателями и творцами собственной культуры, но этот кураж - уже огромная ценность.

   Наталья Архангельская: Когда этот процесс начался?
   С.З.: Шевеление началось на уровне профессиональных групп и носило вполне профессиональный характер. В частности, роль паровоза в ситуации с культурой в девяностые годы выполняли музеи - те, которые понимали свою миссию шире, чем просто сохранение набора культурных образцов прошлого. Взять для примера Ясную Поляну, которая становится структурообразующим предприятием на своей территории. Куда идут работать люди из окрестных деревень? В музей, у которого есть школа, пасека, требующий заботы большой лесной массив. Музейщики реализуют разные экологические, сельскохозяйственные проекты и так далее.

   Н.А.: Ясная Поляна - крупный комплекс, понятно, что он может играть стержневую роль. Но такие есть не везде.
   С.З.: Здесь проявляется мировая тенденция. Вспомним действующую в Англии программу возрождения старых индустриальных центров средствами культуры. Оказывается, что такие вещи, как культурный туризм, информационные технологии, работа с городской средой, с определенными формами поведения, ориентация на экономику свободного времени, могут повлиять на образ территории и на то, как люди там живут. К нам в Россию это понимание тоже приходит, хотя и с небольшим опозданием - десять-пятнадцать лет. И дело вовсе не в масштабе таких центров, как Ясная Поляна, Соловки или Пушкинские Горы. Вот городок Крапивна недалеко от Ясной Поляны, населения - около трех тысяч, и совершенно непонятно, чем оно может там заниматься. Все прежние формы деятельности захирели: какие-то ремонтные мастерские, пищевка - все в руинах. Ясная Поляна берет городок в свою орбиту и возрождает там традиционные ремесла: производство пастилы, варенья, кузнечные и плотницкие мастерские. Они будут работать не только на внутренние нужды, но и на туристическую отрасль. Это один путь. На Соловках, скажем, проблемы другие: там музейному руководству пришлось налаживать непростые отношения объекта федеральной собственности, музея "Соловки", с новым владельцем монастыря, церковью, в условиях, когда оба объекта находятся на одной территории. Кроме того, Соловки - это остров: пришлось налаживать транспортное сообщение и решать другие хозяйственные задачи.

   Н.А.: Почему культура - отрасль повсеместно по преимуществу остаточная - выдвигается на такое серьезное место?
   С.З.: Это феномен постиндустриального общества: культура из "экономического иждивенца" превращается в ресурс. Причем социально-культурное проектирование - процесс сложный, так как идет без прототипов, в отличие, скажем, от инженерных разработок. Мы не можем пройти тот же путь, который прошли другие. Станок можно поставить тот же самый, а в культуре, в образовании, в информационном поле надо искать свои пути. Есть, конечно, общие принципы, но все же это чистое творчество, причем привязанное именно к данной местности.

   Н.А.: Нет ощущения, что почва, из которой все это должно прорастать, полностью вытоптана советскими временами и десятилетием безвременья?
   С.З.: Знаете, есть три типа культурной политики. Первую называют харизматической: существуют несколько имен или культурных трендов - знаковых, известных всей стране, и в них надо вкладывать - это приоритет. Ну, я условно назову, скажем, Большой театр или Клавдию Шульженко. Эта модель сегодня весьма характерна для националистических правительств Европы, например Австрии. Они активно продвигают свои символы - имена и культурные традиции.

   Н.А.: Тирольский фольклор, например, который буквально не сходит с голубого экрана на каналах, транслируемых за границу.
   С.З.: Вторая модель характерна для французов, она начала насаждаться еще в шестидесятые годы министром культуры Андре Мальро и продолжена в восьмидесятые Жаком Лангом. Это социал-демократическая модель: есть культурные вершины, и надо обеспечить доступ к ним самых широких слоев населения: устраивать передвижные выставки, гастроли театров в провинции, снижать цены на билеты и так далее.

   Н.А.: Искусство должно принадлежать народу...
   С.З.: Именно. И наконец, третья модель - культурная демократия. Она требует совсем другого типа работы. И когда мы спрашиваем себя, была ли в советское время вытоптана культурная почва, надо исходить из того, что тогда мы шли по первой или по второй модели. А сейчас мы работаем в гораздо более широком диапазоне целей. Сверхзадача для нас - высвобождение общественных энергий путем создания благоприятных условий.

   Н.А.: Например?
   С.З.: В Самарской области есть много небольших индустриальных центров, и там один из моих коллег запустил проект под девизом "Узнай свой город": жители включаются в составление мозаичного изображения своего города, тех знаков и образов, которые, с их точки зрения, символизируют его будущее. Нечто подобное должно быть проделано и в ряде соседних городов. Затем из всей этой массы образных представлений в каждом городе отбирается по десятку лучших и организуется передвижная выставка, предлагающая совокупный знаковый портрет всего региона. Идея принадлежит музейщикам из Новокуйбышевска - небольшого индустриального городка под Самарой.
   Или другой пример. В городе Епифани под Тулой сотрудники музея "Куликово поле" выдали на руки всем желающим порядка тысячи фотоаппаратов, обыкновенных "мыльниц" (сразу скажу, что не пропал ни один из них, только несколько штук сломались). И было предложено снимать то, что люди считают самым главным, самым красивым в своем городе - его знаком, символом. Молодежь, конечно, была более активна, но приняли участие и люди зрелого возраста. Сделали несметное количество фотографий, из которых организаторы скомпоновали огромное панно - его фрагменты выставлялись на перекрестках, на стендах в центре города, в наиболее людных местах. Вся акция вызвала большой энтузиазм жителей и имела громадный успех.

   Н.А.: Советская культурная инфраструктура была мощной, но сегодня она лежит в руинах. Что из ее обломков можно использовать, помимо упомянутых домов культуры?
   С.З.: Серьезным ресурсом являются библиотеки, которым выпала особая роль: это не просто место, где хранятся книги, это информационный терминал. На российских расстояниях это принципиально важно. И если в Нижневартовске, Ярославле или Кудымкаре Коми-Пермяцкого автономного округа библиотека есть, то там и среда другая. Вообще это вопрос институциональной реформы: каким образом оставшиеся от советских времен обломки культурной инфраструктуры можно переинтерпретировать в современном контексте. Надо понять: музей это храм, где благоговейно ходишь и ничего нельзя трогать руками, или музей это форум? Библиотека это просто хранилище книг, или это информационно-ресурсный центр? Дом культуры на селе это место юбилейных отчетов или возможность коммуникации и демонстрации знаков и метафор современного типа жизни? И так далее.

   Н.А.: А населению это все нужно?
   С.З.: Вы даже не представляете, до какой степени. В начале девяностых и в голову бы не пришло, что через несколько лет театры будут забиты до отказа, а в музеи будут стоять очереди: общий пессимистический настрой создавал ощущение конца света. Но сегодня есть все основания говорить о расцвете культуры. А как иначе можно оценить то, что количество театров, например, за несколько лет увеличилось вдвое? То же самое и с музеями: повсюду открываются новые - муниципальные, частные.

   Н.А.: В чем же дело? Страна если не лежит на боку, то в лучшем случае стоит на четвереньках. Может быть, все начинается именно с культуры?
   С.З.: Начинается и заканчивается. Мераб Мамардашвили сказал замечательную фразу: культура это то, что остается, когда я все забыл. Мы пережили колоссальный слом, шок. Мы все забыли, но осталась культура, и она начинает пробиваться. Это не значит, что уже все хорошо. Напротив, во многих местах ситуация чудовищная, особенно удручает низкая компетенция людей, которые должны профессионально заниматься культурой. Вот серьезная проблема - жизнь современного Севера: сегодня ее характер определяется присутствием там крупных корпораций, которые заинтересованы главным образом в выкачивании оттуда сырьевых ресурсов и мало заботятся о поддержании каких-то стандартов жизни. Северные города это не города - это вахтовые поселки. Там очень обедненная среда и низкая квалификация культурных работников, которые не понимают, что происходит. А когда чиновник утрачивает понимание происходящего, у него срабатывает один рефлекс - держать власть. Все, что не подпадает под определенный стандарт, распознается как претензия на власть и отсекается. Так происходит не только на Севере.
   Новые формы культурной работы, конечно, не всеохватны, и половина населения страны остается за их пределами. Я бы даже сказал, что это интересует меньшинство, но оно уже настолько заметно, что становится социологической величиной. Я говорю скорее о надеждах, чем о реальных процессах, но тенденция явно на повышение. В Самарской области сделана ставка на ряд авангардных фермерских хозяйств. А что такое современный фермер? Это человек, которые живет в определенном окружении: ему надо учить детей, организовать свой дом как некое культурное целое, как систему символов. Может, он и слов-то таких не знает, но это надо делать. Программный ход - это сращение новых культурных инициатив (знаков) с другими аспектами человеческой жизни.

   Н.А.: Вот вы работаете с окружающей человека средой. Но ведь известно, что русского человека окружающая среда всегда оставляла равнодушным, и это отмечали русские философы: он душой устремлен вверх и вдаль - к Богу и в пространство, он не видит покосившегося сарая, обвалившегося забора. Это его не волнует. Не безнадежным ли делом вы заняты?
   С.З.: О России "вообще" говорить сложно - ведь исторически страна существует в абсолютно разных временах: есть территории, живущие в восемнадцатом веке, а есть живущие в двадцать первом. И экономически тоже. И я бы не рискнул делать обобщения даже относительно европейской части. В России есть все. Сосуществуют разные потенциалы, и это управленческий вопрос, какой из них можно акцентировать, а какой - притушить. То есть нужна стратегия. Ведь когда Амстердам в семидесятых-восьмидесятых годах объявил себя открытым городом европейской культуры, это был не просто лозунг: была провозглашена стратегия развития города, на которой строились экономика, социалка, образовательная политика. То же самое сейчас делают британцы, объявившие Ливерпуль - портовый город - центром культуры и делающие именно культуру доминантой его развития.

   Н.А.: А вы можете как-то обозначить, пусть обобщенно и приблизительно, политико-культурное лицо крупных региональных кустов?
   С.З.: Попробуем. Есть, например, предпосылки для складывания нового "Северного пути". Может быть, не транспортного, как раньше, скорее гуманитарного: культурно-образовательного, информационного, медийного. Когда перед Российской империей вставали новые задачи, всегда усиливался интерес к этим параллелям: Северный морской путь, Транссиб - это опорные лафеты, на которых выстраивалась европейская политика. Упершись в них спиной, можно было обратиться лицом к европейским реалиям. Консолидация Севера сегодня налицо начиная с его европейской части - Архангельской губернии - вплоть до Чукотки. Другой мегарегион - это, конечно, северо-запад европейской части России. Это фактически транзитная территория, регион-мембрана. Что означает, например, что Псковская губерния стала пограничной? О Калининграде можно даже не говорить. Поэтому принципиальной здесь стала разработка всяких моделей трансграничности в широком смысле - культурно-образовательной, информационной, экономической. Главное - обмен, контакты, ведь это наиболее интегрированная в Европу часть страны. Далее - центр России: он просто насыщен перспективами современных технологий. Юг европейской части - Ростов, Краснодар, Ставрополье: откуда там столь пристальное внимание к такой традиции жизни, как казачество? Это попытка консолидации местного населения одновременно с усилиями по самоидентификации. Но ведь традицию нельзя просто возродить - ее необходимо переинтерпретировать в современном контексте.
   Рядом Кавказ, Каспий, и регион волей-неволей оказывается втянут в орбиту геополитики. И все культурные формы жизни должны это учитывать. Есть Урал со своим промышленным наследием, во многом уникальным. Есть Дальний Восток, втянутый в сферу влияния Азиатско-Тихоокеанского региона, с теми культурными формами и с теми опасностями, которые там присутствуют: фактически идет ползучая аннексия региона.

   Н.А.: Там культурный процесс идет - хоть какой-нибудь?
   С.З.: Я там бывал. Есть такое понятие "культурная безопасность", так вот: на Дальнем Востоке речь идет о явной опасности. Но если идею "культурной безопасности" европейцы трактуют как защиту от всеобщей макдоналдизации, то для нас она имеет гораздо более сложное наполнение. Дело не только в том, что плотность населения там на порядок ниже, чем в сопредельном государстве, хотя эта демографическая масса ощутимо нависает. Проблема в том, что данной опасности нечего противопоставить. Китайцы несут свои формы общежития, свою традицию и закрепляют ее на нашей территории - как чайнатауны по всему миру. Такова китайская диаспоральная политика: они внедряются не за счет своего количества или экономической эффективности, а воспроизводя свой способ жизни, который оказывается очень адаптивным в любых агрессивных средах. Примерно то же самое делала послевоенная Япония в отношении Юго-Восточной Азии, но не в военном формате, а в экономическом. И цели своей достигла, а это, безусловно, культурная политика - использование своего исторического мифа. Будь то миф о "Дальнем Западе", "Священном ветре" или исторической миссии страны и народа. А на что может опереться российское население на Дальнем Востоке? Непонятно. Проявленной традиции нет, нет даже знака, метафоры или девиза, которые могли бы лечь в основу шага развития.

   Н.А.: Есть, напротив, ощущение, что люди там живут как бы в подвешенном состоянии.
   С.З. Да, а чего им сопротивляться? Отсутствует культурное наполнение - нет воли к жизни. Вспомните американский миф о Дальнем Западе: количество людей, которые продвигали фронтир - западную границу, было невелико. Но, как говорил Гумилев, уровень их пассионарности был очень высок. Какую роль играл Владивосток в советское время? Город-символ - элемент некой системы, имевшей свою миссию. С развалом системы исчезает и миссия. А России девяностых годов Дальний Восток, по сути, был не нужен. Потому так резко поднялся и уровень претензий Японии на острова Курильской гряды: мы не знаем, что с ними делать, и это видно невооруженным глазом. Если бы люди на Шикотане или Сахалине, говоря в военных терминах, ощущали себя как военный форпост, ситуация была бы другой.

   Н.А.: А вот на Кубани и в Ставрополье такого смыслового провала нет.
   С.З.: Да, все тамошние проявления общественной активности, в том числе и не вполне корректные и адекватные, объясняются именно представлением региона о себе как о форпосте. И эта энергетика сильно чувствуется - достаточно туда приехать. А вот Север объединен другими ощущениями - осознанием себя как участника мировой системы разделения труда, пока на сырьевом уровне. Хотя понятно, что долго на этом не протянешь.

   Н.А.: Речь идет об очень серьезных вещах - о территориальной целостности государства. Вы уверены, что это сфера ответственности культурной политики, а не государственной идеологии, скажем? Или национальной идеи?
   С.З.: Но это самосознание людей - как они про себя думают. Это воспоминание о себе в истории: традиция, смысл жизни, самоидентификация. Со словом "идеология" я был бы поосторожнее, потому что мы так называли то, что насаждалось от одних к другим: в политической элите есть представление о политической необходимости, оно обосновывается и несется в массы. Это более искусственный процесс. Что же до национальной идеи, то тоже вряд ли - слишком силен региональный аспект. Ведь, скажем, сетевое единство северных территорий с помощью иной системы знаков можно, в принципе, переформатировать: из "экономического или военного форпоста" в "носителя культуры монастырей, очаг религиозной традиции и религиозного искусства".
   Искусство в рамках культуры выполняет роль интерпретатора и критика всех этих стандартов и традиций. Ведь что такое искусство? Это нетривиальный взгляд на привычные вещи. И "искусство создания знаков" - культурная политика - тоже не является здесь исключением. Вот интересный случай из этого ряда: где-то на Севере собрались праздновать юбилей Ермака. И возникла проблема: оказывается, малые народности смотрят на эту фигуру иначе, чем мы. Кому-то в голову пришла гениальная идея - провести фестиваль конкистадоров, пригласить татар, испанцев. А заодно вспомнить и Ермака. В итоге получилось интересное международное событие, и это - простейший пример интерпретации: на фестивале завоевателей от русских выставить Ермака, от татар - Мамая и так далее.

   Н.А.: Это была просто удачная находка или нечто закономерное?
   С.З.: Это культурная технология. Если такими вещами заниматься технологично, то надо, к примеру, придумать юбилей, стянуть под него ресурсы и сделать его спусковым крючком ваших стратегических планов. В Самаре мне рассказывают: а ты знаешь, что на территории нашей губернии произошло крупнейшее сражение Средневековья? Здесь столкнулись Тимур с Тохтамышем, и масштаб битвы не идет ни в какое сравнение ни с чем подобным. Мы не за того и не за другого, но это культурный факт, с ним можно поиграть. Или пятисотлетие российского чиновничества - чем не дата? Классический пример культурной интерпретации - шотландская история с лохнесским чудовищем, а на выходе полумиллионный туристический бум в течение уже многих лет. А ведь этот Лох-Несс - дыра дырой, скучнейшее место: дурят обывателя, но делают это технологично: все остаются довольны. Пример, конечно, забавный, но если попытаться выделить главное из всего сказанного, то я бы подчеркнул следующее: для работы со знаками более всего важен вопрос интерпретации. Да, есть традиции, линия культурной инерции, память о себе, но сами по себе они не работают. Необходимы особые приемы, чтобы их тактично переформатировать во что-то прикладное. Так, как в восемнадцатом-девятнадцатом веках наработки фундаментальной науки были переинтерпретированы в инженерные разработки, что дало толчок промышленно-экономическому буму. Под тем же знаком будет проходить и двадцать первый век, только на сей раз это будет революция гуманитарных менеджеров: в ход пойдут наработки в психологии, социологии и особенно в культуре. Мы стоим на пороге эпохи бума прикладных культурных технологий.


   Постиндустриальное общество и культура постмодерна
   (Емелин Вадим, http://emeline.narod.ru/index.htm)

   Становление постмодерна, как правило, связывается с событиями, происходящими исключительно в области философии, науки, искусства, политики, то есть, если воспользоваться терминологией Маркса, в сфере надстроечных явлений. Складывается такая ситуация, что за рамками остается такой существенный фактор для становления и развития постмодернистских тенденций, как преобразования в производственной сфере. Известно, что эти изменения наиболее адекватно описываются теорией постиндустриального общества, основу которой положили Д. Белл, Д. Рисман, А. Тоффлер, З. Бжезинский, Дж. Гэлбрейт, А. Турен и др. Сам термин "постиндустриальное общество" родился в США – на рубеже пятидесятых-шестидесятых годов американский социолог Даниел Белл широко его использовал в своих лекциях для характеристики нового этапа американского капитализма. Первоначально постиндустриальное общество рассматривалось в рационалистических понятиях линейного прогресса, экономического роста и повышения благосостояния, связанных с процессами технизации труда. Затем этот термин наполняется новым содержанием. С конца 60-х начинает развиваться теория постиндустриального общества, отличительными чертами которого называют массовое распространение творческого, интеллектуального труда, качественно возросший объем и значение научного знания и информации, развитие средств коммуникации, преобладание в структуре экономики сферы услуг, науки, образования, культуры над промышленностью и сельским хозяйством. Постиндустриальное общество начинает рассматриваться как качественно новая ступень развития не только Запада, но и всего человечества. В 70-е и 80-е годы концепция постиндустриального общества развивается главным образом как футурологическая и социологическая теория, призванная описать воздействие новейших информационных технологий на социум. Так, Д. Белл заявляет, что в наступающем столетии решающее значение для экономической и социальной жизни, для способов производства знания, а также для характера трудовой деятельности человека приобретет развитие нового социального уклада, зиждущегося на телекоммуникациях. Становление, постиндустриального общества он связывает с развертывающейся революцией в организации и обработке информации и знаний, в которой центральную роль играет компьютер. Компьютер, по мнению американского социолога, является символом и одновременно материальным носителем технологической революции – именно компьютер коренным образом трансформирует общество второй половины ХХ века. Таким образом, ключевая роль в новом обществе отводится информации и электронным средствам, обеспечивающим техническую базу для ее использования и распространения. В связи с этим, широкое распространение получил термин "информационное общество", в общем-то, дублирующий понятие "постиндустриальное общество", и использующийся для обозначения цивилизации, в основе развития и существования которой лежит особая субстанция, именуемая "информацией", обладающая свойством взаимодействия как с духовным, так и с материальным миром человека и, тем самым, определяющая одновременно и социокультурную жизнь человека, и его материальное бытие.
   Следует отметить, что у теоретиков постиндустриального общества не наблюдается единого мнения по поводу названия новой стадии социального развития – так для ее характеристики наряду с понятием "информационное общество" используются довольно широкий спектр эпитетов: "сверхиндустриальная цивилизация" (Тоффлер), "научное общество" (М. Понятовский), "телематическое общество" (Д. Мартин), "технотронное общество" (З. Бжезинский). Но чаще всего для обозначения нового общества употребляются термины, содержащие приставку "пост". Так, У. Дайзард отмечает, что стремление выразить сущность нового информационного века вылилось в целый калейдоскоп определений. Дж. Лихтхайм говорит о постбуржуазном обществе, Р. Дарендорф – посткапиталистическом, А. Этциони – постмодернистском, К.Боулдинг – постцивилизационном, Г. Кан – постэкономическом, С. Алстром – постпротестантском, Р. Сейденберг – постисторическом, Р. Барнет вносит в этот калейдоскоп прагматическую нотку, предлагая термин "постнефтяное общество". Большинство этих эпитетов восходят к понятию "постиндустриальное общество", популяризованному гарвардским социологом Д. Беллом. Общая приставка этих терминов, по мнению Дайзарда отдает каким-то осенним чувством увядания, свойственным нашему веку, – ощущением конца. Что касается "ощущения конца", то с этим можно согласиться, но, конечно, не "конца света", а скорее законченности определенной исторического и мировоззренческого периода. А употребление терминов, содержащих приставку "пост" для характеристики наступающей эпохи во многом обусловлено тем, что она находится лишь в стадии становления, и у теоретиков в полной мере не сложился ее образ, позволивший бы им оперировать более содержательными понятиями.
   Идеологи постиндустриального общества в своих социально-философских построениях предлагают особое видение исторического процесса, которое можно охарактеризовать как трехстадийную концепцию. Они утверждают, что социум проходит три стадии развития – аграрное или доиндустриальное, индустриальное, постиндустриальное или информационное общество. Так, рассуждая в рамках данной парадигмы, Тоффлер называет зарождающуюся цивилизацию "обществом третьей волны", хотя, следует отметить, этот эпитет получил меньшее распространение и, в общем-то, для научного понятия носит несколько образный и излишне метафоричный характер.
   Так или иначе, наиболее распространенными понятиями, применяемыми для обозначения новой стадии социального развития, будут "постиндустриальное общество" и "информационное общество". Возникает вопрос, какое из них наиболее адекватно описывает реальность на рубеже третьего тысячелетия, и какому из них отдать предпочтение? По сути дела, данные термины являются близкими, если не идентичными по своему содержанию, ведь постиндустриальное общество по существу является информационным, так как определяющим в нем видом деятельности является информационная деятельность. В этом смысле понятие "информационное общество" более конкретно чем "постиндустриальное", но, вместе с тем, их общий недостаток в том, что они в определенной мере абсолютизируют научно-технологическую составляющую наступающей эпохи, а последняя отнюдь не исчерпывает всего социокультурного пространства. Очевидно, наиболее заметными процессами, характеризующими современное общество, будут процессы информатизации, но, нельзя не отметить, что наряду с ними происходят и другие, не менее знаковые для эпохи события, например, смена мировоззренческих установок, изменение подходов в научном познании, пересмотр ориентиров в социально-политической практике и т.д.. Таким образом, характеристика общества в качестве "информационного" или "постиндустриального", указывает на довольно ограниченный срез социальной действительности, главным образом, связанный с развитием новых информационных технологий, что уместно на социологическом уровне рассмотрения, но недостаточно для философского обобщения всей совокупности перемен, происходящих в обществе конца второго тысячелетия.
   С философской точки зрения более удачным для обозначения формирующейся с конца 60-х годов социокультурной реальности будет понятие "постмодерн", так как, по сравнению с "информационным обществом", оно является более общим по своему объему, и с его помощью можно охватить практически все сферы и подсистемы общества. Собственно говоря, теорию постиндустриального общества правильней будет считать одной из социологических доктрин, выражающих постмодернистское мировоззрение. Но значение этой теории для осмысления сущности постмодерна довольно велико, так как она дает ключ к пониманию научно-технической основы постмодерной культуры. Исходя из этого предположения, попытаемся сопоставить постмодернистские тенденции в культуре с результатами распространения новейших технологий, характеризующих постиндустриальное общество и отличающих его от предшествующих стадий развития социума.
   Как уже отмечалось, когда описывают постмодерное общество, то, как правило, рассматривают произошедшие в последние десятилетия ХХ века изменения в культуре и при этом оставляют за бортом достижения научно-технического плана. Или, в лучшем случае, разграничивают понятия "постиндустриальное" и "постмодерное", относя первое к обществу, а последнее к культуре, проводя между ними искусственный рубеж. Быть может, подобные взгляды связаны с ощущением несовместимости постмодернистского мировоззрения, которое отказывает разуму в его притязаниях на всемогущество, и теорией постиндустриального общества, отдающей фундаментальную роль информационной деятельности, невозможной без посредничества науки и техники, то есть, в итоге, рационального знания. Но существуют ли реальные основания для того, чтобы считать постмодернизм антисциентизмом? Если постмодернизм отвергает глобальные проекты переустройства мира средствами разума или метарассказы тотализирующие социальную реальность, то это еще не значит, что он выступает вообще против развития научных технологий. Да и возможно ли говорить о современном обществе, рассматривая его вне технологического контекста: уже сам факт, что данный текст, набран на клавиатуре персонального компьютера и опубликован в Интернете, а не напечатан на пишущей машинке и издан в бумажном журнале, говорит сам за себя. Влияние новейших электронных технологий на жизнь общества и отдельного человека столь велико, что попытка абстрагироваться от них при рассмотрении любой области реальности конца ХХ века, едва ли выглядит разумной. Постмодернизм признает технологический характер современности и стремится осмыслить и воплотить его в своих категориях. Если обратиться к классической работе Ж.Ф Лиотара "Состояние постмодерна", то в ней вхождение в общества в постсовременный период французский философ связывает с процессами всеохватывающей информатизации, которые стали одной из причин изменения статуса знания и возникновения специфического постмодернистского видения мира.
   С целью обоснования заявленной позиции, рассмотрим в чем именно сходятся постмодернистская и постиндустриальная теории, и на основании чего возможно провести между ними параллели. В этой связи обозначим специфику происходящих изменений в экономике развитых стран Запада в последние десятилетия. В производственной сфере главные перемены в основном связаны с переходом от массового характера производства к мелкосерийному – принцип стандартизации постепенно сменяется принципом разнообразия. С технической точки зрения, это стало возможным благодаря внедрению новейших компьютерных технологий. В свою очередь, успех технологий, разрушающих унифицированный подход в производственно-экономической сфере, во многом обусловлен стремлением человека вырваться из оков единообразия, которые породила механизация докомпьютерного периода. С философской точки зрения, массовое производство и потребление, массовое тиражирование культурных стандартов и норм восприятия действительности, является выражением примата целого над частным, общего над отдельным, единого над множественным. Подобные установки свойственны индустриальной стадии капитализма, которая наиболее полно выражает идеологию модерна как "великого проекта" европейской культуры. Многие считают апофеозом модерна лагеря Дахау и Освенцим, в которых радикальным образом устранялись национальные различия (путем устранения самих наций), но есть и другая, не менее показательная сторона модернистского проекта – устранение различий между людьми под воздействием массовых технологий. Трудно вести речь об индивидуальности в индустриальном модернистском обществе, когда миллионы людей просыпаются в одно и тоже время, затем покидают свои квартиры, устремляясь в переполненном транспорте из пригородов к месту работы, где их ждет рутинный механический труд. Отработав положенные часы, они одновременно возвращаются в свои типовые квартиры, где проводят досуг читая одинаковые газеты и смотря одни и те же телепрограммы, предлагаемые индустрией бездумного времяпровождения. Почти в один момент со своими соседями они гасят в комнатах свет, а следующий их день будет мало отличаться от предыдущего. У человека не только не остается времени побыть наедине с собой, о чем в свое время говорил Герберт Маркузе, но и вообще возможности быть собой. Таков итог подмены индивидуальных ценностей общими идеями, которые при использовании индустриальных технологий превращают общество в тотальность, подавляющую конкретную личность.
   Возможность преодоления подобной ситуации теоретики постиндустриального общества видят в развитии технологий, главным образом электронных, то есть, резервы гуманизации техники, по их мнению, следует искать в развертывании самого технического прогресса, а не отказа от него. Как уже отмечалось выше, только с развитием компьютерной технологии, стал возможным отход от массификации производства – производство стало более гибким и нацеленным на удовлетворение самых разнообразных потребностей. Но, вместе с тем, связывать переход к новому историческому периоду только лишь с научно-техническими достижениями, было бы не слишком корректно: в этом случае имел бы место отход на позиции технократизма, что идет в разрез с постмодернистским мировоззрением, так как утверждает приоритет одной сферы над всеми остальными. Рассуждая в данном русле, Тоффлер подчеркивал, что демассификация производства происходит параллельно с утверждением новых стилей труда, новых ценностей, нового разнообразия, и эти изменения не сводятся только лишь к экономической сфере, они носят глобальный характер, проникая во все области жизнедеятельности людей. По его мнению, изменения в неэкономических сферах как раз и помогут определить, что происходит в сфере экономической. Пожалуй, именно Тоффлер, был наиболее глубоким мыслителем из плеяды теоретиков постиндустриального общества; именно он подчеркивал масштабность изменений в обществе конца ХХ века, выводя их далеко за рамки технических и телекоммуникационных новаций. "Во все большей степени, – отмечал он, – люди осознают, что вокруг нас формируется новая культура. И дело не только в компьютерах… Это новые установки по отношению к труду, полу, нации, досугу, авторитетам и так далее". Таким образом, можно сделать вывод, что преобразования в производственно-экономической и научно-технической сферах следует описывать в контексте общекультурных изменений, происходящих в последних десятилетиях ХХ века, то есть исходя из реалий культуры постмодерна и особенностей постмодернистского мировоззрения.
   Для того чтобы получить интегральную картину общества, называемого постиндустриальным или информационным, охарактеризуем его в терминах постмодернистской философии. Будем исходить из того, что основными категориями, описывающими реальность постмодерна, являются плюрализм, децентрация, неопределённость, фрагментарность, изменчивость, контекстуальность. Рассмотрим, какие реальные процессы в обществе "третьей волны" могут быть описаны с помощью данных понятий.
   Принципы плюрализма, децентрации, фрагментарности, являющиеся определяющими для постмодернизма, выражаются прежде всего в утверждении разнообразия как основного лейтмотива постиндустриального общества. Если говорить об экономике, то разнообразие обнаруживается не только в типах техники, товарном ассортименте и видах услуг, но и в потребности в широком спектре различных профессий. Причем рабочий "третьей волны" мыслится уже не как придаток конвейера, которого можно заменить любым другим, а как разносторонне развитая, изобретательная, инициативная личность. Как справедливо отметил Тоффлер, если технология второй волны содействовала единообразию, технология третьей волны обеспечивает социальное разнообразие. Естественно, разнообразие как характеристика постиндустриального общества воплощается не только в области экономики – оно пронизывает все сферы и подсистемы общества, изменения в которых могут быть описаны при помощи категорий постмодернистского мировоззрения. Утверждение разнообразия как некой фундаментальной основы гарантирует плюрализм, то есть равноправное существования самых разных позиций, и постиндустриальное общество создает определенные условия для реализации этого постмодернистского принципа.
   С принципом плюрализма неразрывно связан принцип децентрации, воплощение явственно прослеживается в постиндустриальном обществе, ведь последнее фактически лишено того единого и основополагающего центра, вокруг которого вращается вся социальная жизнь. Это в полном смысле "мозаичное общество", которое то и дело меняет центры притяжения и отличается предельной подвижностью своих связей и зависимостей. Как отмечает социолог-постмодернист Зигмунд Бауман, время начальственных кабинетов, в которых рождались всеобъемлющие планы, во имя которых от каждого можно требовать послушания и согласованности действий, уходит в прошлое вместе с эпохой модерна. Мир больше нельзя моделировать как объект администрирования, обозреваемый с высоты стола генерального директора. Принцип единоначалия, который символизировал индустриальную эпоху, становится неуместным в постиндустриальном обществе. Децентрация охватывает практически все сферы общества наших дней: в производстве мы наблюдаем процессы демассификации и разукрупнения предприятий, в сфере управления происходит перераспределение властных полномочий центра в пользу регионов, а базисное планирование переносится на локальный уровень, а что касается доступа к информации, то новейшие электронные технологии предлагают невиданные доселе возможности для пользователей самостоятельно получать необходимые им сведения, независимо от цензуры центра.
   Здесь следует отметить, что наряду с процессами децентрации и дифференциации в современном обществе имеют место и интеграционные тенденции. Так, налицо процессы экономической интеграции и образования наднациональных экономических и властных структур, например, становление Европейского сообщества. Одновременное наличие процессов дифференциации и глобализации мы имеем и в средствах массовой информации. Но, интеграция в эпоху постиндустриализма не предполагает господства центра, в данном случае речь идет скорее о некой координации, цель которой – успешное функционирование и развитие составных частей. Таким образом, в постиндустриальном обществе "третьей волны", налицо постмодернистские по своему духу процессы децентрации, но никак не анархии, так как децентрированные части не пытаются обособиться, а наоборот, стремятся к совместной деятельности, но уже с учетом индивидуальных, самобытных особенностей.
   Принципы плюрализма и децентрации вытекают из общей установки постмодерна неприятия господства целого над отдельным. На эту же установку опирается и принцип фрагментарности. В общем его содержание сводится к утверждению, что универсальный мир модерна распался на бесчисленное множество разнородных фрагментов, и в этой пестрой мозаики уже невозможно выделить нечто абсолютное. Как отмечает Бауман, "для наших дней наиболее характерна внезапная популярность множественного числа… Сегодня мы живем проектами, а не Проектом". В постмодерном мире уже нет места суперпроектам, вовлекающим людей в единое поле с целью их осуществления. "Техническая болезнь" гигантизмом, связанная с фетишизацией величины и размеров, уходит в прошлое. Постиндустриальному обществу чужды глобальные, "титанические" начинания, будь то "великие стройки коммунизма", "поворот рек" или отправка человека на луну, и не в силу того, что они не нужны, а из-за того, что им не предается излишнего значения. Эти, и подобные им "великие" проекты, интегрирующие огромные массы людей, а также связанный с ними пафос, неотвратимо уходят в прошлое.
   Фрагментируется также и социальная структура общества. Некогда монолитные классы распадаются на подвижные социальные группы, с которыми индивид себя уже не идентифицирует. Если еще 30 – 50 лет назад жизненный путь человека и круг его общественных связей определялись в первую очередь тем, к какому классу или социальному слою он принадлежит, и лишь во вторую – его личными способностями, то "многомерный человек" постиндустриального общества может выбирать и строить по своему усмотрению те отношения, в которые он вступает с другими людьми, тем самым, последние все меньше и меньше слепо господствуют над ним, как это было в эпоху индустриального капитализма. В наши дни мало кто сомневается в искусственности и поверхностности любых стереотипов, и, как метко заметил Мишель Турнье, "униформа выходит из моды". Что касается проблемы расовых и межэтнических отношений, то, по мнению Тоффлера, более ни одна расовая или этническая группа, ни одна религия или национальность не имеют монополии на привилегированное положение в мире: будущее не принадлежит какой либо расе, а белая интермедия будет заменена "техноцветным будущим". Нет места в сегодняшнем обществе и всеобщему признанию отдельных личностей, – фактически дело обстоит так, что узкие группы людей признают своих собственных гениев. "Отождествление" с великими именами, героями современной истории становится все более затруднительным и менее уместным.
   Социальное дробление неразрывно связано с утверждением фрагментарного, децентрированного образа мышления людей: постиндустриальное общество уходит из-под власти всеобъемлющих универсалий. А их власть, иногда агрессивную, иногда мягкую и незаметную, но, при этом не менее действенную, не следует недооценивать. Еще Герберт Маркузе, исследуя специфику развитого индустриального общества отмечал, что его характеризует господство над сознанием человека общих понятий типа "Нация", "Государство", "Партия", "Конституция", "Университет" и т.п. Казалось бы, говорил он, что этим универсалиям не соответствует ничего, кроме тех предметов, которые они представляют, но, тем не менее, они начинают действовать как самостоятельные сущности, причем сущности, зачастую решающие вопросы жизни и смерти. Таким образом, люди начинают выступать не как индивиды, а как "представители" Нации, Корпорации, Университета. происходит процесс идентификации личности со стоящей над ней сущностью – организацией, классом, национальностью, расой, и т.п., в результате чего индивидуальность подменяется довлеющей универсальной реальностью.
   Процессы преодоления господства общих понятий и отождествления индивидов с ними постепенно набирают силу в постиндустриальном обществе, – Тоффлер смотрит на эту проблему гораздо оптимистичнее Маркузе, ведь, по его мнению, приход общества "третьей волны" качественно изменяет проблему идентификаций, которые становятся более кратковременными, так как люди принимают или отказываются от каких либо компонентов своих идентичностей быстрее, чем когда либо. Таким образом, можно сделать вывод, что сознание перестает быть "универсальным" и становится "клиповым", то есть отходит от общезначимых и постоянно воспроизводящихся схем мышления, отдавая предпочтение коротким, но при этом нестандартным и насыщенным мыслям.
   Здесь уместно провести аналогию с характеристикой культуры информационного общества как блип-культуры. По мнению Тоффлера, вместо длинных "нитей" идей, связанных друг с другом, в сегодняшнем мире мы имеем дело с новыми образами и представлениями – "блипами" информации: короткими сообщениями, объявлениями, командами, заголовками новостей, отрывками из песни или стиха, коллажами и т.д., которые не согласуются со схемами и не поддаются классификации – отчасти потому, что они не укладываются в старые категории, отчасти потому, что имеют странную, текучую, бессвязную форму. Тоффлер считает, что сталкиваясь с блипами люди "третьей волны" чувствуют себя свободнее, так как не пытаются втиснуть новые данные в стандартные категории и рамки "второй волны" или просто заимствовать готовую идеальную модель реальности; вместо этого они желают устроить все на свой собственный лад, снова и снова изобретая приемлемые для себя модели, что ложится грузом тяжкого бремени, но, вместе с тем, и открывает большие возможности для развития индивидуальности, демассификации личности и культуры.
   Вхождение фрагментарности в жизнь современного общества также связано с возникновением так называемой контркультуры. Как отмечает Этциони, движение контркультуры еще глубже подорвало рациональное мышление и легитимацию основного проекта, возвысив до уровня добродетели психологическое удовлетворение от небольшой работы, скромного потребления и открытых отношений с другими людьми, природой и самим собой, отношений, не измеряемых вещами. Подлинный рост, по его мнению должен усматриваться не в экономике, а в гармоничных отношениях между людьми и более глубоком понимании себя и других. Жизненность, которую люди потеряли в конце длинной цепи рациональностей, контркультура, какие бы она формы не принимала – "дети цветов", культура наркотиков, "коммуны", определенные культы – находит в непосредственном удовольствии, в свободном проявлении порывов, в нерациональном или иррациональном поведении, в заботе скорее о личностных, чем производственных нуждах. На самом деле, понятие "контркультура" представляется нам не совсем удачным, в том смысле, что по сути последняя не является единым целым, – речь должна идти скорее о множестве "контркультур", то есть различных маргинальных движений, противостоящих или просто расходящихся с основными, "легитимными" моделями поведения в обществе. Более того, со времени шестидесятых, когда контркультурные движения стали играть заметную роль в западном мире, произошло решительное изменение отношения к ним, да и вообще изменился их статус. Дело в том, что пласт контркультуры охватывает значительную часть сегодняшнего общества, что, в свою очередь, дает основание охарактеризовать его как общество "контркультур", причем последние утрачивают свой негативный оттенок. Таким образом, в обществе конца ХХ века нет единой культуры – существует множество различных культур, что и указывает на фрагментарную структуру современного общества. Положение дел таково, что некогда маргинальные субкультуры выходят на передний план: возникает парадоксальная ситуация – меньшинства, будь то национальные, сексуальные, религиозные, в своей совокупности оказываются в большинстве. Вместе с тем, подобная ситуация указывает на то, что мир становится ближе к человеку: последнему уже больше не надо подстраивать свою индивидуальность под общую идею, он может полноценно жить своей собственной жизнью, выбирая собственный фрагмент культурного пространства, не оглядываясь на общепринятые стереотипы. Собственно говоря, мир является фрагментарным с точки зрения стороннего наблюдателя, но, с точки зрения того, кто непосредственно включен в данный фрагмент – мир выглядит довольно целостным, ведь, зачастую, из всего многообразия реальности человеку доступен лишь его мир, его фрагмент, его собственноличная "контркультура", за пределы которой ему не суждено вырваться – не из за того, что это в принципе невозможно, а из-за того, что за пределами для него нет ничего значимого. Как писал профессор Сорбонны М. Маффезоли, "можно сказать, хотя бы в гипотетической манере, что homo economicus, устремленный вдаль, к господству над природой, и homo politicus, зачарованный властью и голосующий за или против нее, могли бы уступить место тому, кого можно назвать homo aestheticus, который интересуется прежде всего тем, как ощутить некие эмоции в рамках принадлежности к тем или иным малым группам". Примечательно, что ведущие теоретики постструктурализма Ж. Делез и Ф. Гваттари, исследуя специфику проявлений маргинальности, также пришли к выводу, что в современном обществе налицо тенденция дробления макроскопических социальных образований с устоявшимися и определенными культурными стереотипами на малые группы со своей локальной культурой и маргинальными интенциями. Подобные микрогруппы французские мыслители назвали "племенами", обладающими собственной "племенной психологией", и в общей сложности образующие "племенную культуру", интегрированной на уровне "групповой солидарности". Постулируемый Делезом и Гваттари "новый трайбализм" является еще одним подтверждением реальности процессов культурной фрагментации в постиндустриальном обществе.
   Несомненно, особую роль в формировании фрагментарной культуры играют телекоммуникационные электронные технологии. Именно они создают техническую возможность для создания сверхнасыщенного информационного поля, которое практически повсеместно окружает современного человека, но, при всей его вездесущности, воздействие его, носит скорее выборочный, адресный характер. В постиндустриальном обществе происходит отход от централизованного распределения информации, что проявляется в развитии телевидения в направлении увеличения числа каналов, адресованных на различные аудитории, а также распространения кабельного и спутникового телевещания. Практически неограниченные возможности для доступа к интересующей информации и для общения дает глобальная сеть интернет. Влияние информационных и телекоммуникационных технологий на дробление общества на множество различных малых групп заключается в том, что благодаря им, человек может находиться в том "фрагменте" информационного пространства, который ему наиболее интересен. Если телевидение – это коммуникативная система с односторонней связью, то сетевые компьютерные технологии дают возможность для двустороннего, интерактивного общения людей в режиме реального времени. В связи с этим, можно отметить В связи с этим можно амбивалентность сложившейся ситуации: с одной стороны, индивиду предоставляется потенциально неограниченный круг общения и информационного обмена, а с другой этот круг замыкается на довольно узком, но при этом, следует заметить, и наиболее близком для данного человека секторе. Налицо реальные возможности для свободного выбора предпочтительного круга интересов и общения, причем благодаря индивидуальному доступу к информационной сети, нейтрализуется влияние среды "номинальных" групп, в которые индивид включен и вынужден, так или иначе, подстраиваться под стереотипы принятого в них поведения.
   Завершая рассмотрение проблемы фрагментарности в постиндустриальном обществе, следует отметить, что наряду с процессами дефрагментации, имеют место тенденции к так называемому "стиранию граней" между когда-то противоположными сущностями. Так, стираются не только грани, разделяющие классы, расы, нации и государства, не только границы между реальным и виртуальным, но и меняются специфические модели половой принадлежности: и это проявляется не только в повсеместной эмансипации, но и вообще в новом отношении к сексуальной идентификации, ведь не случайно "унисекс" как стиль поведения и самовыражения стал популярен в последнее время. С первого взгляда, может показаться, что "стирание граней" противоречит фрагментации, что эти две направленности противоположны по своему духу и взаимоисключают друг друга. Да, бесспорно, фрагментация предполагает прочерчивание новых граней, но, при образовании новых происходит стирание старых, в основном искусственных границ. Таким образом, речь идет лишь о другом способе организации действительности, не накладывающем на реальность сетку из бинарных оппозиций, таких как истина/ложь, вещь/знак, субъект/объект, мужчина/женщина, норма/отклонение и т.п. Конечно, здесь возникает ряд проблем, связанных с потерей самости, растворением в обезличенном пространстве и т.п., но так или иначе, мир постиндустриального общества более не является разделенным на антагонистические пары, типа черное/белое – это мир, представляющий скорее мозаику, коллаж с бесконечным набором цветов, граней и форм.
   Постмодернистская культура характеризуется особым отношением к игре как специфической человеческой деятельности, ведь именно свобода "языковых игр", по мнению Лиотара, является основой постмодернистского мировоззрения. Технологии постиндустриального общества позволяют расширить вхождение игрового начала в деятельность человека. В постиндустриальном обществе неожиданно воплощаются идеи Герберта Маркузе о том, что на смену "принципу производительности" должен прийти "принцип удовольствия". По его мнению, человеку необходимо вырваться из пределов материального производства – царства отчужденного труда и погрузиться в мир игры и фантазии. Труд должен стать средством самовыражения и реализации индивидуальных способностей, и, как полагал Маркузе, это возможно при превращении его в игру, в разновидность отдохновения. По мнению В. Красильщикова, леворадикальные идеи Маркузе находят воплощение в… персональном компьютере. Компьютер открывает реальную возможность сделать труд своеобразной "игрой" и вывести человека из-под контроля технобюрократии. Характерно то, что первый персональный компьютер, собранный в 1976 году инженерами Джобсом и Возняком, был создан именно для игры, т. е. для того чтобы удовлетворить потребность "быть", потребность в самовыражении и творчестве. Таким образом, постиндустриализация связывается с превращением процесса труда в разновидность творческой деятельности, возможности для которой увеличиваются с вхождением в жизнь людей не подавляющей человека техники.
   Еще одну параллель между постмодерной культурой и технологиями постиндустриального общества можно проследить на примере вхождения так называемого культурного измерения в производственно-экономическую сферу. Как отмечает П. Козловски, стандартные продукты для оптового рынка, т. е. продукты, имеющие нейтральный фасон, форму и пр. сегодня больше не пользуются спросом, в отличие от продуктов, чья мотивация на продажу не отвечает общему удовлетворению потребности, а обращена на какой-то определенный культурный слой. В экономике постиндустриального общества особая роль отдается символической, эстетической и психологической составляющим общей стоимости товара. Особое внимание начинает уделяться красоте технического изделия, которая состоит не просто в целесообразности, но в том, как данная вещь "входит в человеческое бытие". Наиболее показательно тенденции гармоничного сочетания функционального, традиционного и эстетического компонентов проявляется в современном подходе к строительству. Сооружение современной архитектуры должно быть не только приспособлено к определенным функциям и обладать эстетической ценностью, но и обладать культурной значимостью, выражать дух и идентичность города и нации. О смене подходов в области архитектуры и строительства свидетельствует событие, произошедшее в 1973 году в американском городе Сен-Луис, где был взорван квартал новых благоустроенных домов, отмеченный в 50-е премией как образец воплощения самых прогрессивных строительных идеалов, но в которых никто не хотел жить: слишком стерильно и монотонно выглядело все. Таким образом, новейшие технологии в постиндустриальном обществе не могут рассматриваться вне контекста культуры, творения рук человеческих должны быть одухотворены, только тогда они не станут чуждой ему артефактной реальностью.
   Научно-техническая революция поставила вопрос об использовании технологий, ведь последствия их необдуманного применения стали угрожать существованию самого человечества. Еще в 1964 году Маркузе заметил, что более невозможно придерживаться концепции "нейтральности" технологии, ибо технологию как таковую уже нельзя изолировать от ее использования. В связи с этим, к семидесятым годам возникла потребность в новой идеологии, которая могла бы оградить человека от подавления силой техники, которая, заметим, порою более эффективна, чем сила террора. С определенной степенью уверенности можно утверждать, что такую идеологию смогло предложить только постмодернистское мировоззрение. Именно утверждение постмодернистских взглядов, направленных против любых попыток абсолютизации и наделения привилегированным статусом какого-либо знания, сможет ограждить современное общество от реальной возможности превратиться в некое подобие оруэлловского государства, а ведь тотальность охвативших сегодня весь мир информационных сетей могла бы при определенном стечении обстоятельств, стать весомой предпосылкой для утверждения тоталитарного господства. Тем не менее, несмотря на установившуюся гегемонию информационной деятельности, попытки подчинить единому центру средства массовой коммуникации в настоящее время обречены на провал. Причину следует искать в том, что модернистская идеология больше не работает, ведь мир уже не представляет собой систему с четко выраженной осевой иерархией и императивным центром. В мире иронии и языковых игр более никакой текст не наделен особыми привилегиями и не может более звучать как манифест, претендующий на выражение общезначимой истины. Постмодернизм, таким образом, выступая против любых монополизирующих тенденций в культуре, является залогом недопущения тоталитаризма любого вида, а в особенности технологического.
   Бесспорно, в рамках данного исследования не могут быть охвачены все изменения, произошедшие в обществе в последние десятилетия, но уже на примере описанных процессов, видно, что теория постиндустриального-информационного общества не может в полной мере раскрыть их сущность. Когда мы начинаем говорить о современном мире, мы неизбежно начинаем применять термины постмодернистской философии. Как уже отмечалось выше, сам эпитет "постиндустриальное общество" носит несколько сциентистский, технократический оттенок, невольно замыкается на научно-технической сфере и уводит в сторону от изменений в культуре в целом. Теория постиндустриального общества имеет скорее описательный характер, и лишь констатирует происходящие и назревающие изменения в обществе, а также дает некоторые футурологические прогнозы. Дополненная постмодернистским содержанием, она выходит с социологического на философский уровень рассмотрения нового общества и расширяет теоретическую базу его рассмотрения. Сегодня необходим обобщающий взгляд на весь информационный спектр, включающий электронные, телекоммуникационные, медиа- и виртуальные технологии, на их место и роль в жизни современного общества, и только с помощью средств постструктуралистской и постмодернистской философии возможно его достичь.
   В свете особой роли постмодернистского подхода в осмыслении тенденций в обществе конца ХХ века, предлагается охарактеризовать его не только как постиндустриальное или информационное, но и как постмодерное, Данный термин более полно и адекватно описывает всю глубину перемен в современном нам мире, указывая на то, что определяющим фактором в его становлении является не только приход новых технологий, но и смена мировоззренческих установок, связанная с вытеснением модернистского способа мышления постмодернистскими умонастроениями.
   В свое время Даниэл Белл ввел особую социологическую категорию "осевой принцип", с помощью которой стремился доказать, что общественные институты, отношения и духовные процессы не обусловлены каким-то одним фактором. Одни из них располагается по одной оси, другие по иной. Все зависит от того, какой осевой принцип избрать. Так, формационное деление в марксистской философии располагает ряд схем, построенных вдоль оси, за основу которой приняты отношения собственности. Цивилизационный подход строит свою периодизацию вокруг оси, представляющей собой социокультурные типы. Понятия предындустриальное, индустриальное и постиндустриальное общества представляют собой ряды вдоль оси, за которую принято производство и виды используемых технологий. Следуя такой же логике, можно предложить другую схему, основанную на специфике знания, которая разграничивает общество на предмодерное, общество модерна и постмодерное общество. Под "спецификой знания" здесь понимаются основные категории мышления, основные религиозные установки и способы мировосприятия. В рамках такого подхода наступление эпохи модерн можно связать с началом установления особого отношения к знанию, со стремлением человека осознать бытие в целом. В самом широком смысле наступление модерна совпадает с точкой отсчета "осевого времени" Карла Ясперса. По его мнению, ось истории следует отнести ко времени около 500 лет до н. э. Именно тогда набирает силу духовный процесс, который ознаменовал самый резкий поворот в истории. В эту эпоху во всех направлениях совершается переход к универсальности: разрабатываются основные категории, которыми мы мыслили до последнего времени, закладываются основы мировых религий, которые и сегодня не потеряли своего значения. Тогда появился человек такого типа, который сохранялся до последнего времени, т. е. современный человек, человек модерна. Когда Мишель Фуко констатировал "смерть человека" – теоретическую смерть – он выражал мысль о конце определенного периода, явившего нам образ современного человека. Сейчас формируется новый образ человека, обладающего специфической "постмодернистской чувственностью" – особым, плюралистичным отношением к миру, избегающим излишнего обобщения и диктата тоталитаризирующих истин. Это не сверхчеловек и не последний человек – это просто другой человек (постчеловек?), мировоззрение которого как раз и призвана описать постмодернистская философия.
   Как отмечалось выше, наступление постмодерна связывается с отказом от универсальности, от стремления охватить все многообразие бесконечной реальности несколькими общими идеями или какой-то исчерпывающей философской концепцией. Предлагаемая в арсенал социальной философии схема предмодерн-модерн-постмодерн не претендует на исключительность и общезначимость. Данная парадигма не в коей мере не отменяет как стадиальный, так и формационный, цивилизационный и другие подходы к видению исторического процесса. Каждый из них имеет свои достоинства и недостатки, в каждом из них фиксируется та или иная грань социальной реальности, исходя из выбранной точки отсчета, и, все они имеют право на существование. Главное – избегать попыток объяснения множества явлений исходя из монистического решения, то есть не класть в основу социального познания какой-то всеобъемлющий "базис", будь то отношения собственности, научные технологии, изменения в культуре, этнические различия. Утверждение постмодерного общества требует и соответственного преобразования устоявшихся способов социального познания. Постмодернистскому мировоззрению чужда "фундаменталистская" установка". По мнению Н.Т. Абрамовой, в настоящее время происходит расшатывание устоев фундаменталистского идеала, о чем свидетельствуют следующие факторы. "Во-первых, идея об отсутствии инвариантных базисных истин для объектов различных классов (о неадекватности представлений о единых критериях истинности по отношению к любым утверждениям); во-вторых, идея о мозаичности, гетерогенности современных объектов познания; в-третьих, идея о смене тактики выбора базисного основания; наконец, в-четвертых, идея о приоритете индивидуального над целокупным".
   Таким образом, научно-технологические достижения конца второго тысячелетия, неразрывно связанные с изменениями в культуре в целом, формируют новый образ реальности, утверждение которого и позволяет говорить о сегодняшнем обществе не только как об информационном, но и как о постмодерном.


   Массовая культура
   (часть статьи "Постиндустриальное общество (пособие для бывших советских людей по изучению Запада)", автор – Ася Энтова, http://www.cmip.narod.ru/981208-masmedia.htm)

   Культура в постиндустриальное обществе подчиняется тем же законам, что и другие товары, и ориентирована на массовое потребление. Не стоит сводить массовую культуру к мыльным операм. Постиндустриальное общество вырабатывает новую культуру, которая в свою очередь влияет на потребителя. Отметим ее важнейшие отличия от культуры прежней.

   1. Потребитель - король и даже Бог.

   Помните гулявшую некоторое время назад по Израилю рекламу министерства промышленности: "Покупатель - король!" Эта реклама реально отражает самочувствие потребителя в постиндустриальном обществе.
   "Тот мир, что окружает нового человека с колыбели, не только не понуждает его к самообузданию, не только не ставит перед ним никаких запретов и ограничений, но, напротив, непрестанно бередит его аппетиты, которые в принципе могут расти бесконечно" [О].
   Свобода потребителя не ограничивается, а рынок спешит выполнить любую его прихоть. Бесконечные статистические опросы только и желают знать, чего ему хочется, а производитель придумывает, что он еще мог бы захотеть.
   Когда дело касается потребителя культуры, то он может почувствовать себя не только королем, но и самим Господом Богом. Гуманисты поместили человека в центр мироздания и ограничили его только "общественным договором". В обществе, где на человека не давят традиции, не сковывает система приоритетов, его свобода абсолютна.
   СМИ дают зрителю возможность чувствовать себя вездесущим и всеведущим, политики уверяют избирателя, что от его голосования зависят судьбы всего мира, успехи науки позволяют вывести в пробирке человека и взорвать наш земной шарик несколько раз. Все это дает потребителю ощущение самодовольства и Божественной власти.

   2. Непонимание сложности и хрупкости цивилизации.

   К хорошему быстро привыкаешь, поэтому современное изобилие воспринимается как должное, внимание привлекают только недостатки.
   Раньше, чтобы водить машину, нужно было быть шофером, чтобы работать на компьютере - программистом, чтобы управлять - лидером. Сегодня компьютер, автомобиль и избирательные права есть у всех. Обращаться с ними стало исключительно просто - нужно нажать на кнопку с соответствующей картинкой. Эта обманчивая простота вселяет в потребителя излишнюю самоуверенность.
   Сегодня человек уже не ждет милости от природы, - он осознал, что она ждет милости от него. Забота об экологии преуспела, в частности, потому, что очистные сооружения и чистый воздух - товары, которые можно выгодно продать многим. Человек существует в ноосфере - сфере его жизнедеятельности, в цивилизации. Человеку сложнее пойти и сорвать яблоко с дерева, чем купить его в магазине. При этом покупатель не задумывается, что получение яблока стало возможным благодаря взаимодействию множества систем: сельского хозяйства, торговли, банков, коммуникаций, и, наконец, государства и всей нашей цивилизации. Сегодня банковский кризис в Азии скорее повлияет на цену яблока в Израиле, чем природные условия. Сегодняшние пророки предсказывают конец мира в 2000 году, не из-за всемирного потопа, а из-за того, что компьютерные базы данных были рассчитаны на две последние цифры года.
   Чем сложнее устроена система, тем она уязвимее и тем более нуждается в защите от "дурака". Ранее функцию защиты осуществляла культура, религия, традиции. Ставшие сегодня товаром, они уже не могут осуществлять свою защитную функцию, но защита ноосферы еще не осознана как массовая потребность.
   Рассмотрим кто сегодня может защитить цивилизацию.

   3. Специализация и специалисты.

   Если в системе вследствие неосторожного обращения произошел сбой, то потребитель обращается к специалисту.
   Научные и технические достижения привели к повсеместной и узкой специализации. Каждый занимается только своей областью и некому взглянуть на предмет в целом. "Прежде люди делились на сведущих и невежественных… Но специалиста нельзя причислить ни к тем, ни к другим. Нельзя считать его знающим, поскольку вне своей специальности он полный невежда; нельзя счесть его невеждой, поскольку свою порцию мироздания он знает на зубок" [О].
   Техник меняет запасные части и не понимает принцип работы всего механизма. Ученый утрачивает научное мировоззрение и уже не понимает что происходит в другом разделе его науки. Врач лечит отдельную болезнь и, вместо пациента, видит результаты его анализов. Политик озабочен тем, чтобы понравиться избирателям, а не решением долгосрочных задач.
   От этого страдают соответственно механизм, наука, больные и общество в целом. Общество уподобляется шизофреническому больному, который сосредотачиваясь на деталях, не в силах осознать ни связь между ними, ни их место в общей картине мира. В научной литературе даже появился новый термин "левополушарное общество" [Р].

   4. Интеллектуальная элита.

   Прежде управление обществом как целым брала на себя интеллектуальная элита. Общество, где каждый доволен собой и чувствует себя Богом, не предполагает существования элиты. Место элиты занял обыватель от науки, обыватель от культуры и политики.
   "Европейская история впервые оказалась отданной на откуп заурядности. Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни может быть самобытнейшая черта современности" [О].
   В науке заурядность стала править вследствие утраты наукой взгляда на предмет науки в целом.
   "Подлинная наука - это знание, в которое входит знание о методах и границах знания" [Я].
   С утратой научного мировоззрения утратился и интерес к науке как таковой. Все желают потреблять результаты науки, ничего не зная о методах, которыми они были достигнуты. Результаты науки принимают как абсолютную истину в последней инстанции. На смену вере в Бога пришло преклонение перед наукой, понятой как набор догм. Вместо научного мировоззрения возник новый идол. Приметы этого нового идола: "утопическая компетентность во всем, умение создавать и технически преодолевать любую трудность, благосостояние в качестве возможности общего существования, (понимание) демократии как справедливого пути для всех к свободе посредством решения большинства." [Я].
   Ученые, не взирая на их научную компетентность, зачастую уже не в силах оценить деятельность своих коллег. В точных науках, где критерии более - менее объективны дело еще обстоит терпимо. В гуманитарных науках правят те, кто громче кричит и кто готов обслуживать заказчиков идеологии.
   "Если он хочет жить, занимаясь духовной деятельностью, это возможно, только участвуя в умиротворении какой-либо массы людей…Тишина в человеческой деятельности в качестве формы жизни по-видимому исчезла. Необходимо показываться, читать доклады, произносить речи, вызывать сенсацию" [Я].
   В культуре утрата элиты явилась следствием утраты системы ценностей.
   Прежняя "культура была системой запретов, порождавших и воспроизводивших господствующие ценности и институты" [М].
   Новая культура, культура постмодерна не ставит задачи подчинить человека принятой в обществе системе приоритетов. Постиндустриальное общество просто "подкупает" человека счастьем.
   "Координирование индивида с целым осуществляется настолько успешно, что индивид чувствует себя скорее счастливым, чем несчастным… Индивид не знает, что происходит в действительности; сверхмощная машина образования и развлечения объединяет его вместе с другими в состоянии амнезии. И поскольку знание всей истины вряд ли способствует счастью, именно такая общая амнезия делает индивида счастливым"[М].
   В постмодернистской культуре элитой становятся те, кто "внутренне не отличаясь от массы готов выделиться любой ценой. Элиту увлекал радикализм как таковой" [А]. Постмодернизм утверждает признание права другого на любой поступок. Это звучит красиво пока каждый надежно защищен от другого уголовным кодексом и полицией. Поступать вызывающе самому стало довольно трудно: если это разрешено - то это не интересно, если нет - то могут возникнуть проблемы с полицией. Решением служит поиск все новых групп с отклоняющимся поведением и борьба за расширение существующих норм.
   В первую очередь внимание привлекает Эрос и Танатос, то есть сексуальные меньшинства и террористы. Благодаря леворадикальной элите "терроризм стал чем-то вроде философии, родом политического экспрессионизма… Представители элиты не возражали заплатить ценой разрушения цивилизации ради забавы видеть, как те, кто в прошлом был исключен из нее, силой прокладывают свой путь в это общество… Все это обнаруживает у элиты недостаток чувства реальности вкупе с извращенным самоотречением" [А]. После того, как были написаны эти слова постмодернистские философы, такие как Деррида, демонстрировали свою приверженность террористическим организациям.

   5. Средства массовой информации - главный поставщик массовой культуры.

   Настоящей элитой в обществе, которое не терпит никакой элитарности, служат СМИ . Из поставщиков новостей и развлечений они превратились во властителей умов и сердец. Они заменяют общение и родственные связи, образование и мыслительный процесс.
   СМИ сегодня как бы образуют параллельную виртуальную реальность. Радио, газеты и телевидение обладают тем преимуществом перед реальностью, что готовы заполнить любое количество вашего времени и предоставить вам информацию любого качества и в любом количестве: от минутного рекламного ролика до серьезного научного фильма, скажем, о нейтрино или народах Крайнего Севера. Информация никак не ранжирована по важности, как правило рассчитана на абсолютно неподготовленного зрителя. Максимум информации требуется втиснуть в ограниченные временные рамки. Выше упоминалось, что благодаря СМИ потребитель чувствует себя вездесущим и всеведущим Богом. Проблема в том, что в отличие от Всевышнего, у потребителя силы и время ограничены. Если в конечное время пытаться втиснуть как можно больше, то на каждое сообщение придется минимум времени. Из-за этого СМИ не утруждают себя длинными рассуждениями и доказательствами. "Короче!", - требует зритель (слушатель, читатель), и его забрасывают лозунгами и стереотипами.
   Известна старая притча про царя, который собрал лучших мудрецов и попросил изложить мировую историю. Мудрецы старались, но царь требовал короткий отчет, который он в силах прочесть. В конце концов главный мудрец положил перед царем листочек со словами: "Люди рождались, жили и умирали."
   Массовая культура становится такой, как она есть, не от недостатка профессионалов (она может пригласить самых лучших), а по требованию своего господина - потребителя. И за это потребитель возносит ее на место исчезнувшей элиты, платит ей нежной любовью и соглашается исправно функционировать в качестве "покупателя счастья".

   6. Манипуляция общественным мнением.

   Многочисленные зрители американского фильма "Хвост, который виляет собакой" были поражены тем, как "Моникагейт" практически точно повторил сценарий этого фильма.
   В фильме подробно показывается, как для отвлечения внимания от интрижки президента в Голливуде инсценируют виртуальную войну. Война происходит только в съемочном павильоне, но миллионы телезрителей свято верят в происходящее.
   Мы уже описывали, что происходит в науке. Серьезнейший научный трактат, усеченный до размеров газетной заметки, становится образцом китча. Тем не менее, читатель будет преисполнен уверенности, что понял проблему адекватно. Зритель привыкает мыслить готовыми клише. Наука превращается в идола, и под соусом :"специалисты утверждают что…", читатель проглотит любую чушь.
   О специалистах мы уже писали выше. Подберите для СМИ тех специалистов, которые вам по душе, и ваше мнение завтра же будет признано абсолютной истиной.
   К сожалению, образование тоже стало товаром, которому нужно обеспечить массовый спрос. Семья больше не воспитывает. Семейное общение сегодня происходит у телевизора. "Распространение принятых ценностей возложено на экспертов СМИ, которые обучают стереотипам, как деловым, так и романтическим"[М].
   В отсутствии приоритетов задача образования свелась к тому, чтобы обучить человека конкретным навыкам, которые он в будущем сможет выгодно продать. Человека, не умеющего думать, не заинтересует этот редкий товар. Думать нынче некогда, нужно производить и потреблять. Потреблять же даже самые умные книги не достаточно. В умении думать, как и в любви, нужна еще заинтересованность в самом процессе, а не только в результате.
   Человека, не умеющего думать, обмануть проще простого. "Но ведь есть же факты", - возразит мне читатель.
   "Есть ложь, наглая ложь и статистика". СМИ не лгут. Когда статистический опрос, проведенный в Дизенгоф-центре в 12 часов буднего дня, установил, что 90% женщин тратят 90% своей зарплаты на косметику и украшения, то это факт. Факт этот следует понимать так: в ТАКОМ месте и в ТАКОЕ время находятся только женщины с ТАКОЙ структурой расходов.
   Для того, чтобы осмыслить факты, тоже требуется думать. Каждая новость сопровождается комментариями, и в этом супермаркете можно купить мнение на любой вкус. (В Израиле СМИ, к сожалению, не всегда выполняют даже минимальные требования объективности. И отбор и подача новостей совершается крайне тенденциозно. Любая жалоба на это в суд с ходу отвергается, так как суд не хочет иметь СМИ в качестве врага. За это СМИ платят суду полным отсутствием критики.) Поэтому у нас так популярно словечко "альтернатива". Мы, точно по Фрейду, проговариваемся о том, чего нам не хватает, хотя нас уверяют, что у нас это есть.)
   Идея о том, что кто-то хочет составить собственное мнение, не рассматривается вообще. Это не запрещено, но проще выбрать готовый товар.

   7. Актеры у власти.

   Из-за отсутствия в постиндустриальном обществе общей системы приоритетов политики утратили необходимое им прежде качество лидера: определять цель и вести к ней за собой людей. Сегодня чтобы преуспеть в политике, нужно быть прежде всего хорошим актером. Поэтому мы наблюдаем сегодня одновременно три импичмента: в Америке, в России и в Израиле.
   Каждый изолированный и самодовольный человек массы, которому никто не открыл секрет, что можно думать самому, а не получать перевранные факты и пережеванные истины из рук СМИ, должен выбрать своего лидера. В политике действует тот же принцип потребления: платежеспособность потребителя - один голос, и он его заплатит за того, кто ему больше понравится. Если СМИ симпатизируют какому-то кандидату, то результат выборов предрешен. В нейтральном случае избиратель предпочтет хорошего актера разумному человеку. Разумный человек не будет обещать всем все и сразу. Он попытается обосновать свою точку зрения, а если он еще и честный, то упомянет возможные недостатки. Актер же прекрасно прочтет набор лозунгов, составленный ему имеджмейкерами, или сыграет, как Клинтон, на саксофоне.
   Но это только видимая сторона медали. Подсознание современного человека не регулируется сегодня ни религией, ни общественной традицией.
   "Цивилизованный человек неизбежно вовлекается в конфликт между сознанием и бессознательным, духом и природой, знанием и верой, …который становится патологическим с того момента, когда сознание уже не может больше игнорировать или подавлять веления инстинкта. Скопление индивидов, оказавшихся в этом критическом положении, создает массовое движение, выдающее себя за ходатая угнетенных….И вскоре найдется лидер среди тех, у кого наименьшая сопротивляемость, наименьшее чувство ответственности и …наибольшая воля к власти" [Ю]. Силы коллективного бессознательного придают такому лидеру огромную власть. Именно это произошло с Гитлером, когда поражения и социальные бедствия привели немцев к массовому психозу, хотя со стороны казалось, что Гитлер - это фигляр и истерик, которого не стоит воспринимать всерьез.

   8. Утрата ответственности.

   Выбранным таким образом лидерам избиратель передоверяет ответственность. Лидер оправдывает свои действия волей избирателей, исполнители - командой сверху, и в результате ответственность не лежит ни на ком. На Нюрнбергском процессе палачи ссылались на приказы, Гитлер правил от имени народа, а обыватель оправдывался тем, что не знал, не хотел, ничего не мог сделать.
   "Европа утратила нравственность. Прежнюю массовый человек отверг не ради новой, а ради того, чтобы не придерживаться никакой. И если кто-то заговорил о "новой" - значит замыслил новую пакость и ищет контрабандных путей" [О].
   Освобожденный от каких бы то ни было ограничений и потребности думать избиратель - потребитель не в силах даже представить себе все последствия того или иного поведения своих лидеров. Магическая сила поддержки большинства вселяет в него уверенность, что лидер знает, что делает: "начальству - видней!" ( Типичные примеры - рассуждения типа: "Рабин - генерал, и не даст нашу безопасность в обиду", или: "Мы так боролись за Биби - если он это сделал, то, наверное, у него не было другого выхода").
   Это напоминает девичью логику:" Я его выбрала, потому что он мне нравится, а раз я его выбрала, то значит он умный и хороший, и я могу ему доверять". Поскольку массовое общество напоминает глупую, избалованную и истеричную девицу, то его выбор может привести к одной из двух крайностей:
   Первая: лидер забирает всю власть в свои руки и государство становится тоталитарным. Массовая пропаганда и массовый террор способны лишить массы воли к сопротивлению.
   Вторая: лидер пускает все дела на самотек, решает только сиюминутные проблемы и государство разваливается. "Не знают куда идут, потому что не идут никуда, не выбирая и не прокладывая дорог… Само правление сводится к тому, чтобы постоянно выпутываться, не решая проблем, а всеми способами увиливая от них и тем самым рискуя сделать их неразрешимыми" [О].
   Первый исход угрожает России, второй - Израилю, и любой из них опасен для цивилизации в целом.

   Библиография:
[Я] - Карл Ясперс "Духовная ситуация времени", в книге "Смысл и назначение истории", Москва,"Республика",1994.
[А]- Ханна Арендт "Тоталитаризм", Москва,"ЦентрКом",1966.
[О]- Хосе Ортега-и-Гассет "Восстание масс", в книге "Избранные труды", Москва, "Весь мир",1997.
[М] - Герберт Маркузе "Эрос и цивилизация", Киев, "ИСА",1995.
[ЭФ]- Эрих Фромм "Душа человека", Москва,"Республика",1992.
[Ю] - Карл Юнг "Современность и будущее", "Очерки о современных событиях", в книге Психология политики,Санкт-Петербург,"Ювента",1996.
[ВФ] - Виктор Франкл "Человек в поисках смысла", Москва,"Прогресс",1990.
[Б] - Мартин Бубер "Два образа веры", Москва, "Республика",1995.
[Ш] - Шалит "Внутренние беседы", Иерусалим.
[Р] - Вадим Ротенберг "Преодоление обученной беспомощности", в журнале "22", №, Иерусалим.

***

Ваши отзывы и замечания, а также материалы, которые Вы хотели бы опубликовать в данной рассылке, присылайте, пожалуйста, по адресу lenny@absolut.ru.
Сайт рассылки расположен по адресу http://scd.centro.ru/rass.htm.
Архив рассылки расположен по адресу http://subscribe.ru/archive/business.globalec.
С уважением, Леонид Ардалионов.